Андерс Рослунд - Дитя мрака
— Черт, подкрадываешься, как кошка!
Он инстинктивно опустил руку с сигаретой, спрятал под столом, шея у него слегка покраснела.
— Обычно я… теперь тут требуют курить на балконе. — Он показал папкой в направлении окна. — А ты видела, какой мороз? На градуснике минус семнадцать.
Херманссон пожала плечами:
— Я здесь не затем, чтобы обсуждать здоровый образ жизни. Если твои коллеги терпят, то и я стерплю.
Клёвье чуть выпрямился, краснота медленно проходила. Сквозь легкую сигаретную дымку она шагнула в комнату:
— Мне нужна твоя помощь. Знаю, у тебя, как и у меня, и у всех здесь, работы по горло. Но я хочу, чтобы ты на некоторое время отложил свои дела и уделил мне минутку. Время не ждет.
Йенс Клёвье положил папку на стол, поднес сигарету ко рту, затянулся, прямо-таки с наслаждением.
— Я помню, как в прошлый раз ты пришла со срочным делом. Тогда кончилось тем, что в Огайо казнили невинного человека.
Этот человек уже не существовал, но упорно не желал оставить ее. Звали его Джон Шварц, и время от времени она думала о нем весь минувший год, даже несколько раз собиралась позвонить его отцу, добродушному толстяку, который прилетал в Стокгольм, в городскую полицию, пробовал добиться, чтобы его сына не экстрадировали для исполнения смертного приговора; ей хотелось узнать, как они там, вот и все.
— Речь идет о сорока трех брошенных детях.
Клёвье сделал еще одну затяжку, затушил недокуренную сигарету в пепельнице, которую хранил в ящике стола. Она заметила, как он вмиг посерьезнел.
— Значит, ими занимаешься ты?
— Да.
— Мы говорили о них в отделе сегодня утром. Сорок три ребенка! В жизни не слыхал ни о чем подобном. Хотя давно сижу на этой должности. — Он жестом показал на монитор. — Я уже проверял. Никто не объявлял в международный розыск сорок три румынских ребенка. — Курящий из протеста, пожилой, опытный полицейский явно был взволнован, таким тоном он прежде не говорил. — Но, если хочешь, я могу разослать запрос, в первую очередь всем европейским членам Интерпола.
Херманссон кивнула:
— Хочу. Сколько потребуется времени?
— Я дам знать.
Она спускалась по лестнице, снова чувствуя под ложечкой большой ком, что-то словно росло внутри, незримое — недовольство и одновременно бессилие.
Дети. Настоящие дети. Настоящие дети, которых никто не ищет.
Взломы, грабежи, жестокое обращение, убийства — все это ей знакомо, она сталкивалась с этим каждый день, жила с этим, а может быть, и для этого.
Но такое…
Уму непостижимо.
Инспектор по делам несовершеннолетних ждал внизу, в вестибюле на Бергсгатан. Ее ровесник, на вид вполне дружелюбный, задерганный, но дружелюбный. Они поздоровались и вместе пошли по коридору, потом вниз по лестнице и снова по коридору, мимо спортзала и снова по лестнице. Красные и зеленые пластмассовые стулья стояли вдоль стеклянных стен, они сели и стали смотреть на детей за стеклом.
Белые тела. Зима, конечно, но и зимой она не видела такой светлой кожи.
Большинство смирно стояли в холодной хлорированной воде.
Некоторые сидели на краю бассейна. Кое-кто поодаль, с полотенцами на плечах.
Сорок три ребенка в полицейском бассейне.
На расстоянии. В бассейне за стеклянной стеной.
Почти как обыкновенные дети.
Марианна Херманссон опять почувствовала проклятый ком под ложечкой.
Но в здании полиции. В стране, которую они считали Шотландией. И никто их не ищет.
— Мы разделим группу.
— Прости?
— Я никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Это лучшее, что мы сейчас можем сделать.
Херманссон резко взмахнула рукой, едва не опрокинув пластмассовый стул:
— Разделим? Но они нужны друг другу. Как никогда.
— Крыша над головой. Питание. Вот что для меня на первом месте. В моем распоряжении…
— Но это же дети. О чем ты говоришь!
— …было всего восемь часов. Сейчас никто не может принять всех разом.
У них мокрые волосы. Они немножко зябнут. Карабкаются по лесенке из бассейна, прыгают в воду, карабкаются снова.
Херманссон тяжело дышала.
Почти как обыкновенные дети.
— Им надежнее друг с другом. Неужели непонятно? Они как семья. А разделять семью… у нас будут проблемы.
Она смотрела на инспектора, молодого, по-прежнему дружелюбного. Он слушал. В куртке, в джинсах, с папкой на коленях, слушал, а она продолжала:
— Нам ведь придется их допрашивать. А они не будут говорить с людьми, которым не доверяют.
