Елена Михалкова - Убийственная библиотека
– Для начала, друзья, я хочу представить вам мою последнюю книгу, – поднялся писатель и помахал в воздухе книгой из стопки. Сощурившись, Маша разобрала название. «Под грудью Маты Хари». «Странное название для детской книжки, – удивилась она. – Может быть, что-то приключенческое?»
– Должен признать, что издание просто прекрасное, – с удовольствием сообщил писатель. – Бумага мелованная, обложка твердая, качественная, и содержание, не буду скромничать, соответствует оформлению. Всех желающих прошу подходить после чтений. А теперь – непосредственно к делу.
Писатель сел и обвел всех светлым взглядом.
– Мой роман называется («Роман? Вы что?! Какой роман?»)… впрочем, в названии я еще не уверен. Скажу одно, – Распутинский сделал вескую паузу, – он носит религиозно-сексуальный характер.
Маша перевела изумленный взгляд на Полину и увидела, что у той вытянулось лицо.
Писатель потянул с рукописи верхний лист, сотворил им в воздухе нечто вроде знамения и прочитал:
– Первый раз Иннокентий овладел женщиной в два года. Разумеется, счастье физического соития было ему покамест недоступно, а потому он предавался своей страсти, елозя по ноге избранницы. Няня смеялась, краснела, отталкивала Иннокентия, но порочный младенец не отступал. Либидо его, уже вполне мужское, требовало удовлетворения.
Маша обомлела. Обвела взглядом окружающих, ожидая увидеть по меньшей мере удивление, но детские писатели были спокойны и дружелюбны. Юркий мужичок кивал взъерошенной головой на каждую фразу, полная дама в костюме с розами, из ткани, похожей на содранные в английской гостинице обои, благосклонно взирала на писателя. Легкие томные улыбки порхали по залу, словно бабочки.
– Кеша прищемил свое достоинство дверью в десять лет, – пугал писатель, перелистывая страницу, – и это оставило неизгладимый след в его душе. И не только в душе.
– Господи, – в ужасе шепотом произнесла Полина. – Что он читает?!
– Роман читает, – негромко ответил Карлсон, сидевший по правую руку от Маши. – Господин Чувычкин очень плодовитый автор, сейчас выдаст нам по полной программе.
– Какой Чувычкин? – не поняла Маша, стараясь не вслушиваться в текст Распутинского.
– Да вот этот, конечно, – удивился мужик, кивнув на чтеца. – Разумеется, он не Матвей Распутинский. Это Коля Чувычкин, я его уже лет десять знаю. Между прочим, значительной популярностью пользуется в Питере у читателей. Вернее, у читательниц. А вы на детские стихи приехали, да? – в голосе его зазвучало нескрываемое сочувствие. – Как же вас не предупредили?..
– И меня не предупредили! – прошипела Полина Лебедева, становясь похожей на разъяренную рыжую кошку. – Я тоже – на детские стихи!
Маша откинулась на спинку дивана и постаралась расслабиться и получить удовольствие.
А роман набирал обороты. Жизнь главного героя была насыщенна. Сюрпризы подстерегали его повсюду: в детском саду, в школе, наконец, в институте. Маша внутренне корчилась, как грешник в аду на сковородке. Она не была ханжой, но и не понимала, как можно открыто и откровенно выставлять на всеобщее обозрение столь интимные вещи, да еще делать это так бездарно. Ее разрывали на части два желания: либо заткнуть уши себе, либо заткнуть рот писателю, но и то, и другое было неосуществимо.
– Он прижал ее враскорячку над унитазом, впиваясь зубами в родинку на ее ягодице, по форме напоминающую клевер! – повысил голос Распутинский. – Унитаз был третьим в их сладострастной оргии, и – боже – как же был счастлив от этого Иннокентий! Эта белизна, эта непорочность!
– Вика, он же мудак! – шепотом восхитилась сидящая наискосок дама. Маша взглянула на нее с уважением.
– Ну почему сразу – мудак? – обиженно отозвалась Вика. У нее были длинные молочные ногти. На каждом ногте блестела зеленая акриловая змейка, и все змейки таращились на писателя. – Может, завел человек молодую любовницу, вот и прет его. А что тебе не нравится? По-моему, очень познавательно. Мне только непонятно, как это: ягодица – и похожа по форме на клевер?
– Да не ягодица, а родинка, – снисходительно пояснила дама. – Бывает. Хорошо, что не на ромашку.
В это время писатель перешел к отрывку, в котором главный герой предавался страсти с банщицей, причем местом действия был выбран сугроб.
«Ее мраморные ляжки отняли у Иннокентия дар речи, – монотонно вещал Матвей Распутинский. – Он упал в снег лицом и надолго застыл там, не в силах вымолвить ни слова».
