Мишель Ричмонд - Ты его не знаешь
Торп жил на третьем этаже небольшого, всего в двенадцать квартир, дома у парка Долорес. Когда дверь открылась, я обратила внимание, что свои излюбленные синие джинсы и кеды Торп сменил на черную рубашку, брюки в тонкую полоску и кожаные мокасины. Чудно было видеть его в таком наряде, да он и сам явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Как пахнет! — Я потянула носом. — Прямо слюнки текут.
— Лазанья по маминому рецепту. Нужно еще полчасика подержать в духовке. А пока выпьешь чего-нибудь?
Мы вошли в маленькую квартирку, чистенькую — и без единого гостя. Значит, только мы двое, и все?
К тому времени, как лазанья была готова, мы уже приканчивали вторую бутылку вина. Я здорово психовала и опустошала одну рюмку за другой, но все же реже, чем Торп, который пил как лошадь. Столовой у него не было, мы сидели на диване, поставив тарелки на журнальный столик — стеклянная столешница, черные ножки; вещица чуть не в голос вопила о холостяцком житье-бытье. Время шло, вино брало свое. Торп то и дело брал меня за руку, похлопывал по колену, невзначай прижимался. За десертом — клубничный чизкейк, явившийся из морозилки и не успевший до конца оттаять, — я смекнула: добром этот вечер не кончится. Торп обхватил меня рукой, притянул к себе и шепнул:
— Обещай, что никогда больше не будешь у меня учиться.
— Почему это?
— Потому что если ты будешь моей студенткой, я не смогу делать вот этого.
И он поцеловал меня.
Я все еще была благодарна ему за дружеское отношение, за помощь в самое трудное для меня время. Мне бы тогда пораскинуть умом да вспомнить, что он на одиннадцать лет старше, но в том изрядном подпитии, в котором я пребывала, разница в возрасте меня ничуть не смущала. Ну в самом деле, отчего не переспать с хорошим человеком? Правда, уже раздеваясь в сумеречной спальне, я знала, что это в первый и последний раз. За вечер образ Торпа в моих глазах претерпел некую метаморфозу. Надуманный наряд, несчастный журнальный столик, курильница, которую он зажег на тумбочке у кровати… В общем, я увидела совсем другого Торпа — Торпа-горемыку. До сих пор я знала его только в определенных обстоятельствах. Когда же занавес раскрылся и я заглянула в его частную жизнь, мне стало его жаль.
Потом он еще пару раз звал меня к себе, но я отказывалась. Торп, спасибо ему, не настаивал и держался, как и я, словно ничего не было.
Это был такой крохотный сбой в наших отношениях, такое незначительное место он занял в нашей с Торпом долгой дружбе, что я и думать про него забыла. Как-никак в тот год я только и делала, что кувыркалась с парнями, которых толком не знала. По сравнению с ними Торп был добрым и надежным другом, чего же удивляться, что в конце концов мы оказались в постели, пусть и на одну ночь. Но когда я вспоминаю об этом теперь, с прожитыми годами за плечами, мне как-то не по себе. Я была девятнадцатилетней девчонкой. Торпу, как видно, моей истории показалось мало. Хоть на одну ночь, но ему понадобилась и я сама.
Шестнадцать
Я выехала из города и двигалась на юг, живописные очертания Сан-Франциско сменились однообразным промышленным пейзажем Полуострова[27]. После двух выходных, взятых по возвращении из Никарагуа, я с удовольствием катила на встречу с родной кофейной компанией «Золотые Ворота», уже за полкилометра ощутив густой, карамельный запах жареного кофе. Я обогнула здание и остановилась за ним. Денек выдался теплый, на сверкающей плоскости залива плясали солнечные зайчики.
Наша Дора, вцепившись в телефон, обсуждала с брокером фьючерсный контракт на очередную партию кофе. Скоро в Эфиопии, на родине кофе, громадные мешки с кофейным зерном погрузят на корабль, и начнется их долгое путешествие на запад. Лишь через несколько недель прибудут они в порт Окланда. И еще до того как корабль разгрузится, образцы кофе доставят сюда, а мы с Майком будем их жарить и пробовать.
— Жди, пока «иргачиф»[28] не дойдет до ста четырнадцати долларов, — наставляла Дора телефон. Прикрыв трубку рукой, закивала мне: — Привет, путешественница!
Мне всего один раз довелось побывать на бирже — летом 2001 года, когда Нью-Йоркская кофейная биржа, крупнейший аукцион кофе в Западном полушарии, еще квартировала во Всемирном торговом центре. Несколько месяцев спустя торговые кабинки были погребены под многотонными грудами камня, а кофейные брокеры перекочевали на ту сторону Ист-Ривер, в мрачноватый зальчик с низким потолком. Уже через несколько дней после 11 сентября оборудованная с грехом пополам биржа работала вовсю: что бы ни происходило в мире, людям нужен кофе.
