Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача
Я украдкой глянула за черную мраморную колонну и увидела ее, она, растянувшись во весь рост, лежала лицом вниз на плите из известняка, рыжие волосы растеклись по стершейся надписи, будто ручейки крови. Если бы не сигарета, стильно торчавшая между ее пальцами, ее можно было бы принять за рисунок кого-то из прерафаэлитов вроде Берн-Джонса. Я вмешалась почти с сожалением.
— Привет, — сказала я. — Вы в порядке?
Еще один простой факт природы — подобные разговоры вечно начинаются с чрезвычайно глупой фразы. Я пожалела в тот же момент, когда произнесла ее.
— О! Разумеется, я в порядке, — вскрикнула она, вскакивая на ноги и утирая глаза. — С чего это ты подкрадываешься ко мне таким образом? Ты вообще кто?
Резко дернув головой, она отбросила волосы назад и выпятила подбородок. У нее были высокие скулы и впечатляюще треугольное лицо звезды немого кино, и по ее оскалу я определила, что она испугана.
— Флавия, — представилась я. — Меня зовут Флавия де Люс. Я живу неподалеку — в Букшоу.
Я ткнула большим пальцем в приблизительном направлении.
Она продолжала вглядываться в меня, словно женщина во власти ночного кошмара.
— Простите, — продолжила я. — Я не хотела пугать вас.
Она выпрямилась во весь рост — не выше пяти футов и пары дюймов — и сделала шаг ко мне, словно вспыльчивая версия Венеры Боттичелли, которую я однажды видела на коробке из-под печенья «Хантли и Палмерс».
Я упрямо стояла на месте, изучая ее платье. Оно было сшито из кремового хлопка, с корсетом в оборках и расширяющейся книзу юбкой, все разрисованное множеством крошечных цветочков — красных, желтых, синих и ярко-оранжевых, как маки, и я не могла не заметить, что подол заляпан слегка подсохшей грязью.
— В чем дело? — поинтересовалась она, взволнованно затягиваясь сигаретой. — Никогда раньше не видела знаменитость?
Знаменитость? Я понятия не имела, кто она такая. Я подумала было сказать ей, что действительно видела кое-кого знаменитого, и это был Уинстон Черчилль. Отец показал мне его, когда мы ехали в лондонском такси. Черчилль стоял перед «Савоем», засунув большие пальцы в карманы жилета и разговаривая с мужчиной в желтом макинтоше. «Старый добрый Уинни», — выдохнул отец, словно сам себе.
— О, какой в этом прок! — воскликнула женщина. — Чертово место… чертовы люди… Чертовы автомобили… — И она снова зарыдала.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — поинтересовалась я.
— О, уйди и оставь меня в покое, — всхлипнула она.
Ну и ладно, подумала я. На самом деле я подумала кое-что другое, но поскольку я стараюсь стать лучше…
Я постояла еще миг, слегка подавшись вперед, чтобы рассмотреть, вступают ли ее капающие слезы в реакцию с пористой поверхностью надгробия. Слезы, насколько мне известно, состоят преимущественно из воды, хлористого натрия, марганца и калия, а известняк в основном из кальцита, растворяющегося в хлористом натрии, — но только при высоких температурах. Так что если температура на кладбище Святого Танкреда не возрастет внезапно на несколько сот градусов, маловероятно, что здесь произойдет что-то с химической точки зрения любопытное.
Я отвернулась и пошла прочь.
— Флавия…
Я оглянулась. Она протягивала ко мне руку.
— Извини, — сказала она. — Просто у меня был ужасный день, с самого утра.
Я остановилась, затем медленно, осторожно зашагала обратно, в то время как она утирала глаза тыльной стороной ладони.
— Для начала, Руперт был в отвратительном настроении, еще до того, как мы уехали из Стоутмура. Боюсь, мы поссорились из-за пустяка, а потом еще фургон — это просто стало последней каплей. Он ушел, чтобы найти кого-нибудь, кто его починит, а я… что ж, вот я здесь.
— Мне нравятся ваши рыжие волосы, — сказала я. Она тут же прикоснулась к ним и улыбнулась, почему-то я знала, что она так сделает.
— Морковкина верхушка, меня так дразнили, когда я была в твоем возрасте. Морковкина верхушка! Подумать только!
— Верхушки моркови зеленые, — заметила я. — Кто такой Руперт?
— Кто такой Руперт? — переспросила она. — Ты шутишь!
Она ткнула пальцем, и я повернулась посмотреть: на узкой тропинке в углу кладбища стоял ветхий фургон — «остин-8». На его крыле броскими золотыми буквами, все еще различимыми, несмотря на толстый слой грязи и пыли, были слова «Куклы Порсона».
— Руперт Порсон, — пояснила она. — Все знают Руперта Порсона. Руперт Порсон и белка Снодди — в «Волшебном королевстве». Ты что, не видела его по телевизору?
