Полина Дашкова - Кровь нерожденных
— Остановите машину! Что вам от меня нужно? — закричал Курочкин.
Машина затормозила, и он увидел, что вокруг какой-то реденький заснеженный лесок. Он стал нашаривать застежку ремня, не нашел, задергал дверцу, позабыв, что она заперта.
— Не нервничайте, Дмитрий Захарович, — повернулся к нему молодой человек, — мы не грабители, не убийцы. Сейчас я зажгу свет, вы оглянетесь назад и сразу все поймете.
У Курочкина пересохло во рту. При слабом свете он разглядел женщину, которая сняла очки и шапочку.
— Вы только ответите нам на несколько вопросов, мы запишем ваши ответы на пленку, потом сразу развернемся и отвезем вас домой, — сказала женщина, доставая из маленького диктофона кассету и вставляя новую, — первая часть ваших ответов записана. Это были косвенные ответы на косвенные вопросы. Теперь поговорим конкретно. Я не спрашиваю вас, узнали вы меня или нет. Вижу, узнали. Я спрашиваю — первое: кто ваш заказчик?
— Я заявлю в милицию, — прошептал Курочкин.
— Обязательно заявите. Этим вы только облегчите нашу задачу. Прямо завтра утром идите и заявляйте.
Курочкин молчал. Гоша шумно вздохнул.
— Дмитрий Захарович, вы задерживаете нас и себя.
— Выключите диктофон, — простонал Курочкин, — мне плохо с сердцем.
— Что вы предпочитаете — валидол, нитроглицерин, валокордин? У меня есть все. Я предвидел вашу реакцию. — Гоша участливо заглянул ему в лицо.
— Дайте таблетку валидола и выключите диктофон. Тогда хоть что-то вам скажу. Иначе буду молчать до утра.
— Диктофон мы выключать не будем. Иначе наша беседа просто потеряет смысл. — Лена вздохнула. — Не думаю, что вы можете поведать нам что-то, чего мы не знаем, разве только некоторые технические детали. Но суть не в них. Я помогу вам и напомню, что произошло два дня назад.
Курочкин молчал, посасывая валидолину.
— Вам заплатили за то, чтобы усыпить меня и отправить в Лесногорскую больницу, — продолжала Лена, — то есть усыпить вы решили потом, когда поняли, что я вам не поверила и сейчас уйду. В маленькой Лесногорской больнице работает некто Зотова. Ей нужна была не именно я, а просто живой материал, сырье для изготовления чудодейственного препарата. Я попалась вам под руку. Заказ, вероятно, был срочный. Пришлось применить насилие.
— Бред! — выкрикнул Курочкин. — Я понимаю, вы потеряли ребенка, продолжил он уже спокойно, — это сильное потрясение. Но уверяю вас, ребенка уже не было, когда вы пришли ко мне. Он был уже мертв, и комедией с моим похищением вы его не вернете.
И тут Лена засмеялась. Это не было истерикой. Она хохотала весело и так заразительно, что вслед за ней засмеялся и Гоша. От этого дружного хохота Курочкину стало еще страшней.
— Я смеюсь над вашей тупой самонадеянностью, — объяснила Лена, вытирая слезы, — вы так уверены, что моего ребенка уже нет, только потому, что вы, доктор Курочкин, изволили объявить его мертвым. Ваши хозяева гоняются за мной по всей Москве, чтобы убить его, а теперь, уж конечно, и меня. Между тем должна вас огорчить: моя девочка жива и здорова, отлично себя чувствует и родится тогда, когда придет ее срок, то есть в конце февраля — начале марта. Ей наплевать на вас и на вашу дуру Зотову!
«Она прошла еще одно обследование, — с ужасом подумал Курочкин, — иначе откуда ей знать, что у нее девочка? И почему ребенок еще…» Все путалось у него в голове, сердце опять заболело.
— Откуда вы знаете, что у вас девочка? — слабым голосом спросил он.
— Чувствую, — ответила Лена, — а вот вы знаете точно. На моем сроке такой опытный врач, как вы, может определить пол ребенка. А уж отличить мертвого от живого, как вы сами сказали, может и профан.
— Я продолжаю утверждать, что ваш ребенок погиб, — монотонным хриплым голосом произнес Курочкин, — и я не понимаю, по какой причине вам до сих пор не сделали искусственные роды. Вы подвергаете свою жизнь серьезной опасности.
— Так. Все. Мое терпение лопнуло! — Ленина рука ловко скользнула между спинками передних сидений в карман Гошиной куртки, и через, секунду твердое холодное дуло уперлось Курочкину в затылок.
— Гоша, пистолет настоящий? — весело спросила Лена.
— Обижаешь, Елена Николаевна, конечно, настоящий.
— Он заряжен?
— А как же!
— Патроны боевые?
— Других не держим! Бросьте, доктор, валять дурака, — обратился Гоша к Курочкину. — Елена Николаевна не шутит. Она пальнет и будет права. Я с ней полностью соглашусь. Потому что вы, доктор, мерзавец и сукин сын, хоть и пожилой человек.
— Если вы меня убьете, вся машина будет в крови.
— Это уж наши проблемы, — усмехнулась Лена, — пусть меня посадят. Много мне, беременной женщине, не дадут, тем более когда всплывет вся история. Возможно, меня даже оправдают. Ну, будем говорить? Я могу, как в кино, посчитать до трех, могу даже до пяти. Но потом я нажму курок.
