Софи Ханна - Маленькое личико

Росс показывает двадцатипятиметровый бассейн с подсветкой. Ярко-бирюзовая вода искрится, будто растопленный аквамарин, переливаясь и рассыпая блики. Вокруг бассейна – каменный бордюр, римские лестницы с торцов, рядом площадка, обнесенная мраморной колоннадой. Оказалось, там джакузи, заполненное до краев, пена и брызги выплескиваются наружу. На другом конце бассейна – сауна: сладкий хвойный аромат, запотевшая стеклянная дверь парной. Внезапно слышится какой-то дробный стук, я вздрагиваю и поднимаю глаза. Вот что – это дождь барабанит в прозрачный купол крыши.

Росс провожает меня к женской раздевалке. Как и все в этом клубе, она не просто удобна, а даже роскошна. Пол устлан толстым лиловым ковром, а в душах и туалетах выложен матовой черной плиткой. Повсюду кипами, стопками и грудами сложены всякие приятности: пушистые белые полотенца, халаты с эмблемой, кремы, шампуни, лосьоны и даже пилочки для ногтей. В раздевалке три женщины сушат волосы и одеваются. Одна трет живот полотенцем, и от этого зрелища меня мутит. Другая застегивает блузку, поднимает глаза и улыбается мне. У нее здоровый, цветущий вид. Голые ноги порозовели после душа. Хоть я полностью одета, стесняюсь и робею.

Смотрю на ряды пронумерованных деревянных шкафчиков вдоль стен. Одни приоткрыты – в замках торчат ключи, другие заперты.

Пройдя по кругу, я нашла кабинку Вивьен – № 131. Она выбрала ее, потому что 13 января – день рождения Феликса, к тому же место удобное, рядом с душем и дверью «Бассейн». Только Вивьен позволено иметь постоянную кабинку, ключ от которой хранится на стойке администратора. «А то таскайся со всеми манатками, как беженка», – пояснила Вивьен.

Росс ждет у корзины для полотенец.

– Нормально? – спрашивает он.

– Еще бы, – отвечаю я.

Все, как и описывала Вивьен.

– Вопросы? Поняли, как шкафчики открываются? Чтобы закрыть, надо сунуть в щель монету в один фунт. Вы, конечно, получите ее назад.

Я ожидаю, что мне выделят постоянную кабинку, но не тут-то было. Легкий укол разочарования.

Росс ведет меня в «Челфонтс», элегантный ресторан при клубе, а затем в шумный псевдоамериканский кафе-бар «Чомперс», который, я знаю, Вивьен терпеть не может. В баре для членов клуба Росс препоручает меня барменше Таре. Осмелев, беру меню и заказываю коктейль, надеясь, что он немного успокоит, но Тара сообщает, что уже приготовила мне напиток: жирную смесь из сливок и калуа. Оказывается, Вивьен заказала его для меня заранее.

Денег с меня не берут, что неудивительно.

– Вам повезло, – говорит Тара.

Наверное, имеет в виду, что я – невестка Вивьен. Интересно, знает ли она о Лоре, которой повезло намного меньше?

Притворяясь спокойной и беспечной, быстро проглатываю коктейль. Но в душе я напряжена, как, наверное, никто в этом клубе – не терпится вернуться домой к Флоренс. Я понимаю, что бессознательно стремилась обратно, едва выйдя за дверь. Ну, теперь я осмотрела все, что здесь есть, и можно ехать. Что собиралась, я сделала.

Дождь перестал. На трассе я гоню, алкоголь играет в крови. Чувствую себя смелой и вольной, но только до тех пор, пока не вспоминаю, что придется ехать мимо акушерки Черил. Она укоризненно заохает, увидев, как я лихачу на раздолбанной «вольво» всего через пару недель после родов. А что, если я кого-нибудь собью? Ведь я еще принимаю таблетки, которые мне дали при выписке, да плюс выпила крепкий коктейль. Что я делаю? Та к недолго и отравиться.

Понимаю, что надо сбросить скорость, но не сбрасываю. Просто не могу. Мне не терпится увидеть Флоренс – это почти физическая потребность. На желтый я не торможу, как обычно, а газую. Мне кажется, я оставила дома руку или печень.

Подъезжая к «Вязам», задыхаюсь от нетерпения. Не обращая внимания на ноющую боль внизу живота, выбираюсь из машины и бросаюсь к крыльцу. Входная дверь приоткрыта.

– Дэвид!

Молчание. Неужели повез малышку на прогулку? Нет, этого не может быть: Дэвид всегда запирает дверь.

Прохожу в гостиную и зову уже громче:

– Дэвид!

Наверху скрип половиц и глухое ворчание: вот оно что, Дэвид дремал. По лестнице спешу в спальню. Он зевает, сидя на кровати.

– Сплю, пока дите спит, как советует Мириам Стоппард[2], – шутит муж.

