Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги
Оказалось, что звонила Жанна. Она закончила дежурство и спешила вернуться домой.
— День прошел неважно, — сказала она. — Ваше посещение расстроило больную. У нее поднялась температура. Доктор считает, что вам лучше пока не приходить. Дня через два-три, не раньше. И совсем ненадолго. Понимаете, бедняжка вас стыдится… Ведь она очень красивая, а теперь вот чувствует, что изменилась, подурнела… Верно, боится, что вы ее разлюбите… Будьте с ней понежней, поласковей… договорились?
— Спасибо. Так я и сделаю.
Сейчас самое невинное слово, самая обычная фраза действовали на него, словно красная тряпка на быка.
В бешенстве он бросил трубку. В бешенстве закурил сигарету. Хотелось все крушить, пинать ногами. Хотя, в сущности, его вполне устраивала отсрочка. Ему уже не терпелось поскорее снова оказаться там, досконально обыскать все комнаты, а то и увидеться с соседями, потолковать с ними.
Ну а пока надо поспать, загнать обратно в норы бесчисленные вопросы, словно змеи, кишевшие в его мозгу.
На следующий день в девять часов утра он уже припарковывал свою малолитражку на центральной автостоянке Амбуаза. Улица Рабле оказалась в двух шагах от нее, и он без труда отыскал мастерскую Симоно. Хозяин загружал фургончик.
— Я зашел оплатить счет, — сказал Дюваль.
— Да это не к спеху, — отозвался Симоно.
Он развернул квитанцию, прочел адрес и поспешно протянул Дювалю руку.
— Так вы и есть мсье Дюваль?.. Приятно познакомиться. Мадам Дюваль, бывало, все говорит нам: «Муж сильно занят. Он обязательно приедет, только вот не знаю когда…» Как она там? Говорят, попала в аварию?
— Уже лучше.
— Вот и слава Богу… В «Укромном приюте» она быстро пойдет на поправку. Я пока погожу чинить водостоки. Ламиро-то давно уже там ничего не делали. Она вечно в постели. Он все ревматизмом маялся. Дом нуждается в ремонте. Если вы любите мастерить, найдете, чем заняться… Давно приехали?
— Почти две недели. Я остановился в Блуа, но мне не терпелось посмотреть «Укромный приют». Вчера вечером я туда съездил.
— Да, дом прекрасный. Ламиро жили в достатке. Снять этакий дом… да еще со всей обстановкой… такой случай не часто представится… А если вам понадобится помощь мадам Депен, так мы ее предупредили… Ведь мы и отрекомендовали ее вашей супруге, когда она нам сказала, что вот бы ей, мол, найти кого-нибудь, чтобы убираться в доме… Мадам Депен знает «Укромный приют» как свои пять пальцев. Она под конец часто туда ходила ухаживать за мадам Ламиро.
— Так значит, эта дама сильно хворала?
— Рак, — шепнул водопроводчик. — Разве жена вам не рассказывала?
— Я был в отъезде, когда она сняла дом. Я-то, можно сказать, совсем этого не касался. Занимался другими делами.
— Да, она страдала раком… раком желудка. Сам-то он полный недотепа. Только и может, что книжки читать. Что бы они делали без мадам Депен!..
— Я обратил внимание… библиотека пуста.
— Как только хозяйка померла, он и уехал к сыну, это где-то неподалеку от Дюнкерка. Кроме книг, ничего не взял. Там повсюду полная чистота и порядок. Сад вот только малость подзапущен, но ближе к осени вы сможете без труда нанять садовника. Могу поискать, если угодно.
— Спасибо. Вы очень любезны. Что касается мадам Депен… там будет видно. Пока неизвестно, как у нас все сложится.
— Ну, понятно. Так вы, если что, не стесняйтесь.
Дюваль достал чековую книжку.
— Мне бы лучше наличными. — Водопроводчик подмигнул Дювалю. — В грамоте я не силен. А счет можете порвать.
Понимающе переглянувшись, они рассмеялись.
— Желаю мадам скорейшего выздоровления, — напутствовал его водопроводчик.
Дюваль не торопясь обошел городок. Ему уже казалось, что он почти у себя дома. На ходу он высматривал магазины, которые могли пригодиться в дальнейшем, булочную, аптеку, прачечную… Где, как не в «Укромном приюте», ему лучше всего дожидаться, как станут развиваться дальнейшие события? А в том, что они произойдут, он не сомневался. Не имея конкретной цели, незнакомка не стала бы выдавать себя за Веронику Дюваль. Он заглянул в бакалею, купил соли, сахару, кофе и макарон.
— Смотрю, надумали остаться? — весело спросила у него бакалейщица.
— Еще толком не решил. Мы пока на походном положении.
— Мадам Дюваль долго еще продержат в больнице?
— Она не так быстро поправляется. Самое скверное, что у нее с памятью не все ладно… Да вот хотя бы… она думает, что приехала сюда в первый раз всего месяц назад.
