Джорджо Щербаненко - Юные садисты
– Извините. – Карруа прошел к телефону.
Им не было слышно, о чем он говорил; минуты две спустя он вернулся, сел перед своей чашкой кофе, вобрал голову в плечи, скривил губы, понюхал кофе, отхлебнул и наконец произнес:
– Есть новости для тебя, ведь ты так печешься об этих парнях. Но мне бы не хотелось портить вечер.
– Что? – резко спросил Дука.
– Один из них покончил с собой в Беккарии, – сказал Карруа. – Выбрался на крышу и спрыгнул вниз. Они позвонили Маскаранти.
– Кто? – спросил Дука.
– Фьорелло Грасси. Смерть, естественно, мгновенная.
Фьорелло Грасси, извращенец, который наверняка бы заговорил, если бы не боялся стать «доносчиком».
– Они уверены, что это самоубийство?
Карруа пожал плечами.
Дука поднялся.
– Поеду посмотрю.
Карруа отхлебнул еще кофе и тоже встал.
– Уж эти мне молодые да любознательные! Вместе поедем.
– Останься с Лоренцей, – сказал Дука Ливии.
– Хорошо. – Она протянула ему ключи от машины.
Дука поехал на площадь Филанджери и остановился перед зданием Института перевоспитания трудных подростков имени Чезаре Беккариа. Все уже произошло; Фьорелло Грасси бросился с крыши и упал прямо перед входом, возле которого был припаркован «Фиат-600», за рулем которого сидела пожилая дама, которая закричала и потеряла сознание. Прибыла полиция, зафиксировала происшествие, сделала снимки; приехал прокурор, распорядился, чтобы труп убрали. Поливальная машина из муниципалитета тщательно смыла все следы, но зеваки не расходились – все судачили о том, как с крыши Беккарии сорвался (а может, бросился, а может, столкнули) парень шестнадцати (по другим версиям – тринадцати и восемнадцати) лет. Одни отходили, другие подходили, глазели, слушали, толковали, и, таким образом, создавалась текучая толпа – необходимый атрибут всякого происшествия, нечувствительный к холоду, влажности и скудному освещению площади.
Дука вышел из машины, взвинченный, как всегда, когда садился за руль, посмотрел на шушукающихся зевак, на место, где приземлился шестнадцатилетний самоубийца, и в крайнем раздражении, бок о бок с Карруа, вошел в здание.
Директор, на редкость приятный человек, с умным и волевым взглядом, поведал Карруа и Дуке, что ребят вели на ужин, как вдруг один из надзирателей заметил, что Фьорелло Грасси вышел из строя и, вместо того чтобы идти в столовую, быстро удаляется по коридору. Надзиратель его окликнул, но тот бросился бегом к лестнице черного хода и поднялся наверх, тогда как надзиратель, потеряв его из вида, сперва спустился вниз. Он вскоре понял свою ошибку, однако Фьорелло Грасси тем временем успел перелезть через решетку ограждения и стать на козырек крыши. Когда охранник появился в чердачном окне, Фьорелло крикнул: «Не подходи, а то спрыгну!»
– И что охранник? – спросил Дука.
– Попытался его уговорить, но парень, видно, не слушал: секунд двадцать раскачивался на краю, потом кинулся вниз головой.
Скорее всего, действительно самоубийство. Вряд ли в этой ситуации кто-нибудь из одноклассников мог столкнуть его с крыши. Да, сам себя порешил. Но почему? Он догадывался, но кто подтвердит его догадки?
– Могу я поговорить с учениками вечерней школы? – спросил Дука у директора.
– Ну, если в этом есть крайняя необходимость... Вообще-то нежелательно. Разумеется, все здесь знают о том, что произошло, и очень возбуждены, мы отправили их спать и уже погасили свет. Если их сейчас поднять, боюсь, чересчур перевозбудятся.
Прежде чем Карруа успел вставить слово, Дука заявил:
– Я понимаю, но мне действительно необходимо их увидеть. Директор устало кивнул. Прошло минут десять – и в холле рядом с директорским кабинетом выстроилась цепочка из восьми человек, в возрастном порядке.
Карруа вполголоса предупредил Дуку:
– Только спокойно.
Как командир иностранного легиона обходит смотром шайку своих головорезов, так и Дука прошел перед этим строем – медленно, заглядывая каждому в глаза в тусклом и безрадостном свете большого зала. Дойдя до конца строя, он двинулся в противоположную сторону. Он всех знал по имени, по возрасту, вообще знал всю их подноготную. В принципе не так уж они и непроницаемы, эти парни: одни родились преступниками, другие стали ими, третьи, возможно, находятся на полпути.
– Как тебя зовут? – Он остановился перед младшим из них и задал первый вопрос, хотя отлично помнил его имя.
– Карлетто Аттозо.
