Валерий Барабашов - Изувер
— Будет вам «КамАЗ», братцы! — веско, уверенно говорил Койот развесившим уши грузинам. — Сделаем. Дня три-четыре вам придется в Придонске покантоваться, не без этого… Вам какой сделать: с тентом, с прицепом или с железным кузовом?
Братья Махарадзе, посовещавшись, сошлись на том, что им нужен грузовик с тентом, подешевле, пусть и не новый, но и не такой уж старый. Словом, чтобы работал года три, не меньше, пока они разбогатеют и смогут купить новую машину.
— «КамАЗ» у вас будет, кацо! — говорил и Волков-старший. — Если Пашка сказал — значит, так и будет. Это человек слова.
Загомонили и Володя с Жориком, дружно стали убеждать грузин, что сделать машину в Придонске — раз плюнуть, надо только захотеть и немного подождать.
И Махарадзе кивали, соглашались со всеми, говорили в который уже раз, что рады новым доузьям, верят им, звали в гости в свою солнечную прекрасную Грузию, заверяя, что встретят их там, как родных…
Когда сморенные водкой и долгими разговорами братья заснули на приготовленных им Валентиной постелях, Жорик, сверкая золотой фиксой, с ходу предложил:
— Чего цацкаться с этими черножопыми? Замочить их на хер, а апельсины толкнуть. Я знаю, кому предложить… И денег у них в сумке видели сколько?
Жорик, сидя за кухонным столом, поигрывал ножом с выкидным лезвием, то и дело нажимал кнопку в рукояти, из которой выскакивало острое жало клинка.
— Я их аккуратно зарежу, в сердце, крови мало будет, — говорил он, обращаясь к Волкову-старшему. — В крайнем случае, Валентина замоет пол. Или давайте придушим их. А трупы, вон, в водохранилище стащим. Темень, глянь, какая… А денег у них — «лимонов» десять, не меньше, на всех хватит. Да апельсины продадим.
— Я тебе зарежу! Я тебе замою пол! — прикрыв дверь кухни, закричала Валентина. — Иди у себя дома их режь. Мясник! На новую ходку захотел? И всех нас под монастырь подведешь. По-умному надо все делать, а не с твоими куриными мозгами. Только и знаешь, что резать!..
— Да это я так, пошутил, — заявил с ухмылкой Жорик и нож убрал.
— Не надо никого мочить, они и так все отдадут, — сказал Койот, и крепко поддатне, со стажем, урки поверили ему на слово. Молодое поколение, видно, поумнее, поизобретательней. В конце концов, деньги у черных выманить гораздо интереснее и безопаснее, тут Пашка прав. На зону всегда успеть можно. А вот провернуть аферу и на свободе остаться — тут голова нужна, да.
И старший Волков, и его кореша решили во всем положиться на Павла. Поверили, что он все организует как надо.
Так оно и вышло.
В помощники Койот взял Валентину и Жорика Жорик, во-первых, умел ездить на «КамАЗе», и, во-вторых, физиономия у него не была такой уж пугающей, как у Володи. Того за версту видно, что урка, наколки до локтей, угрюмый, злобный вид, мат через каждое слово. А операция, какую задумал Койот, требовала деликатности в обращении с людьми и толковых исполнителей.
…Понравившийся им «КамАЗ» — довольно новый, с красной кабиной и крепким тентом — они присмотрели у областной туберкулезной больницы. Больница эта находилась на окраине Придонска, можно сказать, в пригороде, километрах в семи от города Привозили сюда занедуживших со всей области, естественно, и родственникиблизкие приезжали с самых дальних районов, и добирались на чем придется, в том числе и на грузовиках.
До города дорога от больницы шла по лесному массиву, петляла и снова выпрямлялась, изобиловала поворотами, и скорость на ней водители вынуждены были держать небольшую. А самое главное — машины тут нечасто бегали: раз в полчаса пройдет рейсовый автобус, две-три легковушки прошмыгнут — и снова тишина, покой, свободное шоссе. Лишь иногда вприпрыжку пересечет его рыжая, озабоченная чем-то белка или стая бездомных голодных собак.
«КамАЗ» стоял у ограды больницы долго, и Койот начал уже беспокоиться: не собирается ли белобрысый щупленький водитель ночевать здесь, в больнице? Хотя, может, это было бы и лучшим вариантом? Угнать грузовик не составило бы труда. За ночь на нем можно далеко уехать. Но в таком случае не исключена погоня, розыск, который сразу же объявит ГАИ, задержание. А братья Махарадзе должны уехать из Придонска спокойно, спокойно добраться до солнечной своей Грузии, а там «КамАЗ», как и любую другую угнанную машину, ищи-свищи. Что к черным попало — то пропало, это известно.
За парнем, водителем «КамАЗа», Койот наблюдал еще с регистратуры, когда тот, оставив грузовик у больничной ограды, робко, по-провинциальному, расспрашивал у облаченной в белый халат девахи, как ему найти захворавшую маманю. Он пояснил, что мать его, Ефросинья Егоровна, лежит в легочно-терапевтическом отделении на четвертом, кажется, этаже, номер палаты он не знает, по телефону было плохо слышно, он не разобрал.
