Игра на одевание - Алексей Викторович Макеев
Римма бросила на него взгляд уставшей удивляться чужому простодушию дамы:
– Ну когда им ходить по ювелирам, детка? И зачем? Если Герман Германович знает вкусы жен, вкусы любовниц первого, второго и третьего эшелона. Даже домработницы, если заказчик с ней иногда спит. И потом, – она возвела глаза к лепнине на потолке, – мужчины привязчивы и ленивы. Если им хорошо в одном месте, они могут там гадить. Но никуда не уйдут.
* * *Помня тот разговор, Гуров верил, что, даже если Стародубцева видела Катю и, возможно, Остряка всего секунду, она скажет о девушке больше месяцами работавших с ней коллег. Лябинова и Талина видели сотни людей каждый день. Но ни одной из них не приходилось зависеть от их доверчивости травоядных, милости хищников и выживать в условиях тюремных джунглей. В отличие от с виду интеллигентной старушки, осевшей в элитной саратовской новостройке, где спокойствию богачей мешал только сыто урчавший лифт.
– Вы когда-нибудь видели в магазине Екатерину Мельникову? – задал вопрос Юдин.
– Трижды. Когда принесла на продажу фотографии прабабушки женщины из Совета. Та фривольно позировала дореволюционному фотографу в местной мастерской. Невинность, схваченная в объектив мужского желания. Студенточка приняла товар и еще час краснела, тайком рассматривая фото. Я читала на халяву мемуары Андрона Кончаловского – как был высокомерным гнильем, так и остался! – и наблюдала за ней, сидя в кресле за стеллажом. Что тут скажешь? Настоящего мужского внимания девочка, о которой вы спрашиваете, до того дня не видела. Ее возбуждали не фото. А то, как женщине льстит мужское желание, проявленный к ее телу и готовой сдаться невинности интерес.
– Вы сказали «до того дня». В вашу следующую встречу ситуация изменилась?
– Думаю, да. Малышка приняла у меня девонширскую позолоченную настенную тарелку с несущимся поездом и гаситель свечей. Под заказ от одной любительницы романов Джейн Остин и прочей викторианской ерунды. Девочка быстро определила вещички на полку и взялась читать роман «Графиня де Монсоро». Правда, волновала ее не любовная история, а остроты Шико. Она выписывала в блокнотик и зачитывала их. Учила, как шестиклассница «Мцыри».
– А почему Шико? Вроде бы второстепенный герой, – удивился Юдин.
– Ха! Второстепенный! – Стародубцева резко поставила на стол вазу с конфетами. – Берите, берите. Я за ними в «Аленку», считай, через дорогу хожу. Так вот, некоторые британские издательства выпустили роман «Графиня де Монсоро» как «Шут Шико». И потом, на что только юные девы не идут, чтобы пленить умом понравившегося мужчину.
– А почему вы решили, что она хотела показаться умной мужчине?
– Потому что, во-первых, девушки ищут героев, похожих на возлюбленных, и цитируют их перед объектом своих ночных грез, чтобы тот думал, что они понимают его тонкую душу и существуют с ним на одной волне. А во-вторых, Шико – в романе и в жизни – воплощал собой брутальное трикстерство, если хотите. – Она подлила мужчинам чай. – Единственный придворный шут тех времен, который носил шпагу. Он действительно говорил Генриху III все, что считал нужным. Бесстрашный солдат, ярый католик, истребитель гугенотов во время Варфоломеевской ночи. Участник сражений при Ла-Рошели, Иври, Арке, Руане, начальник охраны замка Лош. Блестящий фехтовальщик, успешный политик, непревзойденный дуэлянт, саркастичный паяц, безжалостный бретер. Он сам выцарапал у судьбы и военный чин, и дворянский титул. Одним словом, джентльмены, это, как если бы у старшего оперуполномоченного Гурова было чувство юмора.
– А как изменилась Мельникова к третьей встрече?
