Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек - Ханс Шерфиг

Затем хор пропел прекрасный псалом «С дальней ко­локольни благовест несется». «И ушел он, как осенью солнце уходит!» — прозвучали последние слова. Можно ли было выбрать что-либо более отвечающее настроению всех присутствующих?

Под звуки гимна «О, как прекрасна земля!» друзья покойного понесли гроб из часовни. Некоторым показа­лось, что он необычайно легок...

Три первые комка земли, брошенные пастором, гулко ударились о гроб, почти пустой.

Слезы вдовы упали на траву...»

Глава 15

Фру Амстед продолжала жить на улице Херлуф-Троллесгаде.

— Я делаю это ради Лейфа. Лейф и я — мы хотим сохранить наше прежнее жилище. Пусть все остается так, как было раньше и как нравилось ему. Лейф не должен забывать своего дорогого папочку.

И если теперь Лейф отказывался доесть какое-ни­будь блюдо, ему предлагали подумать, как отнесся бы к этому отец.

—      Что сказал бы, по-твоему, наш папочка, знай он, что у тебя опять остались на краях тарелки недоеденные куски?

И Лейф, весь в слезах, страдая от угрызений совести, кое-как проглатывал остывшие фрикадельки с остатками сельдерея.

Так же обстояло дело и с уроками: с сочинениями по-немецки, а по четвергам — с задачами по математике.

—      Подумай о своем отце, Лейф, — говорила фру Амстед. — Подумай о том, что он сказал бы. По-твоему, он был бы рад, если бы узнал, что ты по-прежнему отклады­ваешь все на последний день?

Дух покойного по-прежнему жил в доме на улице Херлуф-Троллесгаде: с его смертью здесь не произошло больших перемен.

Теперь его личность, можно сказать, пользовалась здесь даже большим авторитетом, чем при жизни. Возрос­ло вместе с тем и его влияние в доме. То и дело слыша­лось:

—      А что сказал бы об этом папа?

Или:

—      Нет, этого папа не одобрил бы!

Или еще:

—      Знаешь, это обрадовало бы папу!

Раньше, если Лейф собирался что-нибудь натворить, фру Амстед всегда заявляла:

—      Нет! Папа говорит, что этого делать нельзя! Прав­да? — громко вопрошала она мужа, сидевшего в каби­нете.

—      Конечно, нельзя! — отвечал господин Амстед, даже не зная, о чем идет речь.

То же самое происходило и теперь. Только звучало это так:

—      Папочка наверняка сказал бы «нет»!

Что же касается Теодора Амстеда, то вопрос о том, жив он или умер, не имел решающего значения. Сидел ли он собственной персоной в кресле или на ломберном сто­ле стояла только его фотография — это не составляло су­щественной разницы.

Свою семью он обеспечивал и после смерти. Ежеме­сячно фру Амстед получала за него пенсию. Господин Амстед всю жизнь стремился к этой цели — добиться пенсии. Еще в колыбели он знал, что в жизни ему предстоит достигнуть положения, которое дало бы ему право на получение пенсии по достижении шестидесятипятилетнего возраста. Пенсия составляла, так сказать, смысл его существования. И вот теперь жене его регулярно выплачивали определенную сумму, хотя он умер всего сорока шести лет от роду.

Впрочем, он позаботился о своей семье и другими способами. Фру Амстед получила некую и далеко не малую сумму от страховой компании. Он застраховал свою жизнь вскоре после женитьбы, когда закончил юридический факультет университета. Значит, не зря он застраховался. Это пошло на пользу его семье.

— Как бы теперь это его порадовало! — говорила фру Амстед.

Фру Амстед и Лейфу не приходилось думать о куске хлеба. Они были хорошо обеспечены. Да еще в запасе у них было четыре шанса на внезапное и неожиданное обогащение.

Господин Амстед оставил после себя четыре лотерейных билета — один целый и три по четверти. Все годы супружества он самым тщательным образом возобновлял их. На одни из них однажды выпал выигрыш в тридцать крон. Однако не исключена была возможность получить когда-нибудь главный выигрыш в двести сорок тысяч крон.

Собственно говоря, всего билетов было пять. Но один из них исчез вместе с господином Амстедом.

Фру Амстед повсюду искала его. То был половинный билет, полученный Теодором от его родителей. Билет этот еще ни разу не выигрывал и, наверное, скоро должен был бы выиграть какую-нибудь крупную сумму. И вдруг — пропал. Оставленные четыре билета лежали аккуратно сложенные в ящике письменного стола, а пятого — как не бывало. А он-то и был самым любимым в семье. Может быть, именно за упорство, с которым он отказывался выиграть.

Возможно, что в тот роковой день Амстед положил его в карман, и он исчез вместе с ним. Но зачем ему было таскать билет с собой? Это так непохоже на него. Зачем было отделять этот билет от остальных четырех? Теперь возникала еще одна загадка, которую предстояло разрешить.

Коллекция марок оставалась в стенном шкафу, рядом с письменным столом. Там же лежали принадлежности, которыми Теодор Амстед пользовался, когда разбирал и наклеивал марки. Вот толстый швейцарский каталог, а рядом с ним — пинцет, лупа, зубцеизмеритель, определитель водяных знаков и полоски для наклейки марок.

Лейф с вожделением поглядывал на эти сокровища. Ему очень хотелось продолжать работу отца. Но пока здесь ничего нельзя трогать.

—      Когда вырастешь, все это будет твое. И тогда ты продолжишь дело отца. К тому времени марки приобретут еще большую ценность. Но пока не притрагивайся ни к чему. Подумай только, что сказал бы папа, если бы увидел, что ты роешься здесь? Его марки... То, что ему было милее всего в жизни! Нет, нет, Лейф! Больше ни слова об этом! Отец никогда бы тебе этого не разрешил.

Лейф и фру Амстед, вся в черном, регулярно бывали на кладбище. А когда приходили туда, беспомощно топтались на месте, не зная, что им собственно нужно делать. Нельзя же было сразу повернуть назад. Просто так зайти на кладбище, побродить взад и вперед по дорожкам и тотчас уйти...

Поэтому они стояли и зябли на холодном осеннем ветру. Могилу еще никто не приводил в порядок. Многочисленные венки лежали