Мария Брикер - Желтый свитер Пикассо

– Ваше мнение для меня всегда имело большое значение, – улыбнулась Елизавета Павловна. – Но вы напрасно, голубчик, на мистику грешите. Людям всегда было интересно то, что не поддается здравому объяснению.

– Речь не о том, душа моя. Авторы подобной халтуры пытаются замаскировать незнание психологии и списывают все на мистическую составляющую. А конец всегда предсказуем. Хотите, я расскажу вам, что там дальше по сюжету? «Черное пусть станет белым, а белое – черным». Мальчик обгорел, ведь так? – Елизавета Павловна кивнула. – Раз обгорел, лицо его стало безобразным. Именно этого на самом деле и боялась генеральская жена больше всего на свете – что ее ребенок не будет красив, как ангелочек. Погибают все, кроме кухарки Зинаиды. Почему? Да потому, что кухарка – единственная, кто знал об истории с проклятием. Невообразимая глупость, голубушка. Как вы считаете, в реальной жизни стала бы женщина, подобная Таисии, делиться с кухаркой своими неприятностями? Не стала бы. И тем более не спрашивала бы у нее совета. Но нужно же мальчику, когда он подрастет, от кого-то узнать правду, поэтому автор и оставляет кухарку в живых, а с родителями расправляется, чтобы вызвать у читателя дополнительную порцию жалости к герою. «И все люди станут слепы и не увидят истины в том, что ты любишь, а будут видеть только угли и золу». Несомненно, мальчик рос добрым, умным, талантливым и с душой чистой, как у ангела, но люди этого не видели в упор из-за его уродства. Мальчик был несчастлив, страдал и мучился, никто его не понимал и не любил, а Зинаида тем временем, уверенная, что не в безобразном лице дело, даром времени не теряла и делала все возможное, чтобы снять заклятие. Она долго и упорно разыскивала старуху и, конечно же, нашла. И стала ее допытывать. Старуха, несомненно, к тому времени уже раскаялась, но была не в силах помочь и отправила кухарку восвояси, пообещав, что заклятие победит только настоящая любовь. Возможно, поставила какое-нибудь обязательное условие для юноши, чтобы тому жизнь медом не казалась. Не суть важно.

– Поразительно, именно так все и было! Почти… – восхищенно воскликнула Елизавета Павловна и захлопала в ладоши.

– Что значит – «почти», голубушка? Неужели я в чем-то ошибся?! – притворно возмутился Варламов.

– Что вы, ни на минуточку не ошиблись. Далее события развивались именно так, как вы сказали. Но у этой повести нет конца. Она оборвалась на самом интересном месте, и я так и не узнала, чем все закончилось.

– Уверен, что все закончилось хорошо, – мягко улыбнулся Иван Аркадьевич. – Юноша сделал все, как велено, и тут же объявилась красотка с добрым сердцем, которая полюбила несчастного за его светлую душу. И юноша так обрадовался, что сразу разбогател, нашел высококлассного пластического хирурга, сделал себе операцию и превратился в красавца. И стали они жить-поживать и добра наживать.

– Шутник вы, Иван Аркадьевич! Но что же мне со всем этим делать? Признаться, я очень сильно рассчитывала на ваш совет. Ума не приложу, почему именно мне прислали эту неоконченную повесть по почте?

– Вы у нас известная меценатка, – добродушно сказал Варламов. – Автор, вероятно, решил, что может заинтересовать вас отрывком из своего гениального произведения, и вы тут же броситесь продвигать новый талант. Что, впрочем, вы сейчас и пытаетесь сделать.

– Да, но на конверте нет обратного адреса и имени отправителя, – возразила Елизавета Павловна. – Автор даже не посчитал нужным указать свое имя и возможный способ связи в случае моей заинтересованности. Согласитесь, Иван Аркадьевич, это очень странно.

– Ничего странного. Он намеренно напустил на себя ореол таинственности, чтобы вас заинтриговать. И, как я понимаю, у него это неплохо получилось. Не сомневайтесь, скоро он сам объявится. Советую сразу же его отшить, иначе не отвяжетесь потом.

– Вы правы, Иван Аркадьевич. Как всегда. Заинтриговал меня этот паршивец донельзя! Ну да ладно – шут с ним, раз вы считаете, что повесть эта не стоит и ломаного гроша. По правде говоря, я и сама так считаю, – вздохнула Елизавета Павловна и убрала рукопись в стол. – А не выпить ли нам еще кофейку? – спросила она и загадочно посмотрела на Варламова. – Признаюсь, я просила вас приехать совсем не из-за этой вещицы. У меня к вам дело, друг мой, очень личное и сугубо конфиденциальное.

– Я весь внимание, Елизавета Павловна. Но что случилось? – с беспокойством спросил Варламов.

