Анна Данилова - Первая жена Иуды

После ее последнего вторжения Рита, глядя ей в спину, бросила:

– И чего пристала? Какой прок от чая? – И проворно, словно только что вспомнила, кто она, куда едет и что с ней случилось, достала из сумки небольшую плоскую бутылку армянского коньяка. Рубина, увидев это, тоже отложила женский иллюстрированный журнал, который перелистала уже от корки до корки несколько раз, и поставила на столик почти такую же бутылку и два пластиковых стаканчика. Удивившись, Рита встала и заперла купе, вернувшись, положила между бутылками большие красные пушистые персики и гроздь золотистого винограда.

– Меня зовут Катя, – неподготовленным, осипшим от долгого молчания голосом произнесла Рубина и в каком-то исступлении сбросила с себя явно тесные узкие туфельки. – Как хорошо, что нас только двое… Выпьем?

– С удовольствием. – И Рита медленно сняла с себя очки. Взгляду Рубиной предстал заплывший фиолетовый, внушительного размера, синяк.

– Ни… себе, – Рубина выматерилась, не в силах оторвать от него взгляд. – Теперь понятно, почему ты так долго молчала.

Она сама перешла на «ты», значительно упростив задачу по сближению.

– Вернусь из Москвы – разведусь, – устало проговорила Рита. – Так что выпьем за нас, за баб?

– Как хорошо, что мы одни… – повторила Рубина и отпила из стаканчика. – Так напиться хочется…

Рита выпила и опьянела по-настоящему. Вспомнила Марка и представила себе, что вот сейчас откроется дверь купе и войдет он, увидит ее, выпивающую в компании вдовы Рубина, да еще с таким фонарем под глазом. Он и так-то боится за нее, а тут – такое украшение…

– Что-то я опьянела… Я же не обедала. Аппетита совсем нет… – у нее закружилась голова.

– У меня с собой ничего нет, кроме коньяка… Но мы можем пойти в ресторан, чего-нибудь поесть… – предложила Рубина. – Тебя как зовут-то?

– Рита. А тебя?

– Катя.

– Нет, Катя, я в вагонах-ресторанах не питаюсь, боюсь подцепить какую-нибудь инфекцию… К тому же такая жара, уверена, что там все протухшее… Лучше уж винограду поем.

– За что тебя так? – Рубина продолжала откровенно разглядывать синяк. Видимо, ей не так часто доводилось видеть подобное на таком близком расстоянии.

– Просто он – мужчина, а я – женщина… Им все можно, а нам – ничего. Разве не так?

– Может, им и можно многое, да только век мужской короткий… – загадочно проговорила она и почему-то быстро оглянулась, словно ее могли услышать. – Ты вот думаешь, что я сейчас еду одна?

Рита внимательно посмотрела на нее – нет, на убийцу она не тянула. Слишком спокойна для человека, приложившего руку к смерти собственного мужа. Тщательно накрашена, одета, хотя и чувствовалось, что в последние дни много плакала. Но кто знает, почему она плакала: быть может, по себе, по своей неудавшейся жизни? Не верилось, что она не знала о том, какой образ жизни ведет ее благоверный.

– В смысле? Кто-то подсесть должен? Ты постоянно смотришь на дверь…

– Ты правильно заметила – я действительно постоянно смотрю на дверь. Мне все кажется, что она распахнется и в купе войдет Миша. С мыльницей и полотенцем в руках. Улыбнется и скажет, что мы подъезжаем к такой-то станции… Он все станции знает… Вернее, знал. Он вообще много чего знал. Был умный настолько, что в последнее время меня это стало раздражать…

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что он едет в нашем поезде.

– Все равно не поняла. Вы что, взяли билеты в разные купе? Или поссорились?

– Нет, мы не ссорились. Мы вообще почти никогда не ссорились. Он был чрезвычайно вежлив, подчеркнуто, я бы даже сказала… И все наши конфликты улаживал сам, умел найти такие слова… С ним было очень спокойно жить. Он и зарабатывал хорошо, и в жизнь мою особенно-то не лез… Я имею в виду, что, будучи замужем, я никогда не чувствовала никакого давления.

– Так это же хорошо!

– Я тоже так раньше думала, когда еще девчонкой была… А потом, как за Мишу вышла, так сразу поняла, что мне хочется этого давления, мне просто необходимо, чтобы на меня давили, чтобы вмешивались в мою жизнь, чтобы расспрашивали, где я была и почему опоздала на полчаса, где я ушиблась, почему на бедре синяк… Я так страстно мечтала, чтобы он мне что-нибудь запретил, чтобы даже ударил меня… Ведь когда мужчина бьет женщину по лицу… – Рубина вдруг протянула руку и осторожно, едва касаясь (она быстро, как Рита, опьянела и не понимала, что поступает безрассудно, неприлично), провела пальцами по синяку, – …когда мужчина бьет женщину по лицу, это означает, что он находится в состоянии стресса, что он сильно переживает, что он ревнует ее, к примеру, или ему не все равно, где она была и с кем… У него просто нет возможности и времени на осмысление того, что происходит с его женой, но он дорожит ею, он считает ее своей собственностью… и так далее, понимаешь? Словом, он неравнодушен к ней! Потому и бьет! А меня вот… – Она вдруг сжалась вся и заплакала: – А меня никто не бил. Мой муж, его звали Миша, сам отвозил меня к любовнику, я врала ему, что он, этот мужчина, муж моей подруги, который должен мне что-то передать… Я даже не утруждалась придумывать что-то правдоподобное и лепила первое, что приходило в голову… И Миша верил. Или же ему действительно было все равно, где я и с кем…

– У вас есть дети?