— Месяц назад! — удивилась бакалейщица. — Да нет, гораздо раньше… Эй! Людовик!.. Это было на Пасху. Когда я увидела, как она здесь проехала, такая элегантная… знаете, у нас глаз наметанный… Людовик возьми и скажи мне: «Верно, она с телевидения», а я ему в ответ: «Это точно к Ламиро. Должно быть, они нашли, кому сдать дом…» Так что сами видите… Апрель, май, июнь, июль… это будет четыре месяца. Хотя вы и так знаете.
— Да-да, четыре, — подтвердил Дюваль.
— Она ведь здесь не все время жила, — вмешался бакалейщик. — То приедет, то уедет. Ей, наверное, и запомнился тот раз, когда она пробыла здесь дольше всего…
— Так или иначе, — откликнулась его жена, — понятно, отчего у вас на сердце тяжело…
Четыре месяца! Невероятно! А частые отлучки Вероники? Есть ли тут связь? Войдя в дом, он пока не осмелился открыть ставни, но свет зажег повсюду. Он обшарил «Укромный приют» от подвала до чердака, пытаясь определить, что здесь принадлежит Ламиро, а что — Веронике и незнакомке. Это оказалось не так просто. Похоже, они затеяли переезд, но авария чему-то помешала… Но вот чему? Он обошел сад, который начинался сразу за домом и был отделен от равнины только живой изгородью из шелковицы. В общем, дивное имение, со всеми удобствами — водой, газом, электричеством, отоплением, телефоном. И все записано на имя Дюваля. Но ради чего, о Господи, ради чего?
Он так и не решился позавтракать один в пустом доме и отыскал на берегу Луары славный ресторанчик, откуда открывался вид на огромный замок, на аллею вдоль берега и реку, величественно катившую свои волны на запад. Потом снова заперся в «Укромном приюте» и продолжил поиски. Водопроводчик сказал правду: шкаф ломился от белья; ящики сервировочного стола оказались битком набиты серебром. При желании он мог бы перебраться сюда хоть сейчас. Здесь все готово! Но лучше ему пока оставаться в гостинице, чтобы избежать лишних расспросов. Он вернулся в Блуа и в придорожном кафе написал мэтру Фарлини и мэтру Тессье, ставя их в известность, что теперь нескоро приедет в Канны. Написал и в свой банк, чтобы его счет перевели в Амбуаз. А затем порвал все письма. Не надо писем… Ему ответят, возможно, потребуют разъяснений… Слишком рискованно… Ему предстоит теперь научиться вести себя тише воды, ниже травы, жить, не замечая времени — словом, влачить жалкое существование. Он постарается подольше не выходить из-за стола, подольше читать газеты; любая поездка в город станет для него событием; и покуда незнакомка будет понемногу приходить в себя, он не станет на нее давить, смирится со своим неведением, постарается ни о чем не думать… Дурень! Разве он сможет ждать? Долгая агония ему не по зубам.
— Официант! Пожалуйста, железнодорожное расписание!
Надо ехать туда самому; всем распорядиться устно; заодно переменить обстановку… Если успеть в Туре на ночной поезд и сделать пересадку в Лионе, то утром он будет в Каннах — разбитый, но с развязанными руками.
Ближе к вечеру он позвонил в больницу. Состояние больной стабильное. Очень хорошо. Она понемногу принимает пищу. Отлично. Через три дня он ее навестит. Он должен срочно уладить кое-какие дела в Каннах.
— Приятного путешествия, мсье Дюваль.
— Спасибо.
Предотъездные хлопоты неожиданно доставили ему удовольствие. Чемодан. Газеты. Очередь в билетную кассу. «Один билет в Канны, туда и обратно. В первом классе». Какая жалость, что нельзя купить билет в Венецию, в Константинополь, на край света.
В Туре, пообедав в буфете, Дюваль несколько часов просидел в кафе, не испытывая особого нетерпения. Ночной поезд был почти пуст. Дюваль тут же уснул. У него еще хватит времени подумать о том, что он скажет завтра.
В Лионе буфет оказался закрыт. Он напился воды из-под крана возле зала ожидания, набрав ее прямо в ладони; без труда нашел спальное место в поезде Париж — Вентимиль, а когда открыл глаза, наступило утро, и его окружали море, жизнь, свет, мгновения чистой радости между прошлым и будущим. Он заскочил домой, принял душ. В половине одиннадцатого он уже сидел перед мэтром Тессье и, запинаясь, объяснял, почему передумал разводиться.
— Понимаю… Понимаю… — поддакивал адвокат.
— Она на всю жизнь останется калекой. В данных обстоятельствах…
— К тому же так вы ничем не рискуете, — вставил мэтр Тессье, не слишком склонный верить в высокие чувства. — В вашем положении… лучше оставить все как есть. Но я, разумеется, всегда в вашем распоряжении. В случае чего, немедленно звоните… говорите обиняками… или пришлите записку, только без опасных подробностей… Мы договоримся о встрече. Все это весьма прискорбно.
