Алексей Хапров - Сын Духа Святого

Я все яснее и яснее чувствовал, что выход из создавшегося положения у меня есть только один. Может быть, он шел вразрез со здравым рассудком. Может быть, он был порожден безумием, которое постепенно начало во мне проявляться, и стало следствием горького отчаяния, когда рассудок под давлением обстоятельств капитулирует перед превосходящими его силами смятения и страха. Да, этот выход ужасен по своей сути. Ведь он обрамлен кровью. Но другого я не находил. Зачем цепляться за этот мир, если он тебя неприемлет, если он тебя отторгает? Как страшно произнести это слово — самоубийство.

Я жаждал перенестись в вечное забытье, но сделать это осознанно, собственными руками было, конечно, не просто. Какой-то бесовский голос нашептывал мне из глубин подсознания:

— В этом нет ничего страшного, просто нужно себя пересилить. Раз — и ты погружаешься в сон. Вечный, спасительный сон. Ты навсегда избавляешься от горя, страданий, мучений, лишений, и приобретаешь легкость и блаженство.

Но тот разум, что еще сохранился в моем сознании, отчаянно пытался его перекричать.

— Не смей! Не ты дал себе жизнь! И не тебе ее у себя забирать!

И я из самых глубин своего сердца отвечал ему:

— А какой прок от жизни, если в ней нет смысла?

Господи Всемогущий! Я признаю свои заблуждения и свою неправоту. Прошу тебя, помоги мне! Окажи мне помощь, не отравленную порицанием. С меня уже довольно и собственного самобичевания. Помоги мне быстрее покинуть этот мир. У меня нет больше сил терпеть все эти мучения. Неужели тебе доставляет удовольствие наблюдать за моими страданиями? Молю тебя, положи им конец! Прости меня за эту просьбу! Восприми ее, как самопокарание. Когда жизнь превращается в муку — иного не остается. Сними с меня горькое бремя! Омой мою душу, очисти ее от грехов, которые я совершил! Я их осознал, и искренне в них каюсь. Будь же милосерден!

Я тяжело вздохнул, свесил ноги с раскладушки, встал, и побрел на кухню. Там, на стене, висела аптечка. В аптечке лежало то, что должно было помочь мне прекратить свое бренное существование.

Идти было нелегко. Пять дней без пищи, конечно, не прошли бесследно. Ноги дрожали, голова кружилась, в ушах свистело. Мне даже пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

Мой взгляд упал на зеркало. Оттуда на меня смотрело худое, изможденное, мертвенно бледное существо, больше напоминавшее привидение, чем живого человека, в котором я с трудом узнал себя. Неужели это я? Я осознавал, что вижу себя в последний раз. Вот таким высохшим и осунувшимся мне предстоит покинуть этот мир. Я ощутил острую жалость к самому себе. Мое горло свела судорога. Меня тянуло закричать. Закричать, что было сил, дико и страшно. И я еле-еле подавил в себе этот отчаянный порыв.

Вдруг образ, глядевший на меня из зеркала, изменился. Я вздрогнул. На меня смотрел Славик. Его лицо выражало ненависть. Затем оно исчезло, и я увидел мать. В ее глазах светилась боль. После этого я увидел лицо Сморкачева. Он смотрел на меня с негодованием. Негодование светилось и в глазах Иры. Ее взгляд был таким пристальным, что я не выдержал, и отвел глаза. О, боже! Я схожу с ума!

Открыв дверцу висевшей на стене аптечки, я стал перебирать лекарства. Где-то здесь было снотворное. Именно с его помощью я и решил осуществить свой страшный замысел. Ага, вот они, мои проводники в царство вечного сна. Целая пластина. Двенадцать таблеток.

Еще где-то здесь должна быть початая бутылка водки, — остаток моего последнего запоя. Что-то я ее не вижу. Стоп, да вон же она, стоит в углу. Подняв бутылку с пола, и поставив ее на подоконник, я выглянул в окно. Мне хотелось в последний раз взглянуть на небо, на солнце, на двор, в котором прошло мое детство, на старые деревья, которые помнили меня еще ребенком. Люди, как ни в чем не бывало, шли на работу. Дети бежали в школу. Все были веселы и беззаботны. Что им до моих проблем? Для них жизнь продолжается. Ну почему, почему страдать суждено именно мне? Почему жизненное счастье обошло стороной именно меня? Почему невзгоды не поразили собой других? Хотя бы вон того толстого, противного увальня, грызшего на ходу яблоко. Это двенадцатилетний сын моего одноклассника Андреева. До чего мерзкий и противный тип! Как же я его ненавижу! Ненавижу еще сильнее, чем его отца. Он вечно кричит мне в спину всякие оскорбления и насмешки, кидает в меня камнями, огрызками, пустыми баклажками, и все это сходит ему с рук. Его ни то, что никто не ругает, ему даже не делают никаких замечаний. Такое впечатление, что родители, наоборот, поощряют его в этом. Похоже, здесь явно не обходится без науськиваний папаши. Я как-то попытался взять его за шкирку и хорошенько тряхнуть. Какой вокруг поднялся хай! Повыскакивали из подъездов, повысовывались из окон. Как же, уголовник напал на беззащитного ребенка! Даже милицию вызывали. Этот "беззащитный ребенок" с тех пор всегда смотрит на меня таким победоносным взглядом, что у меня просто руки чешутся его придушить.

