Акции убийства - Марина Серова
— А сколько тогда было времени, Александра Яковлевна? Вы не обратили внимания? — спросила я.
— Как же, обратила. Была половина двенадцатого ночи, — ответила Алешечкина.
— А что же было потом? Музыка не возобновлялась? Разговоров не было слышно? — уточняла я.
— Разговоров не было, и музыку тоже не включали. Но вот спустя минут десять или около того в мой номер кто-то вошел…
— Дверь, конечно, была открыта, — укоризненно сказала я.
— Приоткрыта, Танечка, приоткрыта, — поправила Алешечкина. — Я в это время уже лежала в постели. А ночь была светлая, полнолуние ведь. И вот гляжу я, в номер входит девушка, осматривается и идет к окну. Постояла она там немного, а потом вышла из номера.
«Определенно, это была Елизавета, — подумала я, — и искала она выход из отеля. Просто она не знала, что на первом этаже на окнах решетки и что с первого этажа на улицу не выберешься. Хотя это странно. Ведь если преступление готовилось заранее, то и пути отхода тоже должны были быть продуманы заранее. Елизавета не могла не знать про решетки на окнах первого этажа. Для этого нужно было просто посмотреть с улицы. Но возможно, у Елизаветы был другой план, как выбраться из «Серебряной звезды».
— Что-то еще необычное было в ту ночь, Александра Яковлевна? — спросила я.
— Было, но только касалось оно одежды этой девушки.
— И что необычного было в ее одежде? — спросила я.
— Шаль, — коротко ответила Алешечкина.
— Шаль? На девушке была шаль? — уточнила я.
— Да. Такая темно-вишневого цвета. Есть еще такой старинный русский романс «Темно-вишневая шаль».
— Но как же вы, Александра Яковлевна, смогли увидеть даже ее цвет? — удивилась я.
— Я же говорю, светила полная луна, да еще и свет фонаря падал на нее. А я, как вы могли заметить, увлекаюсь вязанием, — долгожительница кивнула на клубки пряжи, — вот и обратила внимание. Кроме того, эта шаль была ажурная, а вместо кистей с концов свисали такие полукруги. Без кистей даже оригинально смотрелось.
«А может быть, это была не шаль, а свернутая веревочная лестница? — мелькнула у меня мысль. — Ну да, а что такого? Замаскированная под шаль лестница, по которой можно благополучно спуститься на землю. И цвет темный выбран тоже не случайно, чтобы не привлекать внимания, особенно ночью. Кстати, ведь и муж высоконравственной Маши тоже говорил о том, что на одной из девиц была шаль».
Когда я вышла из номера Александры Яковлевны, то снова услышала шум работающего пылесоса. С противоположного конца коридора навстречу мне двигалась уборщица — высокая, плотно сложенная женщина лет пятидесяти пяти в униформе.
Не пропылесосив и половины коридора, женщина остановилась. Видимо, решив отдохнуть. Я подошла к ней.
— Устали? Отдыхаете? — спросила я.
— Да пылесос чего-то не фурычит, — махнула рукой уборщица. — Может быть, перегрелся. Подожду, пока не остынет. А отдыхать нам не положено. Мне еще номера убирать нужно. А там работы непочатый край.
— Что, есть такие постояльцы, что после них требуется капитальная уборка? — спросила я.
— Есть. Всякие постояльцы встречаются. У одних в номере чистота, как в операционной. Ну или почти как в хирургии. А есть и такие, что, как только войдешь после них в номер, так сразу хочется оттуда бежать без оглядки. И прожили-то в отеле всего ничего — пару дней, а кругом гора мусора. Окурки там, бумажки, обертки, ватные палочки… тьфу!
— А убирать за ними приходится вам, — с сочувствием сказала я.
— Ну а кому же еще? Мне и моей сменщице. Мы по сменам работаем, — объяснила женщина. — Хорошо еще, что потом день отдыха наступает. А то за смену так наломаешься, что белый свет не мил. Но наша со сменщицей работа здесь первоочередная. Сначала мы с ней все как следует вычистим пылесосом, это называется сухая уборка. А уж после нас за дело берутся горничные. Они уже все в номерах тщательно намывают. Вот так-то.
— Понятно, — кивнула я. — Но ведь получается, что ваша работа — самая сложная. Попробуй потаскай за собой тяжелый пылесос.
— Конечно, нелегко приходится, — согласилась женщина. — А ко всему прочему еще и постояльцы сволочные попадаются. Не все, конечно, такие. Но встречаются и отъявленные хамы. Смотрят, как будто я им миллиард евро должна, разговаривают через губу. Послать могут запросто. А уж когда входишь в номер, так видят в тебе личного врага, не меньше. А я лишь всего-навсего пришла свинарник их убрать, а они такое недовольство выказывают, ну что ты!
— Ну да, бывает, — поддержала я женщину. — Есть такие индивидуумы, что готовы сидеть в грязи, лишь бы только их покой не нарушали. Вы просто не принимайте все близко к сердцу.
— Да как же не принимать близко к сердцу, если с меня руководство за чистоту в отеле спрашивает? И строго, между прочим, спрашивает. Но разве эти чушки могут понять? Им бы только свою власть показать! — воскликнула в сердцах уборщица. — Есть, конечно, и чистоплотные постояльцы. Те ничего после себя не оставляют. Иной раз даже думаю, а останавливался ли здесь кто-нибудь вообще? Но такие все же редко встречаются. Вот неряхи водятся в изобилии. Да еще и ведут себя… для того, чтобы убраться, к ним в номер приходится просто с боем прорываться. Как ни приду, все время заперто. Стучу, стучу, и все без толку. Они, видите ли, веселятся, им некогда. А потом — раз, и готово дело. Труп! Получите и распишитесь!
— А-а, так это вы имеете в виду того предпринимателя, которого нашли мертвым в номере? — как бы между прочим спросила я.
— Так этот предприниматель закрылся в номере со своими бабами, прости господи, и все! Никто ведь не выходил из номера целые сутки почти. А если бы не запирались, отзывались бы на стук в дверь, так, может быть, все не так бы и закончилось. Кто-нибудь пораньше бы в номер заглянул — да хотя бы и я или сменщица, — так помогли бы, не дали бы помереть. Но где там!
Женщина махнула рукой.
— И ведь какое самомнение у некоторых имеется! Вот взять хотя бы этого предпринимателя. Он ведь, поди, рассчитывал всю жизнь вот так провести в веселье да в праздновании. А на самом деле конец ему пришел. Сам
