Владимир Кашин - …И никаких версий
— Ну, вы что-то мудрствуете, Петр Яковлевич, — обиделся Коваль. — Мне даже показалось, что хотите возвратить нас от признанной и проверенной дедукции к совсем древним, еще дошерлокхолмовским, временам — к отвергнутой индукции как метода.
— Все-таки, Дмитрий Иванович, нужно искать факты, доказательства и танцевать только от них, — убеждал Спивак. — И Шерлок Холмс тут ни при чем!
— Конечно, поищем, — согласился Коваль, — но не будем забывать о характерах, о побудительных мотивах… Думаю, что розыск с этим справится. Иначе мы ничего не найдем, не докажем.
— Так не будем пока закрывать дело? — примирительно спросил следователь, остановившись перед Ковалем.
— Подождем, — ответил полковник. — Я все-таки хочу выяснить все обстоятельства того застолья и роль каждого его участника.
— Я тоже хочу этого, — заметил Спивак.
— И вообще мне очень не нравится этот ужин, — продолжал Коваль. — Но начинать приходится издали. Виктор Кириллович, вы со мной согласны?
Старший лейтенант Струць развел руками, мол, ничего не поделаешь, раз надо — значит, выясним, и поднялся, поняв, что совещание окончено.
— А самоубийство вы полностью исключаете?
— Да, Петр Яковлевич. Я интересовался в институте: неприятностей, бед, которые могут довести человека до отчаяния, у Журавля не было. Наоборот, все в его служебной и творческой жизни складывалось как нельзя лучше… В личной — тоже. Виктор Кириллович просмотрел в поликлинике его карточку. Никаких тайных болезней или психических отклонений не обнаружено. Проверка на венболезни также дала отрицательные результаты.
— Ладно. Решено. Коль сомневаемся в том, что гибель Журавля несчастный случай, продолжим нашу работу, — закончил совещание Спивак. — Ведите розыск дальше. Ваше время еще не вышло. И прежде всего установите, кто все-таки последним ушел от Журавля. И почему на столе было три тарелки, а кофе собирались пить только двое… Не было ли здесь определенного умысла у третьего: сделать свое черное дело… и побыстрей смыться?!
9
Утром в квартире Килины Христофоровой прожужжал телефонный звонок.
Хозяйка оторвалась от стола — склонившись над ним, она чертила силуэты платьев и блузочек, готовясь к будущему весеннему сезону и моделируя фасоны, которые должны были понравиться ее постоянным клиенткам.
Сняв трубку аппарата, стоявшего на резной деревянной подставке, исполненной в виде большого цветка, она услышала густой мужской голос.
Голос она сразу узнала. Звонил ее одесский приятель Григорий, которого друзья называли «паном», возможно потому, что фамилия у него была как у печально известного когда-то на Украине польского магната Потоцкого, но скорее всего из-за того, что Григорий, несмотря на свою молодость и скромную должность в каком-то управлении, был человеком с деньгами, самоуверенным и брал на себя роль лидера в любых делах.
Постоянно жил в Одессе, но в Киеве бывал часто. А знакомство их состоялось, когда Килина Сергеевна еще жила в солнечном приморском городе вместе с мужем и дочерью. Григорий некоторое время обхаживал молодую портниху, даже добился взаимности, но забрать ее у мужа не решился — уж очень она была независима — и, видя, как легко управляется она со своим мужем, побоялся занять его место. Это Килину Сергеевну не обидело, и они остались добрыми друзьями. Позже дружба окрепла на деловой основе: Григорий был всемогущ. Он мог достать все — от красивой ткани и дефицитной фурнитуры до цемента и труб, которые Христофоровой хотя и не были нужны, зато свидетельствовали о всесилии ее друга.
Позже Килина Сергеевна рассталась с мужем и, разменяв квартиру по междугородному обмену, получила большую комнату в центре Киева. Бывший муж перебрался в Кишинев, а дочь Вита осталась с бабушкой в частном домике неподалеку от знаменитого одесского Привоза.
Потоцкий негромко сказал в трубку:
— Мне нужно тебя видеть. Прогуляйся сейчас к почтамту.
К своему удивлению, Килина Сергеевна впервые услышала в его обычно уверенном голосе тревожные нотки.
Она всполошилась: что-нибудь случилось с дочерью? И буквально закричала в трубку:
— Что-то случилось? С Витой что-нибудь?
— С твоей Витой все ол-райт! Передавала привет.
У Килины Сергеевны отлегло от сердца.
— Так в чем же дело? — успокаиваясь, спросила женщина. — Зачем к почтамту? Заходи ко мне.
— Нет, к тебе не смогу. Нет времени.
— Только приехал и уже уезжаешь? Но время есть, ведь поезд вечером.
— Я машиной. Но не в этом дело, Келечка. Так нужно. Необходимо!
