Pavor Nocturnus - Игорь Мельн
Я приблизился к стеклу и застучал, предупреждая о том, что им нужно срочно уходить. Подскочив от звука, юноша направил свет мне в лицо, надолго ослепив и заставив закрыть глаза. В ответ он лишь посмеялся, чувствуя превосходство и полную безопасность, а после картинно изобразил, будто не слышит меня. Тогда я, точно зная обратное, высказал все, что думал о его недалеком уме, который губит не только себя, но и товарищей.
— А это еще кто? — с дрожью в голосе сказал второй юноша, указав в сторону истинного входа позади них.
Ох если бы тот инфантил не лишил меня зрения и, к тому же, не закрыл широкими мышцами спины весь обзор, быть может, я бы в корне изменил их судьбу! Однако я мог лишь приложить ухо к стеклу и различить лепет отдельных слогов, обрывки слов и звуки, похожие на жуткую пародию смеха.
— Ребята, да она же — в стельку!.. Ха-ха! Эй, тетя, ты заблудилась, что ли?
Как я ни старался до боли в руках и ногах колотить стекло, Джош приближался к низкой миниатюрной женщине. Друзья отговаривали его, но словами, которые он не считал нужным слушать. Вдруг я заметил, как в один момент изменились взгляды у каждого из троих подростков — еще не разумом, но телом они почувствовали отсчет: юноше осталось жить не более тридцати секунд.
— Алло, тетя, ты вообще меня слышишь? — Он встал напротив и покачал рукой перед ее лицом. — Ладно, выведем ее, а то проснется утром и обосрется от страха. Скажем, что поэтому и пришли сюда. — И затем осветил карманы джинсов, проводя ладонями по бедрам.
— Что ты делаешь? — сказала Нэнси.
— Ну не бесплатно же помогать… Дерьмо — ни цента!
Невероятным казалось то, что женщина застыла в подобии транса, но последующая тошнотворная картина и вовсе ужаснула всех. Она упала на колени и коснулась паха молодого человека, завороженно, с дикой улыбкой на лице глядя туда — страшно представить, что значил для монстра этот эротический жест и что могло случиться, не смахни юноша руку.
— Эй, отвали! Меня не возбуждают мамочки…
Лишь когда она резко поднялась, повторив действие уже жесткой хваткой, а другую руку положила на шею, Джош осознал серьезность момента. Сведенные с каменной плотностью пальцы не шевельнулись от диких, под стать загнанному животному движений — он не мог высвободиться: вверху это было невозможно, а капкан над пахом сулил еще и болезненность… И вдруг вокруг стали появляться черно-белые полосы, которые стягивались к ним, окутывали, точно рой насекомых. Не могу сказать, насколько это истинно, но мне подумалось, что само полотно реальности разошлось по шву в тот миг, являя проход в иной мир, — юноша растворился в этих помехах, словно помощник на сцене иллюзиониста. Фонарь с безобразным стуком упал на пол, указывая в сторону выхода.
Неизвестно, как подростки восприняли это событие, но тотчас же принялись бежать. Не лишенная храбрости, характера и влюбленности, девушка приблизилась к оскаленному существу вплотную, желая отомстить (до конца не осознавая еще, за что), и крепкая рука тотчас же сомкнулась на ее горле. Даже так она не перестала драться: ударяла кулаками в виски и челюсть, царапала кожу, попала коленом в промежность, — в то время как ее товарищ бесстыдно воспользовался случаем и проскользнул в проход позади. Удивляясь, почему монстр не использует вторую руку, я навел фонарь и увидел, что юноше не удалось спастись от цепкой хватки женщины. Я отвел свет, чтобы скрыть печальную сцену: и для себя, и для оставшейся вскоре одной Нэнси.
К счастью, она не последовала за товарищами, испытывая удачу, а встала напротив меня, бледнолицая, точно лист бумаги, и я опустил фонарь, чтобы нам обоим не слепило глаза. Наши лица накрыла дрожащая тень.
— Пожалуйста, помогите, — сказала она пересохшим горлом. Я не слышал ее через стекло, но точно прочитал это по губам и взгляду. Говорят, что в преддверии смерти жизнь проносится перед глазами, но, как выяснилось, не обязательно собственная и не лишь прошлое: вся судьба этой девушки, заканчивая естественными восемьюдесятью шестью годами, представились мне с ясностью воспоминаний. И стало невыносимо горько от мысли, что эта еще предстоящая ей жизнь вот-вот оборвется и канет в небытие.
В отчаянии я задумал бросить фонарь издалека, стучать корпусом по стеклу, словно камнем, пытаться сорвать его с креплений, толкать плечом и, если потребуется, бить кулаком, пока не взвою от боли… Я испробовал все, кроме последнего, и только потому, что посветил на женщину, проверяя, сколько нам осталось. Удивительным образом разум, оберегая себя, принял собирательный образ монстра и не создал ни малейшей мысли обратить внимание на ее внешность; более того, я осознал, что отводил взгляд всякий раз, когда случалась такая возможность, словно в отвращении, не имея желания лицезреть ни лицо, ни тело.
— Фелиция… — прошептал я, не в силах сказать и сделать что-либо другое. Как такое возможно… Ведь моя Фелиция уж точно не сумасшедшая, пусть утром и предалась безумию чувств. Но тут мне вспомнились слова мистера Рея об алкоголе, что показалось единственным разумным объяснением. — Фелиция, это я, Питер! Прошу, услышь меня!
Нэнси обернулась и вскрикнула: существо, обезобразившее дьявольским оскалом лицо Фелиции, неумолимо надвигалось на нас. В страхе девушка прижалась к стеклу с такой силой, что оно дрожало вместе с ней. В безысходности я наблюдал, как не выдерживают ее колени, сгибаясь, как она повалилась на пол, поджав ноги к животу, а голову к груди, полностью беззащитная, хрупкая, маленькая, словно свернувшаяся в кокон от всего мира. Мне подумалось, что, даже если ей и удастся спастись сегодня, этот момент навсегда останется жутким следом в ее жизни.
— Виктим жив, он в полном порядке, Фелиция!
С самого начала она двигалась медленно, словно в полудреме, и я знал, что где-то в глубине еще жива настоящая Фелиция. Упоминание имени нашего сына придало ей сил в неравной схватке, и монстр остановил ход.
— Ты хотела, чтобы я был искренним. Мне всегда думалось, что это разобьет тебе сердце, но впервые в жизни я наконец готов открыть все, что таит мое черная душа…
Слова — это единственное оружие, какое у меня было. Я должен был использовать его, должен был сказать правду.
— Мне давно стоило признаться… Я женился на тебе не по любви, а из жалкой, трусливой корысти. Я ничтожество, которое так и не смогло обустроиться в жизни, а твой отец… располагал средствами… Мне думалось, что в благодарность за это я
