Чингиз Абдуллаев - Повествование неудачника
В отличие от других детей мы много читали. Книг у нас всегда было предостаточно, сказывалась профессия мамы. Да и книги тогда стоили копейки. А еще мы ходили в библиотеку, и мама заставляла нас читать книги, которые считала обязательными для любого ребенка. Может, поэтому мы с сестрой были более начитанными и образованными, чем многие наши сверстники. Карьеру отец так и не сделал, всю свою жизнь проработал рядовым инженером на заводе. Ему было уже далеко за пятьдесят, когда его выдвинули в председатели профкома. Говорят, председателем он был честным и принципиальным. Никаких особых преференций для себя и своей семьи никогда не требовал, помогал рабочим, чем заслужил уважение всего коллектива завода. Он умер на пятьдесят восьмом году жизни, когда мне еще не было и четырнадцати. Честно говоря, с отцом мы никогда не были особенно близки. Он рано утром уходил и поздно вечером возвращался. Почти никогда не рассказывал о своем героическом фронтовом прошлом. Да и вообще говорить много не любил – из-за заикания после контузии. В выходные обычно сидел во дворе и читал газеты или уходил к друзьям, и они пили чай. Не смейтесь, действительно пили чай. Отец не переносил алкоголя, я никогда в жизни не видел его пьяным. Но когда его не стало, я сразу почувствовал пустоту в нашем доме. Сестре было уже шестнадцать, они с матерью громко плакали на похоронах. Все говорили правильные речи, играл оркестр, директор завода вспоминал о заслугах покойного. Оказывается, уже в мирное время отец был награжден орденом Трудового Красного Знамени, о котором я даже не знал. Можете себе представить? В общем, и на фронте, и в работе этот человек не щадил себя, выкладывался по полной – и в пятьдесят восемь лет «сгорел». Такое это было поколение. Их родители защищали страну в Гражданскую, а они отстояли ее в Великую Отечественную. Мое поколение не пережило такой большой войны, хотя у нас был Афганистан. А уже следующее поколение – наши дети, родившиеся в восьмидесятые – девяностые, – это уже люди, не готовые ничего и никого защищать, даже собственные интересы. Энергия красных комиссаров и отвага их дедов на полях сражений Второй мировой выродилась в наших детях и внуках.
На похоронах многие вспоминали, как отец помогал им, ходил в райисполком, выбивал квартиры и путевки нуждающимся. В общем, говорили те слова, которые обычно говорят в таких случаях, – светлые воспоминания, незаменимый работник, хороший семьянин, верный товарищ, фронтовик. А потом все поехали к нам на поминки.
Мать устроила поминки по мусульманскому обряду. Отец был татарином, а она русской. Так что на стол подавали плов, а спиртное отсутствовало. Кажется, многие остались недовольны, но мать настояла, чтобы не было выпивки. Никто не решился спорить, хотя некоторые из друзей отца все же «помянули» его по собственному разумению, разлив водку под столами.
После смерти отца мать сразу как-то потухла, стала носить непонятные широкие юбки, как-то странно одеваться, голова всегда покрыта платком. Она мгновенно превратилась не просто в молодую вдову, а постарела лет на двадцать. Больше в ее жизни не было ни одного мужчины. Вот такая судьба моего отца. Первая жена, умудрившаяся завести во время войны сразу трех любовников, – и вторая, которая вышла за него замуж девственницей и осталась верна ему даже после смерти. Вот так иногда бывает в жизни.
Шел тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Потом это время назовут временем «брежневского застоя». Может, тогда и был застой – сейчас приводят разные цифры и факты, – но я точно знаю, что на зарплату моей мамы, работавшей в библиотеке, и на пенсию бабушки мы с сестрой могли нормально жить, питаться, ходить в театры и в кино, покупать себе одежду. Как вы думаете, сегодня подобное возможно – на зарплату библиотекаря и пенсию старушки поднять двух взрослых детей и прокормить четверых? Если честно ответите на этот вопрос, то больше никогда в жизни не будете вспоминать про «застой». Это я так, к слову о понятиях.
Через два года я должен был получить паспорт. Надо сказать, что мое дурацкое имя меня несколько раздражало. Если узнавали, как меня зовут, сразу начинали дразнить. Такое имя редко встречалось даже в татарской столице – Казани, а я учился в школе при нашем заводе, где почти все ребята были либо русские, либо украинцы. Постепенно я даже привык к тому, что меня все называли Ильей, и когда получал паспорт, потребовал, чтобы меня записали не Илалутдином Зайнашиным, а Ильей Некрасовым.
