Ксавье Монтепен - Кровавое дело

Эта особа была воплощением пороков и находила удовольствие знакомить с ними и своего возлюбленного. Семена упали на плодородную почву, так как Анджело обладал немалым количеством дурных инстинктов, но они до поры до времени находились в состоянии дремоты и, может быть, никогда и не проснулись бы, не употреби его любовница всевозможные старания для их пробуждения.

Анджело не противился обаянию порочных страстей, овладевавших им с каждым днем все сильнее и сильнее. Нездоровая любовь росла не по дням, а по часам. Любимая женщина сделала из него своего раба.

Жервазони, далеко не так блестяще одаренный человек, как Анджело, но обладавший редким здравым смыслом, сильно опасался за будущее своего друга и старался указать ему на пропасть, к которой тот подвигался такими быстрыми шагами. Он не жалел умных и добрых советов. Но Пароли, обезумевший и совершенно покоренный, не слушал ничего.

К несчастью, беспорядочная жизнь совершенно отучила Анджело от трезвого и разумного труда.

Доктор-окулист, у которого он работал в качестве главного помощника, в свою очередь отечески увещевал его, но ослепленный Анджело не внял голосу рассудка.

Однажды утром он явился в больницу совершенно пьяный после ночи, проведенной в безумных оргиях, и наскандалил. Поведение его стало до того невыносимым, что не оставалось никакой возможности держать его: Анджело было отказано от места, и он очутился на улице без куска хлеба.

Как только Анджело потерял место и, следовательно, перестал получать жалованье, любовница немедленно покинула его.

Любовь, которую эта мошенница внушала несчастному итальянцу, в середине века непременно была бы названа колдовством: Пароли чуть с ума не сошел от отчаяния, и вот тут-то он и стал пить абсент, чтобы забыться, и, не находя в себе больше ни мужества, ни желания снова взяться за прежнюю трудовую жизнь, принялся посещать самые невозможные притоны, с целью добыть скудные средства к существованию с помощью карточной игры.

Женщина, развратившая и бросившая его, внушила ему ложный взгляд на вещи и уничтожила в нем сознание собственного достоинства.

Он сам испортил себе жизнь, но это нисколько не мешало ему обвинять в неудачах всех и каждого. Он возненавидел весь человеческий род и только дышал мыслью отомстить за то, что никто не сделал ему никакого зла.

Он стал жаждать богатства не ради тех наслаждений, которые оно может дать, а исключительно ради средств к мести, которые доставляют деньги. Эта жажда мести обратилась у него в idee fixe, представляя новый род безумия.

Пароли был человек, способный ни перед чем не останавливаться, даже перед преступлением, если дело бы шло о достижении богатства, а вместе с ним и о его другой, заветной цели.

Из всех своих прежних друзей и товарищей по школе он продолжал поддерживать отношения только с Аннибалом Жервазони.

Значило ли это, что он сохранил к нему прежнюю дружбу? Конечно, нет. В сердце Пароли не осталось больше ни одной чувствительной струны. Все в нем угасло, все умерло.

А если он время от времени продолжал видеться с Жервазони, то делал это потому, что молодой итальянец изредка вынимал из кармана луидор и великодушно делился со своим бывшим приятелем. Мы должны прибавить, что подобное отношение не вселяло в сердце Анджело ни малейшей благодарности.

Когда друг его вышел из «Auberge des Adrets» и пошел по бульвару, Пароли насмешливо поглядел ему вслед.

— Вот что называется быть благоразумным! — с горечью проговорил он. — Как он щедр на советы! Как будто я нуждаюсь в них. Золото, золото — вот единственное, что мне нужно! Это все, чего я жажду. Золота мне! Много золота! Столько, чтобы я имел возможность повергнуть весь Париж к моим ногам и презирать тех, кто презирает меня теперь!

Глаза Анджело устремились на пятидесятифранковый билет.

— Вот тут у меня есть с чем попытать счастья! — продолжал он говорить сам с собой, причем лицо его приняло выражение неописуемой алчности. — Ведь надоест же наконец несчастью преследовать меня! Там играют в крупную игру! Маленькая ставка может принести мне большую сумму, а уж раз у меня будут деньги, никто не помешает мне попробовать свою силу на чем-нибудь более грандиозном!

На минуту молодой итальянец как будто углубился в себя.

