Владимир Югов - Трижды приговоренный к "вышке"
— Ай, не надо, Иван Семенович. Дальше Тунгуски не пошлют, меньше лопату не дадут…
— И все-таки, Игорь Васильевич, надо бы вам…
— По собственному желанию уйти? Так хотите вы?
— Не совсем понимаете, что я хочу сказать.
— По собственному желанию — из следователей. Вот что вы хотите сказать. Но поздно предупреждаете. Я как только отпустил этих мерзавцев-заробитчан так и подал по собственному.
— Почувствовали свое бессилие? Заробитчане, как вы их называете, признались вам: они подозревали Гузия в чем-то неправедном… Вы решили: вот бы я им задал! Подозревали, а молчали! Под ноготок их! У вас ведь это просто! Все что-то не так делают, а не виноваты! Даже виноватые становятся невиноватыми! Всех подряд, значит, жми! Кто-то да сознается!
— Опять вы о Дмитриевском! Да рубят — значит, и летят! Это же все жизнь! Не так? Вот я их, этих заробитчан, отпустил! Но хотя бы за то, что они жили с той мразью, дышали с ними одним воздухом и при этом никому ни гу-гу… Их бы за это уже…
— За это — страшно, Игорь Васильевич. Тогда действительно всех держи на мушке, всех готовь к этапу…
— Не всех. Есть и люди.
— Вы пошли к Ледневу? — вдруг переменил разговор Гордий.
— Откуда вы узнали?
— Так. Мое личное предположение. Мужик он хороший, справедливый. Да вы с ним тоже были разумны. Вы же не подумали, что это он? От ревности?
— Я вам об этом говорил.
— И все-таки о Дмитриевском. Черкнули бы.
— Нет. Берите из леспромхоза, если докажете… Только, Иван Семенович, не надорвитесь. Вы же старик уже, здоровье не то. Нас-то сколько!
— Не так уж и много, Игорь Васильевич. По пальцам можно сосчитать.
— Ой ли!..
Через полтора года Верховный суд по протесту его председателя рассмотрел в порядке надзора дело Дмитриевского и его двоюродного брата Романова. Дмитриевский был полностью реабилитирован, так же, как и его брат. Прямо причастные к судебной ошибке люди были приговорены к различным срокам лишения свободы. Среди них работники милиции Сухаренко, Мыскин, Петров и Сайко, прокурор района, в котором судили Дмитриевского, получил два года исправительных работ, Меломедов, как и предрекал адвокат Гордий, тоже был осужден, теперь он находится в местах заключения. Судья Васильев и его коллеги-заседатели Букреев и Топчий понесли менее суровое наказание, так же как и заместитель прокурора республики. До сих пор в разные инстанции идут жалобы на эту мягкость закона…
День, когда выпустили Дмитриевского, был какой-то уж очень счастливый, радостный, безоблачный. Земля покоилась в нежных красках, на каждом шагу кричало прекрасное и незаметное с виду бытие: то накрапывал обыкновенный дождь, то лилась откуда-то волна теплого южного ветра, то счастливо и беззаботно кричали птицы. Никто не осмелился бы сказать, что так обременительна вся эта земная красота даже в несчастье. Другое дело, как тяжело расставаться с ней даже тем, кто уже пожил, у кого за плечами седые годы. Так применительно к Гордию была несправедлива в этот день судьба, потому что он глядел на мир, может, последние часы, находясь в небольшой районной больничке, куда его доставила неотложка. Он и теперь не смирялся со смертью, выкарабкивался мощно, однако силы его были на исходе, они ему изменяли. Вокруг него бегали милые люди в белых халатах, они суетились, помогали друг другу, и он был рад, что всю жизнь защищал вот таких хороших людей… Они пытались задержать его здесь, перед порогом вечности.
В эти часы как раз Дмитриевскому дописывались и подписывались последние бумаги. Кажется, его отпускали на волю. Дмитриевский со страхом оглядывался. Он страшился теперь всего: громкого голоса рядом, крика, даже смеха. Втянув голову в плечи, он дрожащей рукой взял тюремные бумаги, но выходить из маленького прокисшего и прокуренного помещения казенки боялся, хотя на дворе его ждали.