Сестра на меня даже обиделась. Она была Зариной Ринатовной Зайнашиной, а я стал Ильей Ринатовичем Некрасовым. Отчество менять не разрешалось, иначе я наверняка поменял бы и его. Я ничего не имею против татар, но уже тогда твердо решил для себя вырваться из провинциальной Казани и поехать учиться в Москву. До шестнадцати лет мы только два раза выезжали из Казани – отец раздавал путевки всем, а для собственной семьи выбивал их очень неохотно. Один раз мы отдыхали всей семьей в Ялте, и море произвело на меня неизгладимое впечатление. Я вернулся в Казань и даже на-учился плавать в заводском бассейне, чтобы еще раз отправиться на море. Эта бескрайняя водная гладь меня просто потрясла. А во второй раз мы ездили с Зариной в какой-то молодежный лагерь на Северном Кавказе, в Пятигорске. Зарине там очень не понравилось, к ней все время приставали местные парни. Это я узнал позже, когда мы уже вернулись. Один раз ее по-настоящему спасли ее татарские имя и фамилия. Двое местных подростков решили всерьез заняться приехавшей недотрогой, но, узнав, что она мусульманка, не тронули ее.
В семнадцать лет я окончил школу. Моя сестра к этому времени уже училась в институте; она мечтала стать врачом и, получив золотую медаль в школе, достаточно легко поступила в медицинский – ей надо было сдать только один экзамен по химии, и она сдала его на «отлично». У меня не было золотой медали. Учился я неровно, на четверки и тройки, хотя троек было не так много, но вступительные экзамены я провалил, набрав только четырнадцать баллов из двадцати, что не давало право быть зачисленным в студенты.
Я понял, что моя дальнейшая жизнь на ближайшие два года определена. Так и получилось. Несколько месяцев я не учился и не работал, слоняясь без дела и дожидаясь повестки. Наши военкоматы работали как часы. Как только зимой мне исполнилось восемнадцать, я сразу получил повестку в армию – и уже через несколько недель стоял, стриженный наголо, перед медицинской комиссией, которая определила меня в пограничные войска в экзотический для меня Таджикистан. Тут я, конечно, впервые подумал, что не стоило так быстро менять имя и фамилию. Может, в этом самом Таджикистане ко мне будут лучше относиться, если узнают, что я тоже мусульманин? Но было уже поздно, и Илья Некрасов отправился «по этапу» сначала в Душанбе на предварительные двухмесячные курсы, а уже оттуда – на границу в горы, где мне предстояло отслужить два года.
Мы прибыли туда вместе с моим товарищем-белорусом Кирьяном Нехаем, с которым я успел подружиться на курсах. Можете себе представить, его фамилия действительно Нехай. Сколько неприятностей и смешных случаев было у него из-за своей фамилии, и я понимал его лучше других. Кирьян родом из деревни в Витебской области, и для него поездка в Таджикистан была как полет на Луну.
На границу мы приехали часам к пяти вечера. Нас сразу вызвал к себе начальник заставы капитан Гудыма, который недовольно оглядел новичков и негромко произнес:
– Значит, так. Застава у нас небольшая, но дружная. Новичков не обижаем, но работать заставляем. Иначе нельзя, такой закон. Начнете с чистки туалетов и уборки казарм. Потом посмотрим, что с вами делать. И учтите, что здесь вы не просто отбываете свой срок. Здесь вы проходите настоящую школу жизни, чтобы вернуться в свои родные места уже взрослыми мужиками.
Он был украинцем и сразу невзлюбил белоруса Нехая, ко мне же относился более терпимо. На заставе служили два офицера – кроме капитана, был еще лейтенант Волохов, – прапорщик Нуралиев, четыре сержанта и тридцать восемь рядовых, не считая нескольких местных жителей, работавших у нас вольнонаемными.
Ночью я вышел из казармы и посмотрел на окружавшие границу горы. Зрелище было величественным и впечатляющим. Неожиданно я услышал, как рядом тяжело вздохнул Нехай. Он тоже не спал в эту первую ночь, глядя на освещенные луной склоны вершин. Мы так с ним и простояли несколько минут, ничего не говоря друг другу, пока нас не согнал с места появившийся дежурный сержант. Откуда нам было знать, что уже в следующем году это место станет прифронтовой зоной, а в соседней стране начнется война?
Глава 2
В просторном кабинете, из которого открывалась панорама почти всего города, сидел хозяин кабинета. Ему было уже пятьдесят два года. Валентин Давидович Рашковский, один из учредителей и основателей известного банка «Армада», закрытого еще в начале этого века. У Рашковского уникальная биография. Его отец был наполовину поляком, наполовину грузином – именно поэтому его назвали Давидом, – а мать была русской. Давида Рашковского, коронованного «вора в законе», знали не только в Грузии, но и по всему бывшему Советскому Союзу. В семидесятые годы в СССР началось развитие целой империи так называемых «цеховиков». Это были предприимчивые люди, использующие ошибки и недостатки социалистической системы в собственных интересах. На обычных фабриках или в полукустарных условиях они налаживали производство и выпуск дефицитных товаров местной легкой промышленности, удовлетворяя спрос населения. Выпускались дефицитные блузки, кофточки, платья, даже джинсы, пара которых могла стоить в СССР на руках у спекулянтов больше месячной зарплаты.
