Фридрих Незнанский - Петербургское дело
Костырин нервно дернул щекой:
— Ты что, плохо слышишь? Я ведь сказал — я не собираюсь на вас стучать. Я хочу предложить вам работу.
— Какую еще работу?
— Несложную. У меня есть враг. И я хочу, чтобы вы — ты и твои дружки — с ним разобрались. Так, как вы это умеете.
Панин охнул от удивления:
— Ну ты даешь, пацан. Я че, похож на киллера?
Дмитрий покачал головой:
— Нет. Но мне и не нужно, чтобы вы его убивали. Я хочу, чтоб вы его… кастрировали.
Лицо Панина вытянулось еще сильнее. Он с полминуты изумленно смотрел на Костырина, потом выдохнул:
— Да ты больной ублюдок!
— Нет, — возразил Дмитрий. — Я здоровый. Этот козел черножопый торгует на рынке. Вы просто подкараулите его в темном переулке и переломаете ему ребра. А в довершение дадите ему пару раз сапогом по яйцам. Это, по-моему, не сложно. Или ты боишься?
Панин поднял нож к лицу, поддел большим пальцем лезвие и, глянув на Дмитрия поверх кончика ножа, сказал:
— Ну ты зверь, пацан. И сколько ты собираешься заплатить?
— Восемьсот баксов. И без торга. Это все, что у меня есть. Четыреста баксов — до, и четыреста — после.
Панин покачал головой:
— Да ты че, пацан, я за такие деньги и со скамейки не встану.
Дмитрий спокойно пожал плечами:
— Жаль. Тогда мне придется поискать кого-нибудь другого. Думаю, искать придется недолго. Восемьсот баксов на дороге не валяются.
Костырин сунул руки в карманы, медленно повернулся и побрел к подъезду, насвистывая под нос какую-то незамысловатую мелодию. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как Панин окликнул его:
— Эй, звереныш, постой!
Костырин остановился и обернулся. Панин по-прежнему сидел на скамейке, но вид у него уже был не такой скучающий.
— Так и быть. Я возьмусь за это дело. Но только потому, что сам «хачей» не люблю, понял?
— Понял.
— Гони аванс и рассказывай, что это за черт и где его искать.
«Так я и думал, — удовлетворенно сказал себе Костырин, с тайным омерзением поглядывая на красную рожу Панина. — Эти ублюдки ничем не отличаются от проституток. Только торгуются хуже».
— Ну, че встал? Топай сюда, пока я не передумал.
Однако Костырин знал, что Пан не передумает, поэтому подошел к скамейке медленно и враскачку, как хозяин к батраку. Но Пан был так туп, что не заметил ни пренебрежительной усмешки, скользнувшей по узким губам Дмитрия, ни его хозяйской походки. Он думал только о восьми сотнях баксов, которые пообещал ему этот странный подросток. Этот жутковатый в своей нечеловеческой злобе звереныш.
Через несколько дней Магомета Бероева нашли в подъезде дома, где он снимал квартиру. В сознание Бероев пришел только через два дня. У него были сломаны ребра и челюсть, сильнейшее сотрясение мозга. Кроме того, Магомет Бероев получил еще одну страшную травму, в результате которой он никогда больше не мог иметь детей.
6
С тех пор прошло несколько лет. Дмитрий Костырин вырос и превратился во взрослого парня. Учась на первом курсе политехнического университета, он целыми вечерами пролеживал на диване, читая «Майн Кампф» Гитлера (купил на книжном развале за двести рублей) и «Как философствуют молотом» Фридриха Ницше (взял в университетской библиотеке). Обе книги произвели на Костырина громадное впечатление. Они буквально очаровали его. И не столько идеями, которые в них излагались, но — самое главное — той бешеной энергетикой, которая сквозила из каждой строки.
Благодаря этим книгам Дмитрий наконец-то нашел причину той странной ярости, которая глухо клокотала у него в груди, почти не вырываясь наружу.
История о торговце Магомете не выветрилась у него из головы. Иногда он оживлял ее в памяти, смакуя каждую деталь. Жалел Костырин только об одном — что сам, лично, не присутствовал при «экзекуции». Какой заряд энергии для дальнейшей жизни и «работы» он мог бы получить! Что касается «работы», то Дмитрий давно уже определил для себя ее суть. Еще до того, как взял в руки «Майн Кампф».
Россия стонала он засилья инородцев. Она истекала кровью и молила о помощи. Молила его, Дмитрия Костырина, стопроцентного русского человека. И если бы он не откликнулся на эту мольбу, он был бы не человеком, а дешевой гнидой.