«Господи, тебя бы кто уронил в снег лицом, – тоскливо подумала Маша. – И желательно с тем же результатом. Елки-палки, лучше бы искать сейчас подарки моим, чем слушать эту… это…»
Следующие десять минут она осматривала зал. Курчавый Рокотов слушал внимательно, и лицо у него было красное – наверное, от духоты, решила Маша. Дамы слушали с улыбкой. Девушка в майке с крысой ерзала на месте и не сводила с писателя глаз. «Василий крепкой рукой схватил Иннокентия, отчего тот пискнул и привел остальных в неистовство». Маше тоже захотелось прийти в неистовство, но неудержимая дрема давила на веки, откидывала ее голову к спинке дивана. «Степан обнажил чресла, и все ахнули. Даже попугай в углу замолчал, пораженный до глубины своего незамысловатого птичьего сердца». Перед Машей мелькали Степан с обнаженными чреслами, попугай, расписанный под хохлому… Неподалеку расхаживал по палубе капитан Сильвер, и костыль его выглядел совершенно непристойно. Кучка матросов на юте изучала книжку Корнея Чуковского «Мойдодыр», время от времени заливаясь дружным гоготом. «Вот я вас, развратники!» – рявкнул капитан Сильвер с интонациями батюшки, гоняющего чертей. Она дернулась и открыла глаза.
– Перерыв! – громко объявила Коринна Андреевна, теребя бусы-сливы.
Распутинский уже вставал с места, обмахиваясь листом рукописи.
– Вот сюда, Матвей Сергеевич, вот сюда, – засуетилась Ниночка, вынырнув из-за угла. – В кабинет Коринны Андреевны. Там уже и чайничек…
– Мне бы лучше йоду, Ниночка, – ласково попросил Распутинский, показывая содранный на пальце заусенец.
«Лучше бы тебе яду», – мстительно подумала Маша, спрятавшаяся за вешалкой с одеждой. Ей безумно хотелось сбежать, но было неловко. «Вот, скажут, пришла, насладилась эротическим романом и ушла. Может быть, кто-то еще будет читать кроме этого… плодовитого».
В кабинет мимо нее проскочила маленькая шоколадная брюнеточка в таких облегающих джинсах, что, казалось, она вот-вот выстрелит из них, как из пушки. «Еще одна детская писательница? – мелькнуло в голове у окончательно очумевшей Маши. – Какие они, однако, разнообразные».
– Приехал, Коленька, – ласково сказала из-за двери брюнеточка.
Распутинский что-то ответил, но Маша не расслышала.
– А я вот постаралась, ради тебя пришла.
Подслушивать было неловко, и Маша вылезла из своего укрытия. Писатели столпились в соседней комнате около стола с плюшками и пирогами. Неторопливо прошла та же брюнеточка, в кабинет к Распутинскому начали входить и выходить люди, и Маша бочком протиснулась в коридор, выискивая Полину. Но той не было. Сосредоточенно жуя, прошел Карлсон и тоже завернул в кабинет, где сидел Распутинский.
«Слетелись, как мухи… на некую субстанцию», – злобно подумала Маша, ходя по коридору туда-сюда и рассматривая клонированные елки в обрамлении табуретных ножек.
– Милая моя! – поймала ее за рукав заведующая, опять материализовавшаяся непонятно откуда. – Очень вас прошу: отнесите нашему… уважаемому… пусть покушает. Столько людей сегодня!..
Она всучила Маше поднос с пирожками и исчезла.
– Твой-ю мать! – выругалась Маша в сердцах. – Чтоб я! Еще раз! К детским! Писателям!
Она схватила пирожок и откусила, направляясь к кабинету. «Откушайте, барин», – мелькнула у нее в голове подходящая случаю реплика. «А еще лучше: извольте угоститься!»
Она толкнула дверь плечом, протиснулась с широким и неудобным подносом внутрь, и слова застряли у нее в горле вместе с непроглоченным куском пирожка.
В кабинете никого не было. Почти никого. Плодовитый писатель Коля Чувычкин, известный как Матвей Распутинский, лежал головой на столе, устало прикрыв глаза. С виска стекала темная струйка, исчезая где-то за ухом. Рядом с его носом валялся пузырек, и по кожаной поверхности солидного библиотекарского стола растекалась темно-коричневая лужа. Сильно пахло йодом.
Кусок пирожка наконец проглотился, а вместе с ним появились и слова. Попятившись, Маша выскочила из кабинета, не выпуская из рук поднос, и жалобно пискнула первому встречному:
– Вы ведь писатель? Детский? Вызовите, пожалуйста, милицию – там человека убили.
* * *Фамилия следователя была Корольков, но никто и никогда не называл его иначе, чем Кроль. За глаза, конечно, потому что официально он был Сергей Сергеевич. Корольков был пухлый, добродушный, с немного размытыми от излишней полноты чертами лица. У него была привычка робко взглядывать на собеседника, так что казалось, будто он вот-вот дернет ушами и отпрыгнет в кусты – и поминай как звали! Девять человек из десяти после этого фокуса переводили глаза на уши Королькова, но уши у него были самые обычные – в меру большие, в верхней части прижатые к черепу.