Это был наглый тринадцатилетний туберкулезник, единственный, у кого во взгляде не было и тени страха: он смотрел прямо в глаза не только троим надзирателям, что привели его сюда, не только директору, чье выражение лица нельзя было назвать добродушным, но и ему, Дуке; он смотрел ему в глаза прямо и насмешливо, хотя выглядел еще бледнее и тщедушнее в этом тусклом свете, бросавшем унылый отблеск на длинную отполированную крышку рояля, который стоял посреди холла.
– Сколько тебе лет?
– Четырнадцать.
– Нет, тринадцать, – поправил Дука, сознавая, что подросток издевается над ним, нарочно дает неточные ответы.
– Ах да, тринадцать, – с ухмылкой согласился малолетний преступник.
– Ты знаешь, что случилось с Фьорелло Грасси? – спросил Дука с твердым намерением не попасться в ловушку, расставленную парнем специально, чтобы его взбесить.
– Да.
– Что с ним случилось?
– С крыши прыгнул.
– А почему – знаешь? – Дука обвел взглядом остальных: у всех в глазах застыла тревога, кроме этого маленького уголовника.
– Не, не знаю.
Дука сделал шаг вперед и резко остановился перед коренастым парнем с томными, точно пьяными глазами, однако в их мути все равно проглядывали страдание и страх.
– Как тебя зовут? – поинтересовался он, также прекрасно помня его имя.
– Бовато Паоло.
– Лет сколько?
– Скоро восемнадцать.
– А ты знаешь, почему твой приятель Фьорелло бросился с крыши?
Голос Дуки, низкий и холодный в этом большом холодном зале, который выглядел пустым несмотря на присутствие ребят, усталых и задерганных надзирателей, директора и двоих полицейских, звучал так механически, безлично, что, казалось, срывался с магнитофонной пленки, и это явно производило на парня впечатление.
– Не знаю.
Врет, все он знает, как и его дружки, но все они чем-то или кем-то запутаны и потому врут. Такая полная круговая порука может держаться только на страхе. Дука прошел в конец цепочки и остановился еще перед одним парнем. Тот провел рукой по заросшим не то чтобы бородой, а коричневатым пушком щекам, и тут же отвел взгляд.
– Тебя как зовут? – Вопрос был чисто формальный: Дука и этого парня очень хорошо помнил.
– Еллусич Этторе.
– Фьорелло был твоим другом?
– Мы вместе учились в школе.
– А вне школы ты с ним виделся?
– Нет... – Глаза опущены вниз, шея набок, руки ощупывают и будто поглаживают детский пушок на щеках.
– Нет или да?
У парня были красивые славянские глаза.
– Ну, бывало, случайно.
– А где вы виделись? – Поскольку этот дурак молчал, думая, что ему удастся избежать ответов на вопросы, Дука решил ему помочь: – Может, в табачной лавке на улице Генерала Фары, вместе с еще одним вашим одноклассником по имени Федерико Делль'Анджелетто, у него, если не ошибаюсь, есть подружка, Луизелла, которая вяжет на машине и живет как раз в том доме, где табачная лавка? А?
Дука сильно сдавил его плечо: парень скривился и умоляюще поднял на него свои прекрасные славянские глаза.
– Да.
– Значит, ты ходил туда, и Фьорелло вместе с тобой?
– Бывало. – Он, как попугай, талдычил свое «бывало», точно желая кого-то убедить, что этого почти никогда, а может, и вообще не бывало.
– И что вы там делали с Фьорелло, у табачника?
– Да так.
– Что значит «да так»?
– Ничего. Там был флиппер.
– Вы играли на флиппере?
– Ну, в общем да.
– Только на флиппере? Или в карты тоже?
Дука спиной чувствовал взгляды Карруа и директора Института перевоспитания. Их безмолвное присутствие угнетало его. А еще он чувствовал раздражение и усталость троих надзирателей, которым тоже был не по душе этот дотошный смотр юных преступников, что лгали в глаза или, во всяком случае, всячески изворачивались, дабы извратить правду.
– И в карты, – ответил Этторе. Потом осторожности ради добавил: – Бывало.
– На деньги играли?
– Да так... Кто проиграет, за выпивку платил.
– И только-то? Или на деньги тоже?
– В общественных местах запрещено играть на деньги.
– Я не об этом спрашиваю. Ты играл на деньги или нет?
– Бывало.
– А Фьорелло?
– Нет, он карты не любил.
– Чего ж тогда он таскался в тот бар?
Вдруг, прежде чем парень с красивыми славянскими глазами успел ответить, в зале прозвучал сухой, металлический и какой-то истеричный смех.
– Ну-ка, кто у нас такой смешливый? – Он направился к центру шеренги, где стоял длинный, очень худой парень с круглыми навыкате глазами и подбородком, поросшим длинными волосками, – владелец, видимо, считал их бородой. Его светлые глаза испуганно забегали, потом опустились долу.
