Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

Попались они на подделке картин. Использовали на этой работе молодых художников. Картины подделывали под старинные, известных мастеров. Оригиналы брали себе и перепродавали. Кроме того, сбывали на сторону по спекулятивным ценам дефицитные материалы, предназначавшиеся для художественных промыслов.

Дутько и Дальнев подкупали хозяйственников и через них оформляли договоры на художественные работы, стоимость которых намного завышалась. И эти заказы выполняли молодые художники, которые довольствовались предложенной им оплатой. Дутько был связан с поставщиками контрабанды из Одессы.

И вот Ильин предложил мне выгородить этих подследственных. Это было столь же трудно, сколь и рискованно. Я отказался. Тогда он пригрозил мне оглаской дела той женщины, которой я помог. Ильин, оказывается, знал об этом. Я понял, что это не пустые угрозы и что я у него в руках.

Выхода не было, и я полностью подчинился Ильину. Исполнял все поручения, жил в постоянном страхе.

Мои семейные дела были совсем плохи. А ведь какие чудесные, незабываемые дни были в нашей жизни!..

Но все это так отдалилось, что порою мне трудно поверить в реальность той моей жизни. Теперь я жил в ожидании расплаты за свою трусость и беспринципность.

Итак, дело на Дутько и Дальнева мы ликвидировали. Ильин пошел на это, как я потом узнал, потому, что Дальнев написал донос на честного человека, которого Ильину нужно было скомпрометировать. Позже мне стало известно, что карьеру Дальнева устроил Ильин. А уж тот, орудуя в Художественном фонде, вытащил в Москву и Дутько.

Мои услуги не остались без вознаграждения. Меня повысили — я стал старшим следователем. Мои отношения с женой не улучшались. Люся хотя и не ушла от меня, но, устроившись на работу, жила самостоятельно, отказалась от моей помощи. Я понимал, что теряю ее, — это было мучительно. И тогда произошла история, которая снова сблизила нас, и у меня появилась надежда, что все поправится. Случилось так, что брат Люси, крупный товаровед, совершил преступление и ему грозил арест. Вот тогда Люся стала умолять меня выручить его. Я был готов сделать это, лишь бы вернуть ее расположение. И в самом деле, Люся была так благодарна мне и как-то помягчела. Может быть, на нее повлияла моя готовность ради ее просьбы идти на риск. Не знаю. Во всяком случае, я был снова счастлив. Но меня угнетало мое рабское положение в отношениях с Ильиным. Я стал думать о том, чтобы уехать из Киева, начать новую жизнь. Стал в обход Ильина искать пути к этому. Но мои планы каким-то образом стали известны ему. Однажды у нас состоялся разговор, он высказался о моих действиях в самой резкой форме. Предупредил, что если я попытаюсь его в чем-либо уличить, то он надежно застраховал себя. И еще сказал, чтобы я не забывал о том, что мой дед был царским чиновником и на этом основании у меня могут быть неприятности.

После разговора с ним тревога меня не покидала. Я прекратил попытки перевестись в другой город и затих. А опасность уже подстерегала. Дело с братом Люси раскрылось. Меня арестовали и судили, Ильина я не выдал, и дело о Дутько и Дальневе так и не было раскрыто.

Люся тяжело пережила мой арест. Ободряла меня, обещала ждать. Я верил ей и жил надеждой на встречу. Только в этом я видел смысл своей жизни. Но началась война. Я стал получать известия о гибели родных. И очень тревожился о Люсе, не зная, где она и что с ней. Я узнал о ее гибели лишь спустя год. С того дня я утратил ко всему интерес, все мне стало безразлично.

После отбытия срока я несколько лет жил на Колыме. Оттуда я не пытался разыскать Ильина. И потом я не сделал этого. Устал, был болен. Молчал до тех пор, пока не понял — жизнь подходит к завершению.

Я давно понял, что все несчастья произошли по моей вине. Мой характер тому причина. Ни стойкости духа, ни определенных принципов, ни серьезной цели — я привык жить по чьей-либо указке, всегда под чьим-нибудь влиянием. И в детстве, и в юности, и во время учебы, службы и даже в семейных отношениях. Неумение сопротивляться, беспринципность и уступчивость погубили меня.

Ну а такие люди, как Ильин, Дутько и Дальнев? Почему я поплатился за все, а они остались безнаказанными? Где же тогда справедливость? Эти мысли начали преследовать меня еще до того, как я узнал приговор врачей. Ведь мне еще при моем аресте стало понятно, что Ильин «приложил к этому руку», ему так было удобнее — убрать меня. Он был так хитер, так предусмотрителен, что, попытайся я заявить о его причастности к преступлениям, это лишь усугубило бы мою вину, а его и не коснулось бы.

