Эдуард Хруцкий - Комендантский час
Думал Иван раньше и верил, что нет при социализме совсем плохих людей. Даже с ворами обходился он жалостливо. Выполнял службу, как положено, но жалел этих, не сумевших ничего понять людей. И верил он, что настанет такой день, когда милиция не нужна вовсе будет.
Войну он принял без страха и смятения. Она вызвала у него небывалый подъем патриотических чувств. Поэтому и написал он заявление с просьбой отправить его на фронт. Но именно тогда столкнулся он с вещами, поразившими его, заставившими заново осмыслить происходящие события и свое место в них.
Иван никак не мог понять, из каких щелей вдруг вылезли все эти шептуны, паникеры. Они торговали рассыпными папиросами у вокзалов, скупали в палатках спички, трусливо и жадно шептались в бомбоубежищах и "скулили" в трамваях.
Иван, по натуре добрый и беззлобный человек, ненавидел их пуще немцев, считал врагами номер один.
Когда он пришел к Данилову и рассказал о своих опасениях, Иван Александрович долго хохотал.
- Ну, Шарапов, насмешил ты меня. Ну где ты эти легионы увидел? Есть всякая сволочь, я знаю, только их в городе - всего ничего. Мы вот социализм построили, а обыватель остался. Живуча эта человеческая особь обыватель. Только его бояться не надо. Его сущность - трусость, понимаешь? Крикни сильнее, и он в свою щель спрячется. Залезет - и молчок. Нам нужно обывателя от врага отличать. А это труднее. Так что помни об этом, Шарапов, крепко помни.
Не стал тогда Иван спорить с начальником. Он все равно считал, что обыватель и враг - одно и то же.
Два дня назад он ехал в трамвае двадцать шестой линии. Дело было утром, около восьми, народу в вагоне немного. Иван сидел впереди. Дремал, навалившись плечом на вагонное стекло. Проснулся он от шума драки. Двое в промасленных спецовках били тщедушного, худого мужичонку.
- Стой! - крикнул Иван. - Прекратить!
Он бросился к дерущимся, на ходу доставая из кармана муровское удостоверение.
- В чем дело?
- А в том, - ответил один из рабочих и тяжело поглядел на тщедушного, - в том, что это шпион немецкий. Слухи пускает, панику.
- Давайте выйдем, дойдем до отделения, разберемся.
В управлении Иван сам допросил задержанного и свидетелей, рабочих механического завода.
Они ехали со смены и услышали, как на площадке этот человек рассказывал женщинам о том, что немцы высадили в Талдоме десант и уже захватили Дмитров.
Через час протокол допроса лег на стол начальника МУРа. Из трех страниц, исписанных убористым Ивановым почерком, он подчеркнул красным карандашом самое главное.
В о п р о с: Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения, место жительства?
О т в е т: Маслов Юрий Филиппович, 1895 года рождения, проживаю по адресу: Зоологический переулок, дом шесть, квартира тридцать восемь.
В о п р о с: Где и кем работаете?
О т в е т: В тысяча девятьсот тридцать втором году получил инвалидность, с тех пор работаю надомником-трафаретчиком в артели номер шесть Советского района.
В о п р о с: Откуда вам стало известно о высадке под Москвой фашистского десанта?
О т в е т: Услышал об этом от одной женщины в гастрономе на Пресне.
Далее Шарапов предупреждал задержанного об ответственности за дачу ложных показаний. Шли ничего не значащие вопросы и ответы. Только в самом конце протокола было главное.
О т в е т: Мне сказал об этом мой сосед по дому Харитонов Николай Егорович. Кроме того, он сообщил, что сведения точные, переданы по радио.
- Любопытно, - начальник еще раз проглядел протокол. - Очень любопытно.
- Обыкновенная "утка", - устало сказал Данилов.
- Нет, не "утка". Три дня назад под Талдомом действительно высадили десант. Небольшой. Уничтожили его. Но операция прошла строго секретно. Так что любопытно, как об этом узнал гражданин Харитонов Николай Егорович.
- По нашим сведениям, товарищ начальник, - поднялся начальник секретно-оперативного отдела Серебровский, - Харитонов Николай Егорович, бывший директор лесного склада, был осужден за хищение, срок отбыл в 1940 году, от военной службы освобожден по состоянию здоровья, работает заведующим фотографией.
- Ну что ж, - начальник угрозыска протянул протокол Данилову. Навести его, Иван Александрович, сегодня же навести.
Вернувшись к себе, Данилов позвонил Шарапову.
Шарапов пришел сразу, сел и вопросительно посмотрел на начальника группы.
- Маслов этот - злостный паникер. Но он только передатчик слухов. Видишь? - Данилов взял листок бумаги, нарисовал кружок, поставил букву М. Потом сделал еще несколько кружков и протянул к ним чернильные вожжи. Рядом еще с одним поставил букву Х, другие же украсил жирными вопросительными знаками.