Белка Снодди? «Волшебное королевство»?
— У нас в Букшоу нет телевизора, — сказала я. — Отец считает, что это грязное изобретение.
— Твой отец — необычайно мудрый человек, — произнесла она. — Твой отец, без сомнения…
Ее прервало металлическое дребезжание болтающегося щитка цепи, когда викарий, покачиваясь, вырулил из-за угла церкви. Он слез и прислонил свой видавший виды «рэли»[4] к ближайшему надгробию. Пока он шел к нам, я размышляла над тем, что каноник Дэнвин Ричардсон не являет собой образ типичного сельского викария. Он крупный, широколицый и добродушный, и, если бы у него были татуировки, его можно было бы принять за капитана одного из тех проржавевших бродячих пароходов, которые устало тащатся из одного купающегося в солнце порта в другой по бог знает каким колониям, еще оставшимся у Британской империи.
Его черное церковное облачение было перепачкано и покрыто полосами известковой пыли, как будто он падал с велосипеда.
— Проклятье! — сказал он, заметив меня. — Я потерял велосипедный зажим для брюк и порвал брючину в клочья, — и затем, отряхнувшись по пути к нам, он добавил: — Синтия убьет меня.
Глаза женщины расширились, и она бросила на меня быстрый взгляд.
— Недавно она выцарапала иголкой мои инициалы на всех моих вещах, — продолжил он, — но это не помогло мне не терять вещи. На прошлой неделе — листы для гектографа[5] для приходского бюллетеня, за неделю до этого — медную дверную ручку от ризницы. Это поистине сводит с ума. Привет, Флавия, — поздоровался он. — Всегда рад видеть тебя в церкви.
— Это наш викарий, каноник Ричардсон, — пояснила я рыжеволосой женщине. — Возможно, он сможет помочь.
— Дэнвин, — представился викарий, протягивая руку незнакомке. — После войны мы не особенно придерживаемся церемоний.
Женщина подала два или три пальца, касаясь его ладони, но ничего не сказала. Когда она вытянула руку, короткий рукав ее платья соскользнул, и я мельком увидела безобразный зелено-пурпурный синяк на верхней части руки. Она торопливо прикрыла его левой рукой, потянув вниз хлопковую ткань.
— Чем могу помочь? — поинтересовался викарий, делая жест в сторону фургона. — Нечасто мы в нашем маленьком пасторальном болоте оказываем содействие августейшему театральному народу.
Она храбро улыбнулась.
— Наш фургон сломался — или что-то в этом роде. Барахлит карбюратор. Если бы дело было связано с электрикой, уверена, Руперт починил бы его в мгновение ока, но, боюсь, то, что относится к топливу, — это выше его сил.
— Голубушка, голубушка, — сказал викарий. — Я уверен, Берт Арчер в гараже все вам сделает. Я позвоню ему, если хотите.
— О нет, — быстро возразила женщина, может быть, слишком быстро, — мы не хотим вас так утруждать. Руперт пошел на центральную улицу. Наверняка он уже нашел кого-то.
— Если бы нашел, он бы уже вернулся, — заметил викарий. — Давайте я позвоню Берту. Он частенько дремлет дома после обеда. Он не так молод, как прежде, да и все мы, если на то пошло. Тем не менее излюбленная моя максима в том, что — это касается и двигателей, даже послушных, — благословение церкви никогда не повредит.
— О нет. Столько беспокойства. Уверена, у нас все будет в порядке.
— Чепуха, — сказал викарий, уже пробираясь сквозь лес могильных камней и на полной скорости направляясь к дому приходского священника. — Никаких проблем. Вернусь мигом.
— Викарий! — окликнула женщина. — Пожалуйста!
Он остановился на полпути и неохотно вернулся к нам.
— Дело в том… Понимаете, мы…
— Ага! Вопрос в деньгах, значит? — сказал викарий.
Она печально кивнула, склонив голову, рыжие волосы каскадом рассыпались по лицу.
— Уверен, что можно что-то придумать, — сказал викарий. — А! Вот и ваш муж.
Через церковный двор скособоченной поступью к нам ковылял коротышка с непропорционально большой головой, его правая нога при каждом шаге раскачивалась, описывая большой неуклюжий полукруг. Когда он подошел ближе, я увидела, что его голень сжимает тяжелая железная подпорка.
Должно быть, ему за сорок, хотя точно определить сложно.
Несмотря на очень маленький рост, его бочкообразная грудная клетка и мощные руки, казалось, сейчас порвут сковывающий их костюм из сирсакера.[6] Наоборот, его правая нога внушала жалость: судя по тому, как брюки свободно болтались вокруг того, что под ними, я могла определить, что она тонкая, как спичка. Со своей большой головой он напоминал мне гигантского осьминога, бредущего на неровных щупальцах по церковному двору.