– Ну, судя по этой книжонке, – Стародубцева окинула презрительным взглядом творение Кинга, – девочка таки столкнулась с темной стороной своего мужчины. Тот же клоун, только без интеллекта, тонкой иронии, глубины и отваги. Здесь сарказм переходит в глумливое ликование над слабыми. Балом правят антисоциальные инстинкты: злоба, похоть, извращение, кровожадность. Если Шико получал власть, отстаивая высшие идеалы, то в случае с «Оно»…
Гуров продолжил:
– Власть и есть самоцель.
– Что такого человека могло привлечь в Мельниковой? – пожал плечами Юдин. – Я хочу сказать: она не выдающейся красоты. Вне публичного поля. Мало ли какие там были амбиции, но кассир в магазине же. Мне казалось, маньяки с такой… ну, философией, что ли… должны выбирать кого-то поинтереснее.
– Ну, в девочке была чистота. – Стародубцева многозначительно прикрыла веки. – Она работала на кассе у главного входа, но находила время прийти и помочь навести порядок в этом пыльном отделе торговли антиквариатом. Заботилась о вещах. Была мила с такими старыми пройдохами, – она подмигнула Гурову, – как я. Это привлекает мужчин.
– А как же наша тоска по женщинам-вамп? – робко спросил Юдин.
– А ты хоть сталкивался с женщиной-вамп, мальчик? – сощурилась Стародубцева. – То-то же. А что до вашего клоуна, он свою женщину-смерть, как говорили в фильме «Хороший человек», похоже, нашел.
Она отодвинула менажницу с разными сортами орехов на столе и протянула Юдину напечатанный на дорогой бумаге билет с героем картины Эдварда Мунка «Крик», вместо головы которого вставили лицо молекулярного биолога Фрэнсиса Крика.
– Научно-популярный проект «Крик», – зачитал Юдин, – приглашает вас на публичную лекцию по теме «Знак Зодиака». Приглашенный спикер – Анна Игоревна Миль, доцент кафедры теории, истории языка и прикладной лингвистики Саратовского государственного университета имени Н. Г. Чернышевского.
– Опять этот вуз, – пробормотал Гуров, всматриваясь в наложенный на логотип лектория символ – нарисованную от руки черную мишень.
– Что скажешь? – обратился он к Юдину.
– Кельтский крест? – Парень нахмурился.
– Садись, двойка! Чему вас только в школе учат?
– Ваша малышка собиралась на это мероприятие завтра, – вмешалась Стародубцева. – Я вчера стянула у нее из-под кассы этот билет. Где еще скромной старушке, – она криво усмехнулась, – найти желающих купить пару экстравагантных вещей? Кстати, в наших скучных пенсионерских кругах поговаривают, что эта Миль – занятная девочка. Ученый, писатель, руководитель успешного научного семинара «Слово трикстера»…
Она окинула себя взглядом в зеркале серванта:
– Ой, Гуров, не приходи больше! Такие разговоры будят во мне светскую львицу, которая сплетничает, попивая шампанское. И проглатывает людей благодаря своему безжалостному анализу, как маслины.
Гуров с Юдиным видели ее с другого ракурса. На фоне все той же пронзающей зрителя взглядом Фриды и портрета, сделанного кем-то из гостей Германа Германовича в далекие пятидесятые за долги. Молодая, худая как жердь после войны, Римма Васильевна примеряла новый перстень в их старой квартире. И не было большего изящества на свете, чем в этом по-детски счастливом лице. Большей решимости доказать миру свое право на роскошь, чем в этой прямой спине. И большей беззащитности перед всем тем, что еще случится, чем в этой тонкой, помнящей тяжесть маленького листка бумаги – письма, переданного в местечко под Витебском от бабушки из Треблинки, – руке. В тот день, когда Римма получила его, она поклялась, что добьется в жизни всего: поклонения мужчин, роскоши,
