Пер Валё - В тупике
— Так.
— И видимо, чувствовал страшную боль?
— Возможно, — ответил Рённ.
— Ну тогда можно объяснить, почему он сказал «ай», — с облегчением молвил эксперт.
Рённ кивнул.
— Теперь я почти уверен, — продолжал эксперт, — что эти звуки образуют целое предложение, а не одно слово.
— И как звучит это предложение? — спросил Рённ.
— Трудно сказать. В самом деле трудно. Например, «дань реки, ай» или «день рока, ай».
— «Дань реки, ай»? — удивился Рённ.
— Это, конечно, только предположение. Ну а что касается второго ответа…
— «Самалсон»?
— Вам кажется, что оно звучало так? Интересно. А у меня сложилось иное впечатление. Я услыхал два слова: сначала — «сам», а затем — «алсон».
— И что это означает?
— Ну, можно допустить, что второе слово означает какую-то фамилию, Алсон или, что вероятней, Ольсон.
— «Сам Алсон» или «Сам Ольсон»?
— Именно так. Вы тоже выговариваете «л» твердо. Может, он говорил на этом же диалекте? — Эксперт немного помолчал, а затем добавил: — Вряд ли, чтобы кто-то носил имя Сам Альсон или Сам Ольсон, не правда ли?
— Да, — ответил Рённ.
— У меня все.
— Благодарю, — сказал Рённ. Подумав, он решил не докладывать начальству об этих результатах, по крайней мере, сейчас.
* * *Хотя часы показывали только без четверти три, было уже совсем темно, когда Колльберг добрался до Лонгхольмена. Он замерз, устал, а тюремная атмосфера также не прибавила ему радости. Комната свиданий была голая, убогая, неприветливая, и Колльберг понуро ходил от стены до стены, ожидая того, с кем должен был встретиться. Заключенного, по фамилии Биргерссон, который убил свою жену, обследовали в клинике судебной медицины. В свое время его, вероятно, освободят и передадут в какое-либо заведение для психически больных.
Примерно через четверть часа дверь открылась, и надзиратель в темно-синей униформе впустил лысоватого мужчину лет шестидесяти. Колльберг подошел и пожал ему руку:
— Колльберг.
— Биргерссон.
Он оказался человеком, с которым было приятно разговаривать.
— Следователь Стенстрём? Да, я его помню. Очень симпатичный. Передайте, будьте любезны, ему привет.
— Он умер.
— Умер? Трудно поверить. Такой молодой… Как это случилось?
— Именно об этом я и хочу с вами поговорить.
Колльберг объяснил, что ему необходимо.
— Я целую ночь прослушивал магнитофонную запись, — в заключение сказал он. — Но думаю, что вы не включали магнитофон, когда, например, пили кофе.
— Не включали.
— Но и тогда разговаривали?
— Да. По крайней мере, часто.
— О чем?
— Обо всем на свете.
— Вы не могли бы вспомнить, что больше всего заинтересовало Стенстрёма?
Биргерссон подумал и покачал головой.
— Это был обычный разговор. О том о сем. Ни о чем особенном. Что его могло заинтересовать?
— Именно это я и хотел бы знать. Колльберг вынул блокнот, который дала ему Оса, и показал его Биргерссону.
— Это вам ни о чем не говорит? Почему он написал слово «Моррис»?
Лицо Биргерссона просветлело.
— Мы, наверное, разговаривали о машинах. У меня был «моррис-8», знаете, большая модель. И наверное, в связи с чем-то вспомнили об этом.
— Ага. Когда вы что-то вспомните, позвоните мне. В любое время.
— Машина у меня была старая и неказистая. Зато как ходила! Моя… жена стыдилась ее. Говорила, что у всех новые машины, а у нас такая рухлядь.
Он заморгал глазами и умолк.
Колльберг быстро закончил разговор. Когда надзиратель увел убийцу, в комнату зашел молодой врач в белом халате.
— Ну как вам понравился Биргерссон? — спросил он.
— Он производит приятное впечатление.
— Да, — сказал врач. — Он молодец. Единственное, что ему было надо, это избавиться от той ведьмы, на которой он был женат.
Колльберг пристально посмотрел на него, спрятал бумаги и вышел.
* * *Была суббота, половина двенадцатого ночи. Гюнвальд Ларссон замерз, хотя надел теплое пальто, меховую шапку, лыжные брюки и обул лыжные ботинки. Он стоял в подъезде дома на Тегнергатан, 53. Стоял здесь не случайно, и его трудно было бы заметить в темноте. Он провел здесь уже четыре часа, и к тому же это был не первый вечер, а десятый или одиннадцатый.