С тех пор как родилась Флоренс, он стал таким счастливым – ну просто другой человек! Сколько лет я огорчалась, что Дэвид не делится со мной своими переживаниями, а теперь это и не нужно. Он явно доволен. В глазах появился блеск, в голосе – напор, движения энергичные.

Дэвид кормит Флоренс по ночам. Он вычитал, что кормление из бутылочки дает возможность отцу установить эмоциональную связь с грудным ребенком. Для него все это в новинку. Когда родился Феликс, они с Лорой уже развелись. Флоренс – его вторая попытка. Он не распространяется на эту тему, но я знаю, что на сей раз Дэвид хочет показать себя молодцом. Он даже взял целый месяц отпуска. И твердо решил доказать себе, что отцовские гены не помешают ему стать хорошим родителем.

– Ну, как «Уотерфронт»?

– Классно. Сейчас расскажу.

Я выхожу из комнаты и на цыпочках спешу через лестничную площадку в детскую.

– Смотри не разбуди, – шепчет вдогонку Дэвид.

– Только гляну. Я тихонько, не бойся.

Обожаю сопение Флоренс: частое, громкое, с присвистом – ни за что не поверишь, что кроха способна так пыхтеть. Захожу в детскую. Никак не привыкну к этой забавной кроватке, с колесиками и тряпочными бортами, – должно быть, французская. Дэвид с Вивьен приметили ее в силфордской витрине и решили купить, чтобы сделать мне сюрприз.

Шторы задернуты. Заглядываю в кроватку и сначала вижу лишь силуэт младенца. Через пару секунд глаза привыкают. Господи. Время убийственно застывает, сердце рвется из груди, меня мутит. Во рту – вкус сливочного коктейля пополам с желчью. Я неотрывно смотрю, и меня словно затягивает куда-то. Своего тела не чувствую, вокруг все плывет, и не за что ухватиться. Это не сон. Явь обернулась кошмаром.

Я обещала Дэвиду не шуметь, но кричу что есть мочи…

2

В полдень, подъехав к участку на дежурство, Саймон увидел, что у входа ждет Чарли. Первый раз в этом году она оделась в черное пальто до пят, с воротником и обшлагами из искусственного меха. Все лето Саймон любовался ее тонкими лодыжками в прозрачных чулках, а теперь об этом можно забыть. Со сменой сезонов ноги Чарли то обнажались, то скрывались из виду. Сегодня они скрылись, хотя еще вчера были видны, – верный знак, что зима не за горами.

В конце концов, на дворе октябрь. А Чарли такая худая. Другие еще разгуливают в сандалиях, а она уже кутается. Саймон отметил, что Чарли бледна, за стеклами очков в золотой оправе – тревожный взгляд. В руке – зажженная сигарета. У Чарли такая привычка: закурит и держит в руке, пока цигарка не сгорит. На памяти Саймона Чарли ни разу не затянулась. Приблизившись, Саймон заметил, что фильтр испачкан помадой. Причем на сигарете помады больше, чем на губах.

Чарли выдохнула маленькое облачко – то ли дым, то ли просто пар – и свободной рукой нервно подозвала Саймона. Что ж, значит, она все-таки ждала его. Раз ловит прямо на крыльце, то дело серьезное. Саймон тихо ругнулся: явно что-то стряслось, и он злился, что его застали врасплох. Нужно было предвидеть. В эти дни за любым углом можно ждать недоброго взгляда – вестника беды, но Саймон не был готов к такому повороту. Ведь вестником оказалась сама Чарли.

Заготовленные судьбой пакости хотелось бы принимать с полным достоинством ни в чем не виновного человека. Как ни парадоксально, Саймону было бы легче понести наказание без вины. Он находил вкус в идее мученичества.

Внезапно у него пересохло во рту. В этот раз, видимо, все серьезнее, чем бывало раньше. Глупец! Забыл, что таким, как он, ничего не сходит с рук. Уроды из службы своей безопасности, наверное, уже потрошат его стол.

Будто раскаленные угли жгли Саймона изнутри. В мыслях он судорожно выстраивал план защиты, одновременно подавляя страх и желание броситься наутек. Но не трусливым бегством ему это виделось. Он удалится медленно, с горьким достоинством. Вот он все уменьшается, превращается в черточку, в пятнышко, в ничто. Царственный жест, неторопливый уход – это так соблазнительно. А Чарли останется лишь гадать, в чем же она подвела его, и когда догадается, то пожалеет, что в нужный момент не выслушала.

Хоть какая-то надежда. Со всех своих прежних работ Саймон уходил суматошно и злобно, ударяя кулаком по столу, пиная дверь. Сколько раз человеку позволено начинать с чистого листа и сколько раз можно сказать, что это была не твоя вина, до конца веря в свои слова?

– Ну? Что стряслось? – подступил он к Чарли, не тратя времени на любезности.

Он чувствовал себя полым, будто из него взяли и вырезали большой кусок.

– На, закури.

Чарли ткнула ему под нос открытую пачку легкого «Мальборо».

– Да говори же!