Недостает кусочков плоти.
Она не думала о том, кто перед ней. Не думала ни о том, что перед ней человек, ни даже о том, что он не дышит, и сердце его не бьется, и глаза не видят.
Только об этом.
О кусочках плоти, что были на месте этой ямы возле скулы.
Впоследствии она решит, что реакция была странная. Ведь она знала женщину на каталке, тело, лежавшее посреди одной из прозекторских, в лаборатории судмедэкспертизы. Но сейчас плоть — единственная мысль, которая заполонила ее, единственное слово, которое вертелось в мозгу.
Эверт Гренс смотрел на начальницу службы безопасности.
Он уже понял. Ей незачем что-то говорить. Такое выражение лица, он видел его раньше, всегда в этой комнате, при встрече со смертью, которая совсем рядом, как огромная пустота.
— Это она.
Гренс стоял по другую сторону. Шагнул вперед, попытался поймать ее взгляд.
— Нам некуда спешить. Смотри сколько надо. Ты должна быть совершенно уверена.
Кожа чуть вздувшаяся, белая, местами серая и даже синеватая. Как человек может так измениться за несколько суток? Каждый день они встречались в коридорах страховой кассы, всегда улыбка, короткий разговор о том о сем. Ей вспомнились первые годы, когда они проводили вместе целые вечера, семейные обеды, вечер накануне Иванова дня на площади перед замком Тюресё. Потом все как-то прекратилось, она не помнила почему, так часто бывает в нынешней бурной жизни.
— Я уверена.
— Лиз Педерсен?
— Да.
Гренс кивнул Людвигу Эрфорсу, который ждал поодаль:
— Она опознана. Остальное я хотел бы узнать от тебя, и поскорее.
Свен Сундквист сидел на стуле в тесной передней лаборатории судмедэкспертизы. Он всегда там дожидался, на расстоянии от смерти. Гренс передал ему начальницу службы безопасности, велел провести дополнительный допрос в кабинете Эрфорса, а сам снова вернулся в прозекторскую, к безжизненному телу.
— На теле тридцать три колотые раны.
Судмедэксперт положил на ноги мертвой женщины два листа бумаги формата А-4. Машинописные заметки. Эверт Гренс видел на столе у Эрфорса этот допотопный агрегат, похоже его собственный.
— Двенадцать из них смертельны, каждая в отдельности. Пробиты сердце, легкие, печень. — Людвиг Эрфорс оставил протокол вскрытия, склонился над телом. — Удары нанесены длинным колющим лезвием. Глубина ран различна. Преступник менял силу удара. Но и жертва сопротивлялась.
Четырнадцать ран на обоих плечах. Она защищалась, сначала стоя, потом лежа.
Глубина ран различна.
— Продолжай.
— Ты хочешь, чтобы я строил догадки?
— Да.
Эрфорс вздохнул. Он был педантом и не любил говорить о том, в чем сомневался.
— Учитывая вероятную схему действий преступника, я полагаю, Эверт, что сначала он наносил поверхностные удары, а под конец — глубокие. Поэтому я полагаю, что он находился в состоянии аффекта. Бил снова и снова. Все ожесточеннее.
Судмедэксперт откинул простыню, которая закрывала живот и грудь трупа. Гренс напрасно искал нетронутый участок. Женщина была сплошь искромсана.
— Сила, Эверт, в предположительно заключительных атаках… она просто нечеловеческая.
Эверт Гренс всматривался… удар, еще удар и еще. В общей сложности сорок три раза.
— Колющее лезвие, говоришь?
— Длинный узкий нож. С зазубренным острием. Предположительно обыкновенный кухонный нож.
Большинство преступников, использующих нож, страдают психическими нарушениями. Гренс это знал. Кое-кто стремился оценивать такие случаи статистически, составляя длинные колонки таблиц. Он в этом не нуждался. Всю жизнь ловил психов и знал, что ножи и психическая слабость по какой-то причине связаны между собой.
— Ты же видишь, как она выглядит.
Эверт Гренс отступил назад и собрался уйти, но Эрфорс вовсе не думал заканчивать разговор. Стоял рядом с трупом, медленно провел над ним рукой, от ног к голове:
— Видишь?
— Да.
— Живого места нет.
— Верно.
Судмедэксперт секунду подождал, потом снова прикрыл искромсанное тело простыней.
— Мне доводилось вскрывать детей, подростков, женщин, мужчин. И я давно перестал испытывать эмоции… — Он повернулся к Гренсу: — Но редко когда видел такое… исступление. Такую злобу. Ищи психически больного, Эверт. Или… ненавидящего.