Он уже хотел возвращаться домой, когда погаснет свет в тех окнах, за которыми наблюдал. Однако без четверти двенадцать перед домом с противоположной стороны остановился серый «мерседес» с иностранным номером. Из него вышел какой-то человек, открыл багажник и взял чемоданчик. Затем перешел тротуар, отпер ворота и исчез во дворе. Через минуту вспыхнул свет за спущенными шторами.
Гюнвальд Ларссон быстрым широким шагом перешел улицу. Соответствующий ключ он подобрал еще две недели назад. Зайдя в дом, он снял пальто, перевесил через перила мраморной лестницы, а сверху положил меховую шапку. Потом расстегнул пиджак и поправил кобуру пистолета.
Он давно уже знал, что дверь открывается внутрь. Глядя на нее, он в течение нескольких секунд думал, что если ворвется в комнату без серьезной причины, то нарушит закон, и ему определенно сделают выговор или даже уволят.
Потом ударом ноги распахнул дверь.
Туре Ассарссон и человек, который вышел из иностранной машины, стояли около письменного стола. Оба были как громом пораженные: Ибо как раз открывали чемоданчик, что лежал на столе.
Гюнвальд Ларссон, направив на них пистолет, подошел к телефону и левой рукой набрал 90 000. Никто не произнес ни звука. Все было понятно и без слов.
В чемодане оказалось двести пятьдесят тысяч таблеток с фирменным клеймом «Риталина». На нелегальном рынке наркотиков они стоили около миллиона шведских крон.
Гюнвальд Ларссон возвратился домой в три часа ночи. Жил он один. Как обычно, минут двадцать мылся в ванной, потом надел пижаму и лег. Лежа в кровати, он раскрыл роман Эвре Рихтера-Фриша, который начал читать несколько дней назад, но уже через две странички отложил книжку, потянулся за телефонным аппаратом и набрал номер.
Мартин Бек снял трубку после второго гудка.
— Привет, — сказал Гюнвальд Ларе сон. — Тебе уже сообщили об Ассарссоне?
— Да.
— Вот что я подумал. Видимо, мы шли не в том направлении. Стенстрём, конечно, выслеживал Эсту Ассарссона. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев: Ассарссона и того, кто за ним следил.
— Да, в том, что ты говоришь, может, и есть что-то, — согласился Мартин Бек.
Гюнвальд Ларссон ошибался, но все-таки направил следствие на правильную тропу.
* * *Три вечера подряд Нурдин посещал кафе, кондитерские, рестораны, танцевальные залы, где, по словам Белокурой Малин, бывал Ёранссон.
Путешествия по городу не обогатили его новыми фактами о человеке, который назывался Нильс Эрик Ёранссон.
В субботу вечером Нурдин, доложив в рапорте Мартину Беку о своих мизерных достижениях, начал писать жене в Сундсвал длинное грустное письмо, время от времени виновато поглядывая на Рённа и Колльберга, которые увлеченно стучали на машинках.
Не успел Нурдин дописать, как в комнату зашел Мартин Бек.
— Бессмысленно поручать розыски человека в Стокгольме норландцу, который даже не знает, как попасть на Стуреплан, — сказал он.
Нурдин был обижен, но в глубине души сознавал, что Мартин Бек прав.
— Рённ, узнай ты, где бывал Ёранссон, с кем он встречался и что делал, — сказал Мартин Бек. — Попробуй также найти того Бьёрка, у которого он жил.
— Хорошо, — ответил Рённ.
Он составлял список всех возможных значений последних слов Шверина. Первым он написал: «День рока, ай». И последним: «Дно реки, ай».
Каждый тянул свою ниточку в следствии.
* * *В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он чувствовал себя плохо, и от чашки шоколада, которую приготовила дочь, ему не стало лучше. Жена еще крепко спала, и это ее свойство, наверное, унаследовал сын, которому каждый раз трудно было рано вставать. Но Ингрид просыпалась в половине седьмого и закрывала за собой входную дверь в четверть восьмого. Инга часто говорила, что по ней можно проверять часы.
— О чем ты сейчас думаешь, папа? — спросила дочь.
— Ни о чем, — машинально ответил он.
— Я с весны не видела, чтоб ты когда-нибудь смеялся.
Мартин Бек посмотрел на нее и попробовал усмехнуться. Ингрид была хорошая девушка. Но это же не причина для смеха. Она поднялась и пошла за своими книжками. Когда Мартин Бек надел пальто и шляпу, она уже ожидала его, держась за ручку двери. Он взял у нее кожаный портфель, старый, вытертый, облепленный разноцветными наклейками.
— В сочельник ты будешь смеяться, — сказала Ингрид, — когда получишь от меня подарок. Они попрощались.