В дегустационном зале, сразу за канцелярией, было выставлено несколько подносов с образцами, дожидавшимися обжарки и дегустации. Я погрузила пальцы в кучку кофейных зерен из Танзании и вдохнула кисловатый запах. Рядом лежали горкой зерна «Эфиопия Харар». Я тоже привезла из Никарагуа кофе. Теперь я разложила его по подносам, пометила и отставила на потом. Я уже знала, что мы закажем у Хесуса большую партию его кофе, но Майк должен каждый образец попробовать лично. Ну маниакальное у человека стремление к совершенству — ничего не поделаешь. Его прапрадедушка Милос затеял кофейный бизнес во времена Золотой лихорадки, и по сей день пачки кофе с гордым именем Стекополусов украшает его портрет.
Я засыпала округлые зерна танзанийского кофе в первый из трех барабанчиков старинной немецкой жаровни, передававшейся по наследству из поколения в поколение. Во второй барабан поместила «Эфиопию Харар». Зажгла газ, подождала. Несколько минут спустя зерна зашипели, затрещали. Зал наполнился густым цветочным духом. Сначала я выгребла танзанийский кофе и разложила остывать на специальном перфорированном противне. «Харар» мне хотелось довести до чуть более темной обжарки, для чего следовало дождаться, когда по второму кругу начнется и закончится потрескивание. Поджаренные, как мне надо, и очищенные от шелухи зерна я проверила на цвет, грубо помолола и рассыпала по стеклянным чашкам, в каждую по чуть-чуть.
Из кабинета показался Майк.
— Рад твоему возвращению.
— А уж как я-то рада!
И мы принялись дегустировать. В промежутках между глотками Майк докладывал последние новости и сплетни. Дженифер Вильсон, менеджер по продажам, объявила, что беременна; Габриель, дочка нашего конкурента, встречается с работником нашего склада; Дебби Дыбски из бухгалтерии увольняется и переезжает в Муир-Бич… Я слушала и чувствовала: я дома. Кроме мамы, ближе этих людей у меня никого не было.
Возле каждого табурета имелось по большой медной плевательнице, но мы не пользовались ими, а глотали кофе, запивая каждый образец чистой водой. Я переняла от Майка практичную манеру дегустации — это когда дело делается методично, без всяких там «Sturm und Drang»[29].
— Кое-кто устраивает из дегустации целое представление, — сказал мне Майк, когда я только-только начинала у него работать. — А для меня главное здесь — кофе. Потому ты мне и понравилась — чуешь хороший кофе за километр.
Я сразу научилась по достоинству ценить советы Майка. Вечная ему благодарность за то, что поверил в меня еще в конце девяностых, когда многие дегустаторы-мужчины считали ниже своего достоинства сидеть за одним столом с женщиной. Как кухни дорогих ресторанов, недра угольных шахт и самые престижные математические факультеты, так и индустрия кофе была миром мужчин. Что весьма странно, поскольку с тех самых пор, как этот напиток приобрел популярность в Соединенных Штатах, покупали кофе и поили им домашних главным образом женщины.
На мой тридцать четвертый день рождения Генри подарил мне редкое издание книги Вильяма Харрисона Юкерса «Все о кофе» (1922 год) — библию для всех, кто имеет дело с кофе. Восемьсот страниц мелким шрифтом с чудесными иллюстрациями. Одна мне особенно нравится — реклама кофейной компании «Арбакль Брозерс» 1872 года: над дымящейся духовкой сокрушается огорченная женщина в переднике: «Ах, у меня опять сгорел кофе!» Другая рекламка под заголовком «Ошибка, совершаемая многими женщинами» призывает хозяек покупать у «Арбакль Брозерс» готовый кофе, а не возиться самим: «Всякий раз, обжаривая четыре фунта кофе, вы теряете целый фунт!» Чересчур агрессивно и к тому же неверно. Как любое повествование, история кофе щедро усеяна полуправдами. Нужен наметанный глаз, чтобы отличить правду от вымысла.
Даже после разрыва с Генри книга «Все о кофе» продолжала занимать почетное место на полке у меня в столовой. Как и серебряная зажигалка, что я купила ему в Гватемале в тот день, когда Генри ушел, книга напоминает о нашей с ним истории. И наша кофейная компания «Золотые Ворота», к слову, тоже. Здесь все его знают. Его голубые глаза до сих пор следят за мной с громадной общей фотографии в вестибюле. Мы с ним рядышком на этой фотографии — он обнял меня за плечи, а я обхватила его за талию. Когда все уходили, а я засиживалась в конторе допоздна, я частенько оказывалась перед фотографией, пристально вглядываясь в нее, силясь уразуметь — что пошло не так?
