Робин Слоун - Круглосуточный книжный мистера Пенумбры
Я добираюсь до площадки и сажусь на ступеньку перевести дух. У этой леди нехилая выносливость. Может, она легкая, и у нее кости как у птицы. Может, она умеет левитировать. Я оборачиваюсь на путь, который мы прошли, и сквозь кружево черных ветвей вижу городские огни далеко внизу.
В домах звякает и брякает посуда. Я стучусь в дверь мисс Лапен.
Повисает долгая настороженная тишина.
— Мисс Лапен? — окликаю я ее. — Это Клэй, который… э… из магазина. Продавец. Мне вас надо кое о чем спросить.
Ага, или обо всем.
Все та же тишина.
— Мисс Лапен?
Я вижу, как полоску света под дверью пересекает тень. Она на миг замирает — затем клацает замок, и Лапен выглядывает.
— Привет, — любезно здоровается она.
Ее жилище — это нора хоббита-библиофила: потолки низко, стены близко, и все забито книгами. Маленький дом, но не сказать чтоб тесный; сильно пахнет корицей и немножечко — травкой. Перед чистеньким камином — кресло с высокой спинкой.
Лапен в него не садится. Она отступает в угол кухоньки, похожей на корабельный камбуз: подальше от меня, насколько позволяет место. Думаю, она выскочила бы в окно, если бы могла туда забраться.
— Мисс Лапен, — говорю я, — мне надо связаться с мистером Пенумброй.
— Может быть, чаю? — говорит она. — Да, чаю, а потом уж бегите.
Она возится с тяжелым медным чайником.
— У молодых людей по вечерам столько дел: всюду успеть, со всеми встретиться.
— Вообще-то, я должен быть на работе.
Ее руки на краю плиты вздрагивают.
— Ну конечно, ясно, но не волнуйтесь, есть много работ…
— Я не ищу работу!
И уже помягче я добавляю:
— Мисс Лапен, я серьезно. Мне нужно связаться с мистером Пенумброй.
Она смолкает, но лишь на миг.
— Профессий много. Можно стать пекарем, таксидермистом, капитаном парома.
Она поворачивается и, кажется, в первый раз смотрит прямо на меня. Глаза у нее серо-зеленые.
— Мистер Пенумбра уехал.
— А когда он вернется?
Лапен не отвечает, молча смотрит на меня, потом не спеша оборачивается к чайнику, который уже побрякивает и побулькивает на махонькой плитке. Искрящийся коктейль любопытства и ужаса пропитывает мой мозг. Пора брать быка за рога.
Я вынимаю ноутбук — вероятно, самое передовое из всех технических устройств, когда-либо пересекавших порог этой берлоги, и ставлю на стопку толстых томов, все из Дальнеполочного фонда. Новенький макбук выглядит будто растерянный пришелец, пытающийся затеряться в толпе широкоплечих землян. Я распахиваю его — светящиеся потроха пришельца наружу! — и запускаю свою визуализацию, пока Лапен идет через комнату с двумя чашками на блюдцах.
Ее взгляд падает на экран и, узнав на трехмерке магазин Пенумбры, она со стуком ставит блюдца на стол. Сцепив руки под подбородком, наклоняется к экрану и наблюдает, как обретает форму контурное лицо.
— Вы нашли его! — хрипло шепчет Лапен.
Она разворачивает на столе, освободив его от книг, широкое полотнище тонкой, почти прозрачной бумаги. Теперь моя очередь открыть рот: на бумаге интерьер магазина, вычерченный простым карандашом, и на нем тоже проведены линии, соединяющие книги на полках. Но ее схема не завершена: честно сказать, едва начата. Видно выступ подбородка, линию носа, но больше ничего. Эти черты, яркие и уверенные, окружены куделью стертых — многослойная история линий-призраков, раз за разом рисуемых и стираемых.
Давно ли, спрашиваю я, Лапен работает над своей схемой?
У нее все написано на лице. Щеки трясутся, будто она вот-вот расплачется.
— Вот почему, — говорит она, бросая взгляд на мой экран. — Вот почему мистер Пенумбра уехал. Но что вы сделали? Как у вас это вышло?
— Компьютеры, — отвечаю я. — Мощные компьютеры.
Лапен вздыхает и наконец усаживается в кресло.
— Это кошмар, — говорит она. — После стольких трудов.
— Миссис Лапен, — спрашиваю я, — а над чем вы работали? Что это все значит?
Лапен закрывает глаза и отвечает:
— Мне запрещено об этом говорить.
Одним глазом она украдкой бросает взгляд на меня. Я спокоен, смотрю приветливо и стараюсь выглядеть как можно безобиднее. Она вздыхает.
— Но вы были по душе мистеру Пенумбре. Он вас очень хвалил.
Мне не нравится, что она говорит в прошедшем времени. Лапен тянется к чашке, но не достает, так что я беру блюдце с чашкой и подаю ей.