Ильин. Для меня он олицетворение зла, подлости, предательства. И этот человек остался цел и невредим!

Я хотел попытаться восстановить справедливость, и это не было жаждой мести: я понял, как опасны такие выродки для всех честных людей, они несут духовное разложение, порождают неверие в силу закона, убеждают в безнаказанности. Но я опоздал. Незадолго до моего возвращения на «материк» Ильин умер, до конца дней пребывая в почете как достойный гражданин.

Но были живы Дутько и Дальнев. В годы войны им обоим удалось получить бронь и эвакуироваться в Среднюю Азию.

Вернувшись с Колымы, я узнал, что Дутько и Дальнев процветают в Москве.

И снова меня стали одолевать мысли о том, что я обязан что-то предпринять. Стоило мне подумать об их самодовольстве, уверенности в своей безнаказанности, о том, как это влияет на психологию их детей, которые, я уверен, унаследовали от отцов презрение к людям, к труду, стремление к наживе, и мне становилось ясно, что я обязан разоблачить их, что это и есть теперь главная и заключительная цель моей жизни.

Приговор врачей не изменил моих намерений, и я начал обдумывать, как все это осуществить практически. Как привлечь их к ответственности? Материалы следствия были уничтожены Ильиным и мной. Да и времени прошло много... Но я не сомневаюсь, что и теперь Дутько и Дальнев не прекратили своей преступной деятельности. Наоборот, для них открылись еще большие возможности. Мне удалось многое о них узнать. Я специально различными путями собирал сведения о них. Они живут явно не по средствам: дачи, машины, прекрасные просторные квартиры, драгоценности, поездки вокруг Европы и тому подобное.

Я приложил бы все силы, чтобы помочь раскрыть их преступления, но мне помешала болезнь. Вот почему я решил обратиться к Вам, Дмитрий Васильевич. Вы — честный, неподкупный человек, журналист. Вы расскажете мою историю кому нужно, за преступниками установят наблюдения, и — рано или поздно — они попадутся.

Вы должны это сделать. Прошу Вас. Завещаю Вам это. Предсмертную волю нельзя не выполнить. Поймите, если я в последние дни своей жизни думаю о возмездии преступникам, значит, это очень серьезно. Не сетуйте, что обременяю Вас таким неприятным поручением. Я надеюсь на Вас.

«ГАЛАТЕЯ»

Земфира Прокопьевна Шуневская считала себя современной женщиной. В свои сорок четыре года она с помощью массажей и косметики выглядела «немного за тридцать». Всегда подтянутая, прекрасно одетая, она и впрямь чувствовала себя молодой. Одна беда — она любила вкусно поесть, но если видела, что теряет форму, то сразу же объявляла себе строжайшую диету.

Шуневская жила одна. Она уже давно рассталась с мужем, а новая семья не получилась. Детей у нее не было — в замужестве не хотелось обременять себя заботами о них. Так и прошли годы. И когда среди сослуживцев речь заходила о детях или внуках, ей ничего не оставалось, как высказать «свое личное мнение»: «Дети — это кабала на всю жизнь». В остальном она чувствовала себя уверенно и с удовлетворением думала о своем превосходстве над многими из коллег.

Взять хотя бы материальную сторону. Она была неплохо обеспечена. Работа в художественном комбинате давала ей возможность быть независимой: она занималась оформлением договоров с живописцами и скульпторами.

Квартира Шуневской была обставлена дорогой мебелью, хотя явно перегружена вещами: тут и старинный фарфор, и современные изделия из цветного стекла, на стенах несколько декоративных тарелок и картины хороших современных мастеров... А рядом, в застекленном шкафчике старинной работы, индийские изделия из бронзы, шкатулки, инкрустированные перламутром, и разные изящные безделушки.

Знакомым, восхищавшимся ее квартирой, она обычно говорила, что все нажито еще в замужестве, а кое-что подарено друзьями и почитателями.

Только немногим было известно, что она принимала всевозможные подношения от тех художников, которые, как она выражалась, «понимали» ее. Для них она добивалась заключения выгодных договоров на крупные суммы. Потому и благодарили ее весьма и весьма щедро.

И вот сейчас, стоя у зеркала, она примеряла аметистовое ожерелье, привезенное знакомым художником из Индии. Но Шуневская была недовольна: «Ишь, решил отделаться такой пустяковиной. Ну что ж, учту это...»