Христофорова еще не оправилась после трагедии с Журавлем и была подавлена, однако заставляла себя работать, так как это помогало отвлечься от мрачных дум. Да и время поджимало: пролетит месяц-другой, начнется весенний сезон — и самые состоятельные ее заказчицы потребуют новые платья модных фасонов.
— Пойми, я работаю. Очень занята.
— Нет. Встретимся у почтамта.
— Но зачем? — Килина Сергеевна уже начала сердиться. — Что за фокусы?! Да и погода мерзкая. Чего мне бежать на улицу?
— Погода нормальная, а «чего», объясню при встрече.
— Ладно, — наконец согласилась портниха, понимая, что «пан» не будет так настаивать без причины, но главное — потому, что была заинтригована необычным его поведением. Оправдывая эту уступку Григорию, она говорила себе, что одновременно узнает о дочери, которую две недели не видела и к которой Григорий должен был зайти.
Килина Сергеевна надела элегантное зимнее пальто, сшитое ею самой по своим же выкройкам, украсила голову кокетливой норковой шапкой, составлявшей вместе с таким же темным воротничком приятный ансамбль, и, с сожалением бросив взгляд на рисунки, разбросанные по столу, от которых ей так не хотелось сейчас отрываться, закрыла за собой дверь.
Григорий встретил ее по дороге, когда она еще не дошла до почтамта. Высокий, в длинной дубленке, он как-то сбоку внезапно надвинулся, притерся к ней, и Христофорова от неожиданности испуганно отпрянула в сторону.
— Ты что? — узнав его, возмутилась женщина.
Впрочем, возмущаться она начала еще на пороге своего дома, так как «пан Потоцкий» не только оторвал ее от работы, но и бессовестно обманул, сказав, что на дворе хорошая погода. Дул сильный и какой-то жесткий ветер, гнал поземку, и улицы лежали в тусклом, наводящем тоску свете.
Тоскливо ей было сегодня уже с того момента, как проснулась при сером рассвете и лежала в постели, пытаясь понять, почему ей не хочется подниматься, отчего у нее угнетенное настроение. Видимых причин не было, даже сон не могла вспомнить, и она заставила себя встать и взяться за работу, которая поможет отвлечься от непонятных тяжких предчувствий.
Выйдя на улицу и уткнувшись носом в меховой воротничок, она не спеша направилась к Крещатику, хотя Григорий, наверное, нетерпеливо ждал ее. На бесцеремонность этого Потоцкого она раньше не обращала внимания, но с некоторых пор она стала ее раздражать. Однако она терпела «пана», так как это был единственный человек, к которому после смерти бабушки могла обратиться Вита, как к соседу и старому другу семьи. А когда сама она задерживалась в Киеве, то Григорий регулярно сообщал все, что происходило у дочери.
Сейчас, идя но Крещатику, она чувствовала, что стоило оторваться от работы, как на нее снова навалилась утренняя тяжесть и не выходил из головы Антон Журавель. И тусклая серая улица под таким же серым низким небом как-то увязывалась в ее подсознании со смертью Антона Ивановича, с мыслями о неизбежности смерти, о никчемности житейской суеты, о прескверно устроенной жизни. Такое состояние у нее бывало очень редко, и она буквально ненавидела себя, когда наваливалась хандра.
— Ты что! — возмущенно повторила женщина, когда Григорий неожиданно и грубо вывел ее из состояния задумчивости. Она сердито посмотрела на этого обычно спокойного делового человека и вдруг заметила на его круглом, упитанном лице смятение. — Так что же случилось?
— Да ничего особенного, — ответил «пан», идя рядом с ней. — Если не считать, что мной интересуются в милиции.
Килина Сергеевна подняла брови:
— В какой милиции?
— Тебя это удивляет? — язвительно произнес Потоцкий. — Тебе важно в какой? Не в вашей, киевской, а, допустим, в одесской. Это меняет дело?
— А что? — вопросом на вопрос ответила женщина, отворачиваясь от пронзительного ветра, который-задул ей в лицо. — Почему милиция?
— Вот и меня интересует: почему? И самое главное: почему в Одессе меня расспрашивали о твоем приятеле Журавле, который живет в Киеве?
Килине Сергеевне хотелось его поправить: не «живет», а «жил», но она сдержалась.
— А-а? — еще больше удивилась Христофорова. — Тебя? О Журавле?
— Да. Все вокруг да около ходили: где познакомился, сколько должен ему, за что, когда виделись, был ли в Киеве двенадцатого числа, и тому подобное. Я им сказал, что когда-то познакомился с ним в баре, но отношения не поддерживал. Ничего не должен, дел с ним не имел, а двенадцатого был в Одессе… Но вот вопрос: откуда им известно, что мы с Антоном знакомы? — уставился Потоцкий на портниху. — Они мне на такой вопрос не ответили бы. Да я их об этом и не спрашивал.