— Уехать за границу! — проговорил он, помолчав некоторое время. — Покинуть отечество! И жить где-нибудь в другом месте! О нет, для меня это положительно невозможная вещь! Да он просто с ума сошел! Не пить больше! Не играть! Полно! Вот глупости-то! Я буду играть до тех пор, пока игрой не наживу себе целое состояние! Я буду пить до тех пор, пока, подавив весь мир своим богатством и могуществом, не перестану нуждаться в забвении! Но придет ли когда-нибудь этот день? А почему же и нет? Все возможно! Иногда даже и невозможное! А впрочем, если в действительности не все хорошо, то опьянение дает мне полнейшую иллюзию! А это почти одно и то же!

С этими словами Анджело застучал по столу.

— Что угодно, сударь? — воскликнул прибежавший на его зов слуга.

— Абсенту! Да не уносите бутылку, а оставьте ее около меня!

— Хорошо, сударь.

Слуга повиновался, принес бутылку и оставил ее около Анджело.

Через полчаса бутылка была уже пуста.

Тогда молодой итальянец встал и расплатился.

Он не пошел в большие двери, а вышел на улицу Бонди, прошел переулок, соединяющий последнюю с улицей Марэ, вошел в беднейший отвратительнейший ресторанчик и уселся обедать, стараясь выбирать самые дешевые блюда, чтобы истратить на еду как можно меньше.

У Анджело оставалось еще немного мелкой монеты для уплаты за обед, так что он не притронулся к пятидесятифранковому билету Жервазони. Эти деньги, упавшие точно с неба, он берег для игры.

В восемь часов он ушел из ресторанчика, где не столько утолил голод, сколько наполнил желудок, и, подняв до ушей воротник своего пальто вследствие все усиливавшегося холода, пошел по улице Panillon.

Он остановился перед шестиэтажным домом и прошел мимо комнатки консьержа, ничего не спрашивая и не обратив на себя никакого внимания. Без сомнения, его знали в лицо.

Поднявшись на третий этаж, Анджело остановился перед дверью, выходившей на площадку лестницы, как раз посреди двух других дверей. Газовый рожок ярко освещал все пространство.

Пароли подошел к узкой двери слева и со вниманием ее осмотрел. Крошечный крест, нарисованный мелом, чуть виднелся посередине.

— А! — пробормотал он. — На сегодняшний вечер вход отсюда.

И он слегка постучался три раза. Дверь отворилась. Молодой человек проскользнул в узкий темный коридорчик.

— Дальше… Все прямо, — послышался голос.

Темнота была полная, и Пароли, ощупывая стены, наткнулся на дверь, которая под напором его руки открылась, и он вошел в ярко освещенную комнату.

Женщина, около пятидесяти лет, лицо которой сохраняло следы прежней красоты, сидела перед маленьким бюро и сводила счета в записной книжке. Она подняла голову.

— Ах, это вы, monsieur Пароли, — сказала она, и любезная улыбка появилась на ее накрашенных губах. — Вы пришли сегодня по какому-то наитию.

— Почему так?

— Потому что у нас соберется многочисленная и хорошая компания, и я имею основание думать, что вечер не пропадет даром; народу уже довольно, в том числе игроки настоящие; через минутку начнут.

Пароли вынул из кармана свой билет в пятьдесят франков и протянул его madame Тирон — так звали экс-кокотку, которая в молодости получала денежные средства благодаря своей красоте, а теперь держала игорный дом.

— Пожалуйста, возьмите себе, сколько следует за ужин, — сказал итальянец, — и разменяйте мне деньги.

Madame Тирон взяла билет, посмотрела его на свет и долго и подозрительно разглядывала с большим вниманием.

Уверившись наконец, что он не фальшивый, она положила его в ящик бюро и сдала Пароли сорок восемь франков монетами по сто су.

— У вас сегодня будет такой ужин, что пальчики оближете, — произнесла она, улыбаясь, — я раскошелилась сегодня!

Итальянец сунул в карман деньги, отворил дверь и вошел в маленький зал, бормоча сквозь зубы:

— Да, ужин в пятьдесят су, оплаченный пятьюдесятью франками. Знаю я тебя, старая мегера!

Маленький зал был совершенно пуст. Пароли прошел через него, отворил вторую дверь и очутился в довольно просторной комнате, середину которой занимал длинный и широкий стол.

Покрывавшее стол зеленое сукно было разделено мелом на равные пронумерованные пространства. Вокруг стола сидело уже до дюжины мужчин и женщин.

Обычные посетители притона болтали у камина и возле окна, ожидая начала игры.

Некоторые из женщин были молоды и красивы, отдеты нарядно, но безвкусно, и украшены множеством драгоценных вещей. Другие, неопределенного возраста, походили на старых спекулянток, в тревожном ожидании бродящих вокруг решетки биржи.