Екатерина Лесина - Улыбка золотого бога
– Странно, Марина Игоревна ни о чем таком не упоминала, – задумчиво пробормотала Дуся.
– Не хотела тебя волновать, да и дело-то внутрисемейное, она и мне о Нелли не рассказывала. В общем, чем дальше, тем настырнее становилась Нелли, угрожать начала, что донесет на Игоря, как тот торговлей занимался, спекуляцией… а Владислав Антонович при должности, и у Игоря карьера… заявление написала даже. У Марины Игоревны приступ случился, Игорь, естественно, взбеленился и слегка ее поучил.
– Как?
– Обыкновенно, Лизок, въехал пару раз по уху и выбил дурь, – выдала Ника.
– Ну, примерно так, – согласилась Алла, откидываясь на спинку стула. – Она после этого исчезла… во всяком случае, Игорь клялся, что с того дня ее не видел. А тут вдруг письмо, из колонии. Клятвы в любви, уверения, что все забыто, что она Игоря ни в чем не винит, прощает и лишь умоляет ответить. Так не перескажешь, тяжело очень читать было, такие слова…
– Бедная, – Топа хлопнула по коленке и, когда Тяпа подбежала, подхватила ее на руки. – Ей, наверное, очень тяжело там было.
– Конечно, тяжело, – с неожиданной жесткостью произнесла Ника. – Наркоше долбаной.
– А ты что, знакома? – Алла резко повернулась, едва не смахнув локтем чашку. – Ты знакома с Нелли?
– Ну, типа да, получается, – Ника поднялась, неторопливо, вальяжно потянулась, отбросила волосы назад и, пользуясь общим вниманием, подошла к Алле. Стряхнула с блузки соринку, провела ладонью по высветленным волосам и только после этого заговорила.
– Мне ж в той квартирке жить пришлось, в вашей… туда она и приперлась, Нелли. Нет, я, в натуре, с ней не знакомилась, еще чего. Я вообще спала. Рань несусветная, Гарик в город умотал, ну и хрен с ним, я-то осталась, лежу, отдыхаю и никого не трогаю.
Алла чуть отстранилась. Видно было, что близость Ники ей неприятна, но вот выражение лица – закаменевшее, нарочито равнодушное – меня впечатлило. Врала Алла, Нелли она знала, и в истории той была замазана с ног до головы, и непонятно только, зачем вообще вытащила этот прах минувших лет на люди.
– А тут звонок. Трезвонит какая-то сволочь, и трезвонит, и трезвонит. Ну, достала. Я и вышла, и высказалась, все, что про нее думаю, а она на меня – ты кто, мол, такая. А я ей – а сама кто? А она мне, что – Гарикова жена. Ну, тут я ее и послала подальше.
– В этом мы не сомневаемся, – заметила Ильве. – Послать ты можешь.
– А то! Будут мне тут всякие шалавы права качать! Я не Алка, я сопли по стенам размазывать не стану. Как пришла, так и ушла.
– Не совсем ушла, – это сказала Дуся. – Она под подъездом сидела. Плакала. Нелли, худенькая такая, светлые волосы вот досюда.
Дуся коснулась плеч.
– И еще у нее родинка была, над губой, черная, крупная, на мушку похожа.
– Да, – подтвердила Алла. Ника кивнула.
Вот так история. Трое из шестерых точно были знакомы с этой Нелли, а остальные? Лизхен откровенно позевывает, прикрываясь томиком поэзии, Топа увлечена псиной, а Ильве просто слушает, подперев щеку ладонью. Но такое деланое безразличие еще ни о чем не говорит.
– Дальше-то что было?
– Ничего. Она сказала, что Гарика ждет, я ее к себе позвала.
– Добрая ты наша, – Ника с явной неохотой вернулась на место. – Странно, как ты ко мне ее не притащила.
– Она не пошла. – совершенно спокойно ответила Дуся. – Отказалась, только спросила, правда ли, что Гарик женился. Я ответила, что да, во второй раз. Тогда она встала и ушла. Вот и все.
– Нет, не все. – Несколько моментов меня зацепили и настоятельно требовали разъяснения, причем немедленного. – Ника, будь добра, объясни, с чего ты решила, что Нелли – наркоманка.
– Я решила? – делано удивилась Ника.
– Ты назвала ее наркошей. – Ильве подняла чашечку. Теперь она не дремала, долго, внимательно наблюдала за Аллой, которая в задумчивости, если не сказать в растерянности, перемешивала чай. Уже с минуту.
– Ну, назвала. Ну и что?
– Ника, не дури, тебя русским языком спросили, какого лешего ты решила, что Нелька – наркоманка.
Лизхен. Не к месту резка. Я как-то не замечал, чтобы она так откровенно демонстрировала раздражение. Хотелось бы знать, где его корни: в рассказанной истории или в том, что блондинчик снова принялся развлекать Дусю беседой?
Дуся-Дуся-Дульсинея. Дульсинея Московская. А что, красиво звучит, только вот я на Дон Кихота не тяну, а этот альфонс – тем паче.
– Так что, Ника?