— И вам не будет жалко мою жену, моих детей и внуков? — равнодушно спросил Курочкин. Ему вдруг стало все равно. Кому он нужен? Старый, одинокий, к тому же бессовестный человек. На самом деле жена умерла пять лет назад, а дочь с зятем и внуком в тот же год уехали в Австралию. Недавно приезжала — чужая сорокалетняя женщина, привезла ему мешок каких-то ношеных шмоток, показала цветные снимки счастливой австралийской жизни. Своим приездом она только утвердила его окончательное одиночество.
— Мне очень жалко ваших близких, — услышал он голос Лены, — но лично вас я пожалеть не могу, простите. Я начинаю считать.
— Ну что ж, извольте, — вздохнул Курочкин, — я расскажу все, что знаю. Но не потому, что вы меня напугали. Просто я устал и хочу домой.
На самом деле он врал — и себе, и им. Ему было очень страшно. Рубашка промокла от пота, и свитер омерзительно покалывал кожу сквозь холодную, влажную ткань. Но самым омерзительным было это ощущение пистолетного дула у затылка. Пистолет держала твердая, ни разу не дрогнувшая рука.
— Вы назвали фамилию Зотова, и вы совершенно правы. Амалия Петровна Зотова, заведующая отделением гинекологии Лесногорской больницы, — мой заказчик. Я получаю от нее деньги, по теперешним масштабам небольшие, но мне необходимые.
— За что вы получаете деньги? — спросил Гоша.
— Не перебивайте меня, пожалуйста. Я должен рассказать с самого начала, чтобы вы поняли. Только боюсь, вам не хватит пленки.
— Ничего, — успокоила его Лена, — у меня большой запас кассет.
— Может, вы, Елена Николаевна, опустите пистолет? У вас, наверное, рука уже устала, и мне будет легче говорить.
— Рука у меня устала, это правда, — призналась Лена, — пистолет я пока опущу, но как только вы замолчите или…
— Я не замолчу, пока не расскажу вам все, — пообещал Курочкин, — возможно, мне даже захотелось рассказать вам то, что никому никогда прежде я не рассказывал.
— Мы слушаем вас, Дмитрий Захарович. Может, вы водички попить хотите? — У Гоши в руках была бутылка минеральной воды и три пластиковых стаканчика, вставленные один в другой. Налив воды, он передал стакан Лене, второй Курочкину, третий взял себе.
Жадно глотнув солоноватой минералки, Курочкин проговорил:
— С Амалией мы вместе учились в Первом меде. Не то чтобы дружили, но на третьем курсе у нас случился роман. Она, знаете ли, была очень хороша собой… Мы учились в начале пятидесятых. Как раз тогда развернулась та жуткая кампания, слышали, наверное, — «убийцы в белых халатах». Сами понимаете, что творилось у нас в институте. Преподавателей брали одного за другим. Было очень страшно.
Так вот, однажды старенький профессор, эмбриолог, влепил мне «неуд» на экзамене. Я учился хорошо, но этот «неуд» был вполне справедливым. А профессор, надо сказать, был известной фигурой — всемирно известной. К тому же хороший, добрый человек. Его очень любили студенты, и я тоже. Но экзамен мне пришлось пересдать, и не один раз, а трижды, пока я не выучил все наизусть.
После этого меня вызвал кадровик института, долго расспрашивал о моем отношении к профессору, а потом заставил написать… В общем, сами понимаете что… Через два дня профессора взяли. Я понимал, его все равно бы взяли, но переживал, мучился и все рассказал Амалии. Она посочувствовала, сказала: «Ты не виноват», но с тех пор постоянно напоминала мне о том профессоре.
После института мы общались редко, но всякий раз она обязательно как-нибудь намекала на ту историю, вроде бы невзначай, но вполне сознательно ей нравилось держать меня в напряжении. Постепенно у меня созрел глубокий комплекс страха.
У жены моей отец и мать погибли в сталинских лагерях, и узнай она про меня такое — ушла бы сразу, не слушая оправданий. А я ее очень любил… Так Амалия могла прийти к нам в гости и целый вечер вертеть вокруг да около, будто вот-вот случайно проговорится.
Много лет прошло, жена умерла, я старый человек, но страх перед Амалией остался. Даже не страх, а такое чувство, будто я ей обязан: она знает обо мне самое стыдное и страшное, может рассказать, но молчит. То есть почти молчит. А кроме нее, об этом стыдном никто не знает. Вам я первым рассказываю, и, честно говоря, мне становится легче. Так вот. Три года назад Амалия опять появилась в моей жизни. Она сказала, что хочет мне помочь заработать на пристойную старость. Я не понял, Амалия объяснила: она намерена платить мне за то, что я буду отправлять к ней женщин со сроками от двадцатой до двадцать пятой недели. Разумеется, только тех, у которых есть веские показания к прерыванию беременности. Таких ведь немало сейчас. Ну и еще — если приходит, например, женщина на раннем сроке, хочет сделать аборт, а я вижу, что она бедная, одинокая или просто шлюшка, которой все равно, я осторожно намекаю, мол, если подождать пару-тройку месяцев, то можно получить приличные деньги, и операция будет сделана на высоком уровне, и палата потом отдельная, и питание… В общем, многие соглашались, практически каждая вторая. Было, правда, несколько раз, что женщина, поносив ребенка месяц-другой, решала его оставить. Ну что ж, пожалуйста. Правда, они получали небольшой аванс и в случае отказа от операции должны были его вернуть. Писали обычную долговую расписку: «Я, такая-то, взяла в долг у такого-то…» Нет, этим я уже не занимался. Я только вел беседы, предлагал, советовал.
