Фридрих Незнанский - Месть предателя
– Каким же образом?
– Я старалась чаще ставить в пример Невежина, отчего Поташев старался не только догнать Федора, но и опередить его. И, как мне кажется, это пошло только на пользу обоим. Свидетельством тому являются золотые медали моих учеников.
Доброва замолчала. Ее лицо приобрело задумчивое выражение. Гордееву было видно, что она пытается вспомнить какие-то детали событий более чем двадцатилетней давности. Юрий терпеливо ждал продолжения.
– Где-то с класса восьмого, – продолжила свой рассказ Юлия Петровна, – я вдруг стала замечать, что амбициозность Поташева начинает принимать несколько даже болезненный оттенок. Соперничество стало более жестким. Правда, только с одной стороны.
– Со стороны Поташева?
– Да.
– А как относился к этому Невежин?
– Никак.
– То есть?
– Если Федор и замечал это соперничество, то не придавал ему никакого значения. Может, потому, что он всего достигал играючи. Без видимых усилий. Невежин был примером для всего класса.
– И Поташева это раздражало?
– Да. И началось это с восьмого класса.
– Как вы думаете, с чем это могло быть связано? Между Поташевым и Невежиным случались какие-то серьезные конфликты?
– Ссоры бывали, как и у всех. Но мальчики быстро мирились.
– Тогда что же?
– На мой взгляд, истинной причиной было другое.
– Расскажите.
– Пубертатный период!
– Период полового созревания? – переспросил удивленный Гордеев.
– Да, – подтвердила учительница и продолжила: – Вернее, его окончание.
– Почему вы так думаете?
– В это время подростки становятся агрессивными и жестокими. У них появляются комплексы. Они хотят самоутверждаться. В этот период со многими из них бывает трудно найти общий язык. Переходный период – это очень сложный момент. Вы, Юрий Петрович, вероятно, знакомы с таким термином: «трудные подростки»?
– Да, – подтвердил Гордеев.
– К тому же, – продолжила Доброва, – в этот период у детей начинает проявляться интерес к противоположному полу.
– Поташеву и Невежину нравилась одна и та же девочка? – спросил Гордеев, который с большим вниманием слушал старую учительницу.
– Вы, Юрий Петрович, меня опережаете, – укоризненно улыбнулась Доброва. – Мне нравится ваша проницательность, но догадка ваша верна не совсем.
– В чем же я ошибся? – спросил Юрий, улыбаясь.
– Дело в том, что Эдику действительно нравилась в то время одна его соученица. Но она не обращала на Поташева никакого внимания. Школьницам, как правило, нравятся старшеклассники, а на своих ровесников они почти не смотрят… не замечают их. Но в нашем случае ситуация оказалась обратной. Этой ученице, а звали ее Инна Березкина, нравился Федя Невежин.
– Наметился банальный треугольник?
– Да. Отчасти я этому даже способствовала.
– В самом деле?
– В то время Инна Березкина очень серьезно занималась спортом. Она входила в сборную Москвы по художественной гимнастике. Кажется, у нее был какой-то очень высокий разряд. Инна часто уезжала на спортивные сборы и соревнования. Ее, насколько я помню, считали очень перспективной спортсменкой. Но занятия спортом стали негативно отражаться на учебе. Девочка стала хуже учиться. И тогда я решила прикрепить к ней Федю Невежина. В школе это обычная практика. Сильный ученик вытягивает отстающего.
– Юлия Петровна, а почему вы решили, что «буксиром» должен стать Невежин? Вы ведь видели, что Поташев проявляет интерес к Березкиной?
– Ну, во-первых, интерес Поташева стал проявляться с восьмого класса, а Невежина к Березкиной я приставила еще в седьмом. Второй причиной было то, что Федя являлся альтруистом, в отличие от Эдика, который был очень практичным мальчиком и зря ничего не делал. Он даже списывать давал только тем, кто ему был нужен или мог пригодиться. И мне это было хорошо известно.
Доброва запнулась и сделала паузу в своем рассказе.
– Юлия Петровна, вас что-то смущает?
– Скажите, ведь то, что я вам сейчас рассказываю, может потом быть направлено против Эдуарда?
– Или на благо Федору Невежину.
– Но, может, это убийство, которое произошло, заказали вовсе и не Поташев с Невежиным?
– Именно поэтому я к вам и приехал. Мне необходимо во всем разобраться. И чем больше у меня будет информации, тем легче будет защищать Федора Невежина. А кто прав, кто виноват – это решает только суд. Только по приговору суда можно объявить человека виновным в том или ином преступлении. И потом, Юлия Петровна, если откроются обстоятельства, которые будут говорить о невиновности Невежина, дело может до суда и не дойти. Но для этого мне нужно знать как можно больше… Как можно больше.