Ника
А ничего. Ишь прицепились, интересно им. А клала я на эти интересы далеко и много. Нелька-то, Нелька… значит, она Гарика ухайдакала, наркоша долбаная. Откуда узнала, откуда… оттуда, что она у меня год бабки на дозу клянчила, ныла, скулила, грозилась в суд пойти, с Гариком развести. А потом исчезла. Куда? Я-то решила, что докололась и коньки откинула, а выходит – не откинула.
Ну да, Нелька-то крепкой породы, живучая, прям как я. А что? И я живучая, я вас всех тут еще ахать заставлю, а то, блин, решили, что Ника – алкоголичка. Ну да, ну пью, ну так для нервов же, чтоб успокоить, мамка моя, покойница, частенько повторяла, что с такой-то жизнью никаких нервов не хватит, ох и права была. И когда меня порола, тоже права была, а вот что спилась и померла, как последняя скотина, – так тут не права, да со мною такого не будет.
Лизхен кривится, красуля наша, тонкая душа. Пожила б она в моей шкуре денек, когда в двухкомнатке семеро человек, а потом еще папуля бабку-маразматичку припер. Кому за ней ходить? Мне. Кому за малыми смотреть? Опять мне. Кому хату драить, чтоб от грязи и вони хоть чуток избавиться? Снова мне. И ничего, драила, и жила, и когда шанс выпал, то не упустила, вцепилась зубками, угрызла свое. А что потом выпустила, так по неопытности, оно ж сразу показалось, что теперь все, разок в жизни передохнуть можно, расслабиться, пожить ради себя… а вышло… невезучая я. И не жалеет никто. Вот оттого и пью, что не жалеют, если б хоть один из тех, кто сначала бабки на кабаки и шмотки сыпал, а потом трахал – проплачено ведь, значится, можно, – если б кто-то из них хоть раз пожалел по-настоящему, по-человечьи, век бы любила. И верною была до самого гроба, и пить бы бросила, и деток нарожала б…
Не жалеют, сволочи. Ну их всех на фиг. Ничего я не скажу.
Яков
Ника, хлюпнув носом, встала и выбежала из зала, Топочка подхватилась за ней, но Алла, повелительно махнув рукой, приказала:
– Сядь! Ничего с ней не случится. Пьяная, вот и придумала себе проблем.
Топочка послушно села на место, снова выпустила псину, разгладила складочки сарафанчика – бежевый вельвет с вышивкой и кружевом, а к нему черная строгая блузка с крохотными пуговками.
– А Нелли и вправду наркоманкой была. Мне Игорь сказал, когда она меня напугала.
– Так и ты что, тоже встречалась с Нелли? – опередила меня Алла. – Топа, ты не рассказывала.
– Ну… это же случайно. Один раз только. Но вы про родинку сказали, и я вспомнила. Вот тут родинка, кругленькая и не черная, а коричневая. Как изюминка прилипла.
Она опустила голову, светлые волосики упали на лицо, рассмотреть выражение его стало невозможно. Поэтому я принялся рассматривать саму Топочку. Мелкая, худая и костистая, точно голодом ее морят. Или сама себя? Какая-нибудь диета, теперь это модно, но результат – похожа на дистрофичного подростка. Руки-веточки, ноги-палочки, холмики проступающих на шее позвонков.
– Топа, – нежно промурлыкала Ильве, – ты подробнее расскажи. И не нервничай, тут ведь свои все, правда, Яков Павлович? А что некоторые не свои, так можем попросить выйти, если ты хочешь. Ты хочешь, Топа?
– Н-нет.
– Она не хочет, – блондин адресовал Ильве шикарную улыбку. – И прекратите вы ее Топой называть, она – Таня. Танюша. Можно Танечка.
Таня-Танюша-Танечка? Вот тебе и пассаж. Кто бы мог подумать. Или он на два фронта решил? Непрофессионально, тем паче когда обе дамы за одним столом, а на идиота вроде не похож. Впрочем, с чего я взял, что парень – альфонс?
– Ах, Таня, Таня, Танечка… с ней случай был такой… – не осталась в долгу Ильве. – Танечка, будь добра, не томи душу, рассказывай.
– Нечего. Честное слово, нечего. Я… я с Тяпой гуляла, за домом. Вечер уже, поздно было. А я задержалась, кино смотрела. На улице темно, Игорь сказал – не ходи, а я не послушала. Я же во двор только, возле дома.
– Ну да, в детскую песочницу, чтобы детям потом интереснее играть было…
– Ильве, не надо так. Я же убираю. У… у меня совочек есть. И пакетики тоже. Я всегда убираю. Вот.
Топа-Таня повысила голос, а я вдруг поверил – убирает. И вправду ходит за своей мелкой шавкой с совочком и бумажными пакетами, и к песочницам Тяпу не подпускает, и вообще отправляется куда-нибудь за дом, а была бы площадка специальная, для собак, там бы гуляла. И не из-за особого воспитания, а потому что это – правильно.
– Да ладно, не нервничай ты так… Таня.
– Я не нервничаю. Мы гулять пошли. Когда назад возвращались, то Тяпа в подъезд идти не хотела, гавкала сильно. А там эта женщина. Она кричать начала, что я ее собаками травлю, что я права не имею тут быть, что я ее место заняла. И ножом угрожала. Сказала, меня убьет и Тяпу тоже. А потом вдруг плакать начала, на колени упала.