– Да, две дочери, они сейчас у мамы в деревне. А мы вот возвращаемся домой, в Москву… Только его больше нет, понимаешь?

– Нет, не понимаю…

– Он умер, и я везу его тело в Москву. Он лежит в гробу. А на улице такая жара…

– Твой муж умер? Бедняжка… – И Рита сделала движение, порываясь обнять Рубину. И вдруг поймала себя на том, что это уже не игра, что она искренне сочувствует женщине. Рубина дала себя обнять. Всхлипнула. Видимо, и ей, мчащейся в поезде навстречу неизвестности и жизни без мужа, но с ним, мертвым, в голове, необходимо было выговориться, кому-то поплакаться и рассказать хотя бы часть своей жизни. Все происходило именно так, как и предполагала Рита. Кому еще, как не попутчице с подбитым глазом, можно выговориться?

…Они не спали почти всю ночь. Выпив две бутылки коньяка, отправились в вагон-ресторан, где, уже не боясь быть отравленными несвежими продуктами, поужинали и взяли себе еще коньяка. Под утро, по дороге в купе, к ним пытались пристать двое отставных офицеров, возвращавшихся из отпуска домой, но Катя Рындина, зажав одного в тамбуре, когда тот собирался забраться ей под юбку, вдруг сказала глухим голосом: «У меня муж мертвый в багажном отделении, в цинковом гробу, хочешь быть следующим?» Рита, стоявшая рядом и отбивавшаяся от второго пьяненького офицера, подтвердила слова своей новой подружки, сделав страшное лицо, изображая покойника и добавив от себя пару слов об отравленном пиве…

В купе они разделись и легли, но свет решили не выключать: после общения с незадачливыми ухажерами им самим стало не по себе от жуткой реальности, все-таки Михаил Рубин, точнее, его тело медленно, но верно разлагалось в специальном отсеке багажного отделения. Рита, до этого воспринимавшая Катю исключительно как «вдову Рубина» – женщину, способную пролить хотя бы немного света на личность убитого любовника Вероники, теперь стыдилась этого. Только хорошенько выпив, она поняла, насколько тяжело переживает Катя смерть мужа, и это притом, что супруги никогда не любили друг друга и прожили пять лет, нажив двух дочерей, оставаясь, в сущности, чужими людьми. Уже засыпая, Катя вдруг заговорила, словно в гипнотическом трансе:

– Он всю жизнь другую любил… И мне прямо перед свадьбой сказал об этом, представляешь? Ну не свинья? Говорил, что хочет быть передо мной честным… А мне-то что от того? Я благодарить его должна за такое доверие? Нормальные мужчины перед свадьбой клянутся в любви своей невесте, а этот… все наоборот… Я расплакалась тогда, спрашиваю его: и что теперь, почему он не женится на той, которую любит… И знаешь, что он мне ответил? Что они никогда не смогут быть вместе… Вот так расплывчато сказал, как и всегда, собственно… Ну не стану же я расспрашивать, кто она, где они познакомились и что мешает им быть вместе…

– И как ее зовут? – Рита затаила дыхание.

– Вероника. Понимаешь, Рита, это долгая история… И по-хорошему, конечно, я не должна была выходить за него замуж, тем более что он предупредил меня, что любил другую женщину… Любил, любит… Я понимала, что ему надо просто жениться, и я – не самая плохая кандидатура. К тому же он знал, что я влюблена в него и готова простить все, что угодно… Нет, не подумай, в самом начале все было более-менее пристойно. Он и вел себя со мной нежно, мы провели чудесный медовый месяц на Кипре… Но потом родилась Глашенька, и я поняла, что с моим мужем что-то происходит… Он был старше меня, опытнее и знал многое из того, о чем я даже не догадывалась… Словом, я стала подозревать его в том, что у него кто-то есть. Я закатила ему жуткий скандал, я рыдала, умоляла его вернуться ко мне, обещала, что похудею, что моя полнота – явление послеродовое, временное… И мы тогда с ним поговорили так, как не говорили еще никогда… Я даже подумала, что именно в тот вечер мы единственный раз были по-настоящему близки. Я спросила его напрямую, чего он хочет от меня, как от женщины… Сказала, что сделаю все, чтобы только сохранить семью, чтобы он не уходил, чтобы ночевал дома…