- Вот что мы имеем: паникера Маслова, некоего Харитонова, который слушает радио, и несколько неизвестных. Может быть, неизвестных вообще нет. Есть просто два сплетника - и все. Тогда это не страшно. Но может быть и иначе.
- Я так понимаю, Иван Александрович, что разговор этот не случайный. Видать, начальство знает что-то?
- Правильно понимаешь. Но начальство ничего не знает, только предположения. Надо проверить. И вот что, Шарапов, нам весь район доверен, от улицы Горького до Краснопресненских прудов, одним ничего не сделать. Надо на фабрики сходить, в депо, по квартирам походить. Надо с людьми поговорить, рассказать рабочим...
- Рабочих-то почти не осталось. Одни бабы.
- Значит, с женщинами говорить надо. Там, где мы недосмотрим, народ поможет.
- Сегодня же пойду.
- Сходи, сходи. Прямо к этим, что Маслова задержали, на механический. Начни с них.
В проходной механического завода Шарапова остановила необъятных размеров женщина-вахтер. Она долго, придирчиво читала его удостоверение, потом минут десять куда-то звонила, остервенело крутя ручку старенького висячего телефона. Наконец, видимо получив разрешение, протянула Ивану его красную книжечку и шагнула в сторону. Шарапов еле протиснулся между ней и до блеска вытертым железным турникетом.
Ступив во двор, он почувствовал прежнюю уверенность и бросил, не оборачиваясь:
- Вы бы, гражданочка, кобуру застегнули, а то наган украдут, - и зашагал к зданию заводоуправления.
Секретаря партячейки на месте не было, в цех его провожала председатель завкома, пожилая женщина в синей спецовке.
- Вы, товарищ, удачно пришли. У нас сейчас обеденный перерыв начнется, вот как раз лекцию и прочитаете. А то давно уже к нам никто не приходил.
- Да я, собственно, не лекцию...
- Понятно, понятно... У нас народ хороший, товарищ уполномоченный.
Они шли мимо стеллажей, на которых лежали большие металлические поплавки.
- Это что? - спросил он у провожатой.
- Мины. Мы их в токарном цехе делаем, а рядом слесаря стабилизаторы для них клепают. - Женщина взяла со стеллажа хвостовое оперение смертоносного снаряда. - Видите? Мы раньше хорошие вещи делали арифмометры, машины счетные, даже цех детских металлоигрушек был, самолетики...
Шарапов услышал в ее голосе столько боли, что ему мучительно стало жалко эту немолодую, усталую женщину, и себя стало жалко, и самолеты детские.
- Курить-то можно у вас? - спросил он.
- Можно, курите. Только-только пришли мы.
Работницы сидели прямо у станков, на перевернутых ящиках, разложив на коленях свертки с едой. Никто не обратил внимания на Шарапова, видимо, люди привыкли к посторонним.
- Товарищи! - сказала председатель завкома. - К нам пришел лектор, товарищ... - она обернулась к Ивану.
- Шарапов.
- Шарапов, он вам расскажет о текущем моменте.
Женщины оставили еду, как по команде, повернулись к Ивану.
Он подошел поближе, поглядывая на эти с надеждой смотрящие на него лица.
- Я, товарищи работницы, за другим пришел, - Шарапов перевел дыхание, - совсем за другим. У меня дело особое. - Иван еще раз оглядел собравшихся. - Я, товарищи женщины, из милиции...
- Ишь ты, - удивленно сказал кто-то.
- О текущем моменте говорить не стоит. Всем нам этот момент известен прекрасно. Наступает фашист, идет к нашей столице. Поэтому я к вам за помощью пришел.
- За помощью? - насмешливо спросила высокая работница. - Ишь ты! Бабоньки, милиция у нас помощи просит. Ну давай нам наган - мы ворюг ловить будем. Лучше скажи, что ты в Москве делаешь? Муж мой, братья на фронте. А ты, мужик здоровый, у баб помощи просишь...
Наверное, никогда в жизни ему не было так плохо, как в эту минуту. Густой, липкий стыд обволок его сознание, но вместе с ним, вернее, сквозь него прорывалось какое-то огромное и горячее чувство. Теплый комок сдавил горло и мешал, не давал говорить. Только бы не заплакать!
А женщины уже кричали. Все. До одной. И упреки их были горьки и несправедливы.
Тогда он шагнул к ним. Вдохнул глубоко, словно собирался нырнуть:
- Товарищи женщины!
Голос его внезапно обрел силу и звучность. Стал звонким и упругим, как много лет назад, когда Иван служил в кавалерии.
- Товарищи работницы! Я служу в милиции. Но, что войны касается, я вам отвечу. Не обижайтесь, конечно, но, когда ваши мужья еще при мамкиной юбке сидели, я уже на гражданской войне кавалеристом был. Имею ранения. Если желаете, могу рубашку снять, у меня под ней весь послужной список имеется. Потом с кулачьем дрался, хлеб вам добывал. Потом все это от бандюг сохранял. Вот, значит, какая мне жизнь выпала. Я от фронта не бегал. Только есть у нас партия большевиков, и она приказала мне с фашистами здесь бороться.