Я почувствовал, как из моего сердца стала толчками выплескиваться злость. А почему бы мне, и правда, напоследок не избавить мир от этого малолетнего мерзавца? Чем я, в конце концов, рискую? Ведь впереди — смерть. Хуже мне все равно уже не будет.

Мое сознание раздвоилось. Две его стороны, темная и светлая, вступили между собой в яростный спор.

— Но он же ребенок! — восклицала светлая.

— Предельно испорченный, — возражала темная.

— Но он же ребенок! — снова воскликнула светлая.

— Из этого ребенка вырастет порядочная сволочь, — не сдавалась темная.

— Но он же ребенок! — в отчаянии прокричала светлая.

— Чем меньше на свете будет плохих людей, тем он станет чище, — заявила темная.

Я резко помотал головой, заглушая в себе эти голоса. Доводы темной стороны казались мне ближе. Не вечно же надо мной издеваться всем, кому ни лень! Надо же когда-нибудь и воздать за это по заслугам! Вот я и воздам. Я задушу этого щенка. И моя рука не дрогнет. Мне уже все равно. Пусть это будет моей прощальной местью. Местью не только ему лично, но и всем остальным, кто испоганил мою жизнь. Местью всему человечеству.

Я отдернул шпингалеты, открыл окно и прокричал.

— Никита! Никита!

Сын Андреева обернулся, выискивая глазами, кто его позвал. Увидев, что это я, он несказанно удивился.

— Ну? Чо тебе?

— Ты не мог бы сейчас зайти ко мне на минутку? — вкрадчиво попросил я. — Я хочу передать тебе кое-что для твоего отца.

— Я в школу спешу, — заявил Никита, и пошел дальше.

— Я дам тебе денег на мороженое, — вдогонку крикнул я.

Никита остановился.

— Правда дашь? — спросил он.

— Правда, — ответил я.

Никита немного подумал.

— Ну, хорошо, сейчас зайду, — сказал он, и направился к моему подъезду.

Я захлопнул окно и бросился в комнату, лихорадочно выискивая какую-нибудь веревку. Мой взгляд упал на валявшийся в углу телефонный шнур. Сойдет. Еще мне нужен полиэтиленовый пакет. Это не проблема. Вон их сколько валяется у стены. Вытряхнув из одного из них старые рубашки, я прошел в прихожую, из которой уже раздавался настойчивый звонок, и открыл дверь. На пороге стоял Никита.

— Ну, давай, чего у тебя там, — бесцеремонно бросил он и поморщился. — Фу-у-у! Как от тебя воняет.

— Пройди, не бойся, — вкрадчиво пригласил его я.

— Чего мне тебя бояться? — усмехнулся он, видимо убежденный в своей абсолютной власти надо мной, и перешагнул через порог.

Я захлопнул входную дверь, провел его из прихожей в комнату, и резкой подсечкой опрокинул на пол. Навалившись на него всем своим телом, я натянул ему на голову полиэтиленовый пакет, закрутил на шее шнур, и изо всех сил стал его стягивать.

Никита отчаянно сопротивлялся. Он хрипел, брыкался, выворачивался, но ничего поделать не мог. Спустя несколько минут все было кончено. Немного побившись в предсмертных конвульсиях, Никита затих.

Я поднялся с пола и вытер со лба пот, мучительно пытаясь отдышаться. Вот так! Так им всем! Теперь будут знать, как надо мной издеваться!

Я почувствовал, как меня начинает пробирать нестерпимая тошнота. Мой желудок буквально выворачивало наизнанку. Все мое тело пронзил холод. Меня трясло. Но вместе с этим я упивался злорадным удовлетворением, вызвавшим в моих мыслях торжественный гул фанфар. Мои губы непроизвольно искривились в садистской усмешке.

"Что ж, — подумал я, — теперь настала пора заняться собой".

Я поднялся с пола, прошел на кухню, взял с подоконника снотворное и водку, после чего вернулся в комнату, и сел на раскладушку. Мои руки и ноги онемели. Голова гудела и кружилась. В глазах плясали звездочки. Сердце заходилось в бешеном ритме.

Отдышавшись, я медленно, одну за другой, выдавил таблетки из пластины, и собрал их в руке. Затем поднес руку ко рту, и в нерешительности остановился. Мне было страшно. Мне не хотелось умирать. Мне мучительно хотелось жить. Но именно жить, а не влачить жалкое существование. А может, все еще образуется? Может, мне все же кто-нибудь поможет? Но кто? Всех, кто мог бы мне помочь, кто был со мною близок, я в разное время от себя оттолкнул. А может, они меня простят? Может, они сжалятся надо мной? Тот же Славик. Ведь мы когда-то, все-таки, дружили. Та же Ира. Я, все-таки, отец ее ребенка.