– Хорошо, – сказала Доброва, – я вас поняла. И согласна с вашими доводами.
– Рад, что вы меня правильно поняли. Ну так что было дальше?
– Березкина стала нагонять пропущенное. Ее оценки стали выше. Девочкой-то она была неглупой. Так что я осталась довольна. Наставника Инне я выбрала правильно.
– И долго Невежин вытягивал Березкину?
– Инна довольно-таки быстро исправила свое положение, и нужда в помощи Невежина вроде бы отпала. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы они подружились.
– А как вел себя Поташев? Что происходило с ним?
– Сначала он никак не реагировал, но потом, по мере того как Инна Березкина все больше и больше привязывалась к Невежину, а их дружба становилась все крепче, Эдик Поташев становился все жестче и жестче.
– Вы это как-нибудь объясняете?
– Я думаю, что Эдик стал ревновать. И это была двойная ревность. Березкину, как объект своего внимания, он ревновал к Невежину. А Невежина, как своего друга, ревновал к Березкиной.
– Наверно, этот треугольник существовал только до выпускного вечера? Обычно ведь так и бывает. Или я не прав? – спросил Юрий Гордеев.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДОБРОВОЙ
…Гул взволнованных голосов стих, лишь когда на школьную сцену поднялась директриса. Это была крупная пожилая женщина с гордой осанкой работника высшей партийной школы и укротительницы одновременно. Ее черная длинная строгая юбка и черный жакет, застегнутый на все пуговицы, говорили о серьезности сегодняшнего события, а украшенная янтарной брошью белая блузка с пышным жабо должна была напомнить присутствующим о том, что событие это еще и торжественное. Прическа высилась башней из седых волос, которая – для надежности – была схвачена лаком. Очки в дорогой оправе подчеркивали ее главные человеческие качества – серьезность и ответственность.
Директриса подошла к микрофону и без бумажки, обычной для ответственных работников, произнесла вступительную речь, которую за долгие годы работы в системе народного образования она знала наизусть. Здесь было сказано обо всем: о стране, о партии, о родных и близких, о долге, о чести, о совести, о том, что необходимо всегда повышать свои знания и отдавать их на благо народа, о том, что империалисты не дремлют, а ждут не дождутся, когда же наступит момент их победы над Родиной социализма и Ильича. И так далее…
Закончив речь, она под благодарные аплодисменты слушателей направилась в глубь сцены, туда, где стоял длинный стол, крытый плюшевой красной скатертью. На столе кроме второго микрофона и вазы с цветами высились стопки аттестатов зрелости. Рядом лежало несколько небольших коробочек.
Директриса взяла из рук завуча лист плотной бумаги и, просмотрев его, положила на край стола.
– А теперь настал самый замечательный момент, – сказала она во второй микрофон. – Замечательный не только для родителей наших выпускников, но и для учителей.
В зале вновь раздались аплодисменты.
– Первыми на этой сцене получат аттестаты зрелости те, кто на протяжении всех десяти лет учебы были во всем первыми. Они закончили школу с золотой медалью и уже, можно сказать, поступили в высшие учебные заведения. В какие? – Директриса сделала небольшую паузу. – Знают пока только они сами. Перед ними открыта дорога в любой вуз страны.
Повернувшись к столу, она взяла из рук секретаря небольшую коробочку и аттестат.
– Федор Невежин! – объявила торжественно.
Оркестр заиграл туш.
На сцену поднялся улыбающийся юноша. Внешне он ничем не отличался от остальных сидевших в зале выпускников. Может быть, лишь густой и курчавой шевелюрой темно-каштанового цвета да тем внутренним светом глаз, который не был виден на расстоянии.
Получив аттестат и коробочку с золотой медалью, которая была показана всем присутствующим, Федор Невежин поблагодарил школу, учителей и родителей и, скромно опустив голову, вернулся в зал.
Вторым был вызван на сцену Эдуард Поташев.
Оркестр вновь заиграл туш. Во время вручения Поташев ни разу не улыбнулся – его тонкие губы были плотно сжаты. Произнеся слова благодарности, он резким движением головы отбросил назад упавшую на глаза рыжую челку и окинул зал холодным победным взглядом. Сцену он покидал чемпионом. Его руки, державшие аттестат и медаль, были подняты вверх – как у олимпийца, выигравшего финальный забег.