– Так как насчет кофе? – робко спросила мадам де Туа, и Варламов уловил в лице Елизаветы Павловны смущение и нерешительность.

– Кофе подождет, голубушка. Выкладывайте, что у вас стряслось, и немедленно, – подбодрил он ее.

– Как вы знаете, я человек публичный, – начала Елизавета Павловна. – У меня множество друзей, но доверять я могу далеко не всем. На вас вся надежда, голубчик. Дело, в которое я собираюсь вас посвятить, касается Мишель.

– Что на этот раз натворила ваша горячо любимая племянница? – иронично спросил Варламов.

– Она влюбилась! – обреченно вздохнула мадам де Туа, и Варламов от удивления расширил глаза и сконфуженно закашлялся. Елизавета Павловна тоже откашлялась и надолго замолчала, нервно теребя кружевной платок. Варламов ждал. – Господи, у меня больше нет сил противостоять ей! – неожиданно воскликнула Елизавета Павловна. – Она вся в мать! Просто копия моей непутевой сестры, царствие ей небесное. Та тоже путалась неизвестно с кем и счет деньгам не знала. Поэтому и кончила плохо. Но скажите мне на милость: как я могу доверить племяннице свое состояние и дело всей моей жизни, если она такая же беспутная, как и моя сестра? Как?! Одна у меня надежда, что Мишель выйдет замуж за приличного человека, который ее усмирит.

– Догадываюсь, о чем пойдет речь: очередной избранник Мишель не подпадает под ваш эталон, – насмешливо сказал Варламов. – Признаться, душа моя, я не совсем понимаю, чем могу вам помочь в этом интимном вопросе? – удивился Иван Аркадьевич, и ему вдруг страстно захотелось бежать из дома Елизаветы Павловны со всех ног. Но очень скоро, внимательно выслушав Елизавету Павловну, Варламов изменил свое мнение.

В гостиницу он вернулся с горящими глазами, дрожью в руках и приятным томлением в душе. Так бывало всегда, когда режиссер загорался новой гениальной идеей.

Часть первая

Глава 1

Фильм, фильм, фильм…

В Париж она влюбилась сразу, с первого взгляда, с первого вздоха. Город околдовал ее своим неповторимым шармом. На улицах капризничал апрель, прохладный и дождливый, совсем не характерный для Европы. Еле уловимо пахло кофе и горячими круассанами, именно теми, о которых принято говорить, вспоминая поездки в Париж.

Алевтина бродила с разноцветным зонтиком по промокшим улочкам, кутаясь в короткое демисезонное пальтишко, прислушивалась к звукам дождя, тихому дыханию мутной Сены, звону колоколов собора Парижской Богоматери, наслаждалась созерцанием. Ей нравилось все: и цветущие вдоль бульваров знаменитые каштаны, и прохожие, спешащие укрыться от дождя в уютных кафе, и влажные фасады домов с приземистыми крышами, и шпиль Эйфелевой башни, утопающий в легкой дымке тумана.

Это было непостижимо. Она здесь. В Париже! А вокруг – живая история, к которой можно прикоснуться рукой, пощупать, рассмотреть вблизи.

Париж разительно отличался от городов, в которых ей довелось побывать в последнее время. Он был уникален. И замирало сердце от предвкушения, что премьера фильма «Love with a touch of mint» должна состояться именно здесь. А помотаться пришлось много, было с чем сравнить. Съемки картины велись в нескольких европейских странах – Дании, Австрии, Голландии и Италии. Постоянные переезды, скверные отели, съемки по пятнадцать часов в сутки, яркие софиты, бесконечные пластиковые стаканчики с крепким кофе, привкус горечи на губах, и – дубли, дубли, дубли… Иной раз казалось, что она не выдержит, сорвется, сойдет с ума. Перед началом съемок Варламов предупредил, что будет требовать от нее невозможного. На его слова Алевтина отреагировала с улыбкой и пообещала слушаться режиссера во всем. Если бы она только знала, что стоит за его предупреждением! Варламов безжалостно ломал ее, бессовестно вторгаясь в разум и душу. Алевтина неосознанно сопротивлялась, ей казалось, что она теряет себя, но он продолжал давить, пока она окончательно не поддалась его воле. Она стала куском глины в его умелых руках. Он, как гениальный скульптор, вылепил из нее другого человека и вдохнул в свое творение чужую душу, незнакомую, запутанную… больную. Она вдруг стала мыслить по-другому, чувствовать иначе, двигаться, говорить… Удивительно, но дубли очередных эпизодов сократились, и играть стало заметно легче. Играть легче, а жить – невыносимо. Варламов оказался чудовищем, но каким гениальным чудовищем! Клим был прав, не доверяя этому человеку. Возможно, еще тогда он сумел разглядеть эту опасную двойственность его натуры. В нем жили две полярности – гений зла и гений блага.