— И так приятно об этом поговорить, — продолжает она. — После стольких лет чтения, чтения, чтения.
Умолкнув, она прихлебывает чай.
— Вы никому не расскажете?
Я качаю головой. Никому.
— Хорошо, — говорит она.
Глубоко вздыхает.
— В братстве Неразрывного Каптала я новичок. А оно существует больше пятисот лет.
Добавляет, с важностью:
— Сколько существуют книги.
Ого. Лапен таки новичок? А ей ведь, наверное, лет восемьдесят.
— А как вы туда попали? — спрашиваю я.
— Магазин, — отвечает Лапен. — Я покупала там лет шесть, ой, или семь. И вот как-то рассчитываюсь за книгу — я так ясно помню тот день, — а мистер Пенумбра смотрит мне в глаза и говорит: «Розмари…» — Она похоже изображает Пенумбру. — «Розмари, за что вы так любите книги?» И я сказала: «Ну, я не знаю».
Она оживляется, почти ребячится.
— «Наверное, я люблю их за то, что они молчат, и я могу брать их в парк».
Она прищуривается.
— Он глядит на меня, ни слова не говорит. Тогда я сказала: «Ну, вообще-то я люблю книги за то, что это мои лучшие друзья». Тут он улыбнулся — у него чудная улыбка — пошел, забрался на стремянку и полез туда, в высоту, куда при мне ни разу не лазил.
Ну ясно. Я уловил.
— Он дал вам книгу из Дальнеполочников?
— Как вы сказали?
— Ой, из… ну, с тех дальних стеллажей. Зашифрованные книги.
— Это codex vitae, — поправляет Лапен, четко выговаривая слова. — Да, мистер Пенумбра дал мне одну из этих книг и ключ для расшифровки. Но он сказал, что никаких ключей, кроме этого, больше не будет. Следующий мне придется искать самой, и потом следующий.
По ее лицу пробегает легкая тень.
— Он сказал, что в непереплетенные я попаду быстро, но мне пришлось очень трудно.
Постойте-ка.
— Непереплетенные?
— Есть три ступени, — объясняет Лапен и перечисляет, разгибая тонкие пальцы. — Новичок, непереплетенный и переплетенный. Чтобы стать непереплетенным, нужно разгадать Загадку основателя. Это, вы поняли, магазин. Идешь от книге к книги, расшифровываешь каждую, ищешь ключ к следующей. Они расставлены специальным образом. Это как будто запутанная нить.
Я понимаю.
— Это и есть загадка, которую я разгадал.
Она отрывисто кивает, хмурится и отпивает чай. Потом, будто внезапно вспоминая: «А знаете, я когда-то была программистом».
Не может быть.
— Но тогда компьютеры были огромными и серыми, как слоны. О, работа это была нелегкая. Мы были первопроходцами.
Очуметь.
— А где это было?
— В «Пасифик Белл», там, на Саттер-стрит.
Она показывает пальцем в сторону городского центра.
— …еще тогда, когда телефон считался сложнейшей техникой.
Лапен усмехается и театрально хлопает ресницами.
— Я была очень современной девушкой, знаете ли.
О, я верю.
— Но уже столько лет прошло с тех пор, как я занималась такими машинами. Мне и в голову не приходило поступить, как придумали вы. Ох, ведь это…
Она машет рукой в сторону груды книг и бумаг.
— …было такой каторгой. Брести от книге к книге. Некоторые были интересные, но некоторые…
Она вздыхает.
С улицы слышится топот, всполошенный птичий хор, а потом раздается нетерпеливый стук в дверь. У Лапен расширяются зрачки. Стук не прекращается. Дверь трясется.
Лапен тяжело поднимается с кресла, поворачивает ручку, и перед нами Тиндэлл, глаза дикие, волосы растрепанные, одна рука у головы, вторая в воздухе, занесенная для стука.
— Он уехал! — вопит Тиндэлл, врываясь в комнату. — Вызван в библиотеку! Как это так?
Он обходит комнату быстрыми кругами, словно пытаясь таким образом успокоиться. Бросает взгляд на меня, но не останавливается и не сбавляет ходу.
— Он уехал. Пенумбра уехал!
— Морис, Морис, остынь, — призывает его Лапен.
Она усаживает его в свое кресло, и он валится на сиденье, ежась и дрожа.
— Что будем делать? Что мы можем? Как поступить? Без Пенумбры…
Тиндэлл смолкает, затем, склонив голову набок, смотрит на меня.
— А вы можете управлять магазином?
— Э, погодите-ка, — говорю я. — Он же не умер. Он просто… вы же только что сказали, что он поехал в библиотеку?
На лице Тиндэлла написано другое.
— Он не вернется.
Тиндэлл качает головой.
— Не вернется, не вернется.
Знакомый коктейль — но теперь больше ужаса, чем любопытства — просачивается мне в желудок. Неприятное ощущение.