Дмитрий с юности занимался спортом — то гимнастикой, то боксом, то плаваньем. Но теперь он понял, что бесцельные занятия спортом — это такая же бессмысленная возня, как собирание марок или вышивание крестиком. Спорт — это не цель, а средство. И мускулы нужно качать не для того, чтобы подкидывать кверху гири, а для того, чтобы эти мускулы не подвели тебя в ответственный момент.
Поняв это, Костырин бросил плаванье и уже на следующий день пришел в секцию с красноречивым названием «Школа рукопашного боя». На первой же тренировке он разбил какому-то парню нос. Парень захныкал, а тренер отвел Костырина в сторонку и сказал:
— Запомни: здесь нет врагов, здесь только соперники.
— Если так считать — никогда не научишься бить по-настоящему, — возразил Костырин. — И никогда не будешь готов к серьезному нападению.
Тренер с любопытством посмотрел на Дмитрия и сказал:
— Вообще-то, ты прав. Значит, хочешь, чтобы все было по-настоящему?
— Да.
— И хочешь бить на поражение?
— Да.
— Оставайся после тренировки. Покажешь мне, как умеешь драться. А ребят не трогай. Они не за этим сюда пришли, усек?
— Усек.
Через полтора часа ребята разошлись. В зале остались только Дмитрий и тренер.
— Ну что ж, — сказал тренер. — Надевай щитки и перчатки. Я покажу тебе, что значит бить на поражение.
Они вышли на татами.
— А теперь — нападай! — приказал тренер.
Не успел он договорить эту фразу до конца, а кулак Дмитрия уже рассек воздух и врезался тренеру в челюсть. Однако тот успел чуть отклонить голову, и удар Дмитрия пришелся вскользь. Ответный же удар сбил Костырина с ног, как сухую тростинку.
— Вот видишь, — сказал тренер, стоя над ним. — Ты увлекся атакой и забыл о защите. Самонадеянность всегда приводит к плачевным результатам. Вставай, хватит валяться.
Он снял перчатку и протянул Костырину руку, но в следующую секунду отлетел на другой конец татами, пошатнулся и, чудом устояв, сложился пополам, хватая ртом воздух. Костырин достал его ногой в солнечное сплетение.
— А это уже мой урок, — сказал Дмитрий, поднимаясь. — В драке нельзя расслабляться ни на секунду. Даже из альтруистических соображений. Продолжим?
— Давай! — кивнул тренер, с лица которого еще не успела сойти бледность.
И они продолжили.
С того дня тренер занимался с Костыриным по индивидуальной программе.
Однажды мать нашла на столе Дмитрия книгу Гитлера и устроила ему по этому поводу настоящий скандал.
— Хорошо, что отец не дожил! — кричала она. — Ты бы точно уложил его своим Гитлером в гроб!
Любой другой на месте Дмитрия хлопнул бы дверью и выбежал из квартиры. Но Дмитрий был не любой другой. Он спокойно выслушал мать, затем взял в руки книжку и спокойно и неторопливо рассказал ей об истинном значении этой книги. Он говорил убедительно и веско, подкрепляя свои слова цитатами. И постепенно испуг и негодование ушли из глаз матери. Взгляд ее стал не таким уверенным, как прежде.
— Ты так убедительно говоришь, — пробормотала она. — Но почему тогда эту книгу запрещают?
— Потому что ее написал человек, который проиграл войну. А запрещают ее те, кто эту войну выиграл, — спокойно объяснил Дмитрий. — Если бы победил Гитлер, запрещали бы совсем другие книги. Видишь ли, мама, людям свойственно запрещать. Когда одна политическая элита приходит на смену другой, она стремится уничтожить все следы своих предшественников — и не только политические, но и культурные.
— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула мать. — Главное, чтобы это не помешало твоей учебе. Да и жизни.
Дмитрий подошел к матери и обнял ее за плечи:
— Не волнуйся, мам. Это всего лишь книга. А я достаточно взрослый и умный человек, чтобы жить своим, а не книжным умом.
— Надеюсь, что это так, — устало ответила мать, и инцидент, таким образом, был полностью исчерпан.
С того дня мать стала смотреть на Дмитрия другими глазами. Она словно бы впервые поняла, что сын вырос и что он больше не тот мальчишка, за которого ей часто приходилось краснеть на родительских собраниях. Он стал серьезным и солидным молодым человеком. Иногда к нему заходили университетские друзья, все они были такие же серьезные и солидные. Они запирались у Дмитрия в комнате и часами оживленно беседовали. Предметы этих бесед были замысловатые и сложные: «этнос», «пассионарность», «геополитика» и тому подобное.
Останавливаясь у комнаты сына, мать прислушивалась к голосам, несущимся из-за двери, вздыхала и качала головой. Для нее все это было «темным лесом», в который ей вовсе не хотелось соваться.