Скоро было установлено, где именно лежит Ефросинья Егоровна, сыну ее выдали халат-накидку, тапочки, и он пошел наверх, не дожидаясь лифта, бережно прижимая к груди полиэтиленовый пакет, полный гостинцев.
Койот, стоявший у регистрационного окошка, весь разговор слышал. Отошел потом в сторону, потоптался для вида в вестибюле, среди других родственников больных, а затем вышел на улицу к ожидавшим его Жорику и Валентине. Сказал:
— Лох пошел наверх, к мамане. Когда выйдет — не знаю, но не на весь же день он приехал!.. А как выйдет — действуй, Валентина. Мы — по своему плану.
Валентина — скромно одетая, должна была изображать кого-то из родни лежавшего в больнице.
Задачу свою она уяснила, что и как говорить, знала. Только бы не переиграть, попасть в масть.
От этого зависел исход операции, она это понимала. На лице ее, в голосе, в словах должна отражаться тревога любящей дочери. У нее в больнице тоже лежит мать, в тяжелом состоянии, и дай ей Бог выбраться…
Дети серьезно болеющих родителей, волею судьбы оказавшиеся в одном лечебном учреждении, быстро понимают друг друга и входят в контакт. На этом и строился расчет Койота.
Парень появился у «КамАЗа» часа через два.
Явно расстроенный, удрученный услышанным и увиденным в палате, спустился он по каменным ступеням парадного крыльца больницы, направился к грузовику, и Валентина, стоявшая неподалеку от автобусной остановки, тотчас направилась к нему. Попросила.
— Молодой человек, подвезите до города, а? Я так спешу, а автобуса нет уже сорок минут. Пожалуйста!
Парень рассеянно глянул на нее — молодая смазливая бабенка с пакетом в руках — тоже из больницы, вежливая. Отчего бы не подвезти?
— Ну, садись, — кивнул он. — На сигареты даешь? Рынок сейчас, сама знаешь. Ничего за так не делается.
— Ой, такая мелочь!
Валентина достала из сумки (она лежала в пакете) пятитысячную купюру, протянула водителю. Тот был занят в этот момент поиском ключей, и она, не дожидаясь, запросто сунула деньги в кармашек его клетчатой рубашки. Лицо у парня уже посветлело, мысли о больной матери, надо думать, отодвинулись, жизнь продолжалась, брала свое. Он открыл правую дверцу кабины, стал подсаживать Валентину на высокий порожек, держал ее за талию. Валентина же намеренно не торопилась влезать, раза два-три соскальзывала с колеса и порожка, никак не могла правильно поставить загорелую свою красивую ногу в изящной босоножке, позволяла парню взяться за талию, коснуться бедра. Тот принял игру, понял, что бабенка эта сулит ему своим поведением нечто большее, чем присутствие в кабине на протяжении нескольких километров. И потому тоже не спешил, посмеивался, глядя, как Валентина излишне высоко задирает юбку, оголяя чуть ли не все бедро…
Пока они возились, Койот с Жориком запрыгнули в кузов, притаились там среди каких-то мешков, картонных ящиков и пахнущих растительным маслом фляг.
«КамАЗ» наконец загудел, покатил прочь от больницы.
— …Я тоже маму приезжала проведывать, — рассказывала Валентина, стремясь придать своему голосу как можно больше печали. — У тебя мать в терапевтическом, да? А у меня — в хирургическом. Понимаешь, что это такое? Ее лечили-лечили и залечили. Теперь, говорят, правое легкое нужно удалять. Ужас! Я как услышала — душа в пятки. Такая серьезная операция. Говорила с врачами, просила, нельзя ли без операции обойтись? А они в один голос: никакие лекарства вашей маме уже не помогут, только хирургическое вмешательство… Да им что, им бы только резать.
— Ну и что решили-то? — заинтересованно спрашивал водитель, поглядывая на оголенные колени пассажирки. Ехать он не торопился: справа и слева тянулись стены добротного смешанного леса, прохлада манила к себе, как бы говорила: «Остановись, куда спешишь? Там, на шоссе, сразу за Доном — голая степь, негде будет приткнуться, посидеть на свежем воздухе». А бабенка, назвавшаяся Светланой, так обнадеживающе, призывно позволяла себя подсаживать-лапать, что только дурак не понял бы, чего она хочет. За какие-то две-три минуты успела почти все рассказать о себе: и про больную мать, которой грозит удаление легкого, и про свой развод с алкашом-мужем, и про сынишку, родившегося с явными дефектами-до сих пор плохо ходит. И живет эта Светлана одна теперь, и тоскует по вечерам у телевизора, и все же верит, что есть где-то такой человек, который… А ребенок — что ж, ребенок для настоящего мужчины не помеха.
