Ольга Володарская - Пикник на Млечном пути
Ренат понимал, что отец пресытился ею. Жена не возбуждала его. Его тянуло к молодым, грудастым, упругим, развратным. И он возил таких телочек на курорты, отрывался с ними – Ренат был в курсе, в тусовке слухи распространяются быстро, и не упрекал. Почти все мужчины его возраста и достатка поступали так же. Но только глупые уходили от своих жен к профурсеткам…
– Сынок, ты чего же не ешь? – спросила мама. А Ренат так задумался, что только сейчас увидел перед собой тарелку с супом.
Взяв ложку, он принялся зачерпывать густые щи и отправлять их в рот.
– И с плюшкой тминной вприкуску, сама пекла.
Кто бы сомневался! Мама все делала сама: и хлеб, и майонез, и буженину, не говоря уже о соленьях-вареньях.
– Вкуснятина, – похвалил мамину стряпню Ренат.
– А давай я котлеток пожарю? Они готовы, осталось только на сковородку кинуть?
– Хочешь, чтоб я лопнул? – хмыкнул Ренат.
– Я хочу, чтоб ты поправился немного. Совсем прозрачный стал.
– Да перестань, мам, я скинул всего пару кило. Мне старая одежда вся как раз, – успокоил родительницу Ренат. Он на самом деле не так сильно похудел, как маме казалось. Разве что ремень на джинсах потуже затягивал. А вот лицо на самом деле осунулось. Но что поделать! Раньше он был сытым и довольным «золотым мальчиком», теперь замотанным проблемами работягой. – Слушай, а ты для кого столько готовишь всегда? – спросил он, доев щи. Теперь чаю с вареньем, и можно отправляться в душ. – Живешь одна, ешь мало, я редко бываю…
Ему показалось, что мама смутилась. Она быстро схватила опустевшую тарелку и бросилась к раковине ее мыть. В этом не было ничего удивительного. Она всегда сразу убирала со стола грязную посуду.
– Люблю я стряпать, ты же знаешь, – услышал он ее ответ. – Да и должна быть еда в доме. Всегда! На случай незваных гостей. Меня бабушка этому учила.
– И часто у тебя гости бывают?
– Не особо. Но вот сам посуди, приехал бы ты, как этой ночью, без предупреждения, а у меня пустой холодильник. Что бы ел сейчас?
– Яишенку. Ее я готовить умею. – Ренат только ее и умел. Хотя пытался жарить картошку и варить макароны. Но все выходило совершенно невкусно. Не так, как в ресторанах, где он раньше столовался, и тем более не как у мамы. Поэтому питался в клубе, а перекусывал в «Маке».
– Телефон звонит. Твой?
Ренат кивнул и стал подниматься из-за стола, но мама остановила:
– Сиди, я принесу.
Вернулась она через несколько секунд. Лицо взволнованное, рука, в которой зажат телефон, чуть подрагивает.
– Кто там? – испугался Ренат.
– Отец, – шепотом ответила она.
Да, звонок отца – повод для волнения. Поскольку тот ни разу после ссоры не связывался с сыном. С женой бывшей тоже не общался, но хотя бы присылал поздравительные эсэмэс. Рената же и этим не баловал.
Он, взяв у матери мобильник, поднес к уху и сказал:
– Алло. – Голос не дрогнул, хотя Рената внутренне потрясывало.
– Доброе утро.
– Доброе.
– Удобно разговаривать?
– Да.
– Я хотел бы встретиться с тобой.
Мама, стоявшая рядом и слышавшая разговор, часто-часто закивала. Как будто боялась, что сын откажется от встречи. Но он и не думал этого делать:
– Хорошо, давай. Где, когда?
– Приезжай в мой офис часикам к трем.
И, не сказав больше ни слова, отсоединился.
Услышав частые гудки, мама сокрушенно покачала головой.
– Как с чужим поговорил.
– Но поговорил. Уже прогресс. Помириться хочет, как думаешь?
– Надеюсь, сынок. Ты только, пожалуйста, будь паинькой. Не психуй, не груби, главное, не обвиняй ни в чем.
– Мам, давай я сам разберусь, как себя вести?
– Разобрался уже как-то, – сердито проговорила она. – Теперь в драных джинсах ходишь. Что смотришь так на меня? Достала я их из пакета, чтобы постирать, смотрю, а на заднице прореха. Неужели зашивать думал?
– Не сам, в ателье отнести.
– Выбросила я их.
– Мам, это «Кензо»!
– Это драные штаны, Ренат. Их нужно выкидывать.
– Мне не на что покупать новые «Кензо».
– Вот поэтому я тебе и говорю, будь паинькой с отцом.
– Не обещаю. Но я постараюсь. Ты пойми, мне не за себя, за тебя обидно.
– А мне за тебя! Отец от меня ушел, а получилось, что и от тебя тоже.
– Да ушел бы к нормальной, ладно, а то к этой…
– Там сам хотел на ней жениться. Или считаешь, что по молодости-глупости имел право на такую ошибку, а твой убеленный сединами и умудренный опытом отец нет?
Ренат удивленно на нее воззрился. Мама хмыкнула:
– Что, думал, я не знаю о вашем любовном треугольнике?
– Но откуда ты… – Ренат скрывал от матери тот факт, что именно он познакомил отца с Лесей, ему было стыдно признавать себя косвенным виновником их развода.
– Добрые люди доложили. И, знаешь, я даже порадовалась тому, что эта девица окрутила не тебя, а твоего папашу.
– Неужели не обидно?
– Обидно, – не стала спорить мама. – Еще как! Но переживала я только первое время. Сейчас радуюсь тому, что осталась одна. Мне лучше, спокойнее. Вот если бы ты еще помирился с отцом, я стала бы абсолютно счастливой.
– Ты святая женщина, мама, – он чмокнул ее в макушку. – Пойду собираться. Надо домой заскочить, переодеться.
– Только не в рванье, пожалуйста.
Ренат хохотнул и скрылся за дверью спальни.
Глава 8
«Фа»
Она стояла у постели матери и смотрела на ее худое морщинистое лицо. Некрасивое, если не сказать, отталкивающее. Такой ее сделала не болезнь. Еще до инсульта мать выглядела как ведьма. Старая, страшная, злая. Ее боялась вся дворовая детвора. Разбегалась, едва завидев. Да и взрослые старались держаться подальше от соседки. За глаза называли Старухой Изергиль. Как будто не знали, что женщине всего-то пятьдесят с небольшим.
Мать и в молодости была некрасивой. Но пыталась исправить это при помощи краски для волос, укладки, косметики, приличной одежды. Она осветляла свои мышиного цвета волосы, завивала их, бесцветные ресницы и брови темнила, губы покрывала розовой помадой и любила носить мини-юбки, чтобы продемонстрировать единственное, чем могла гордиться, – ноги. Но все ухищрения были напрасны – краше она не становилась. Все портило выражение лица. Оно оставалось злым, даже когда мать улыбалась.
Следить за собой она перестала в сорок пять, когда ушла на пенсию, работала на вредном производстве, пусть и кладовщиком. Сначала перестала краситься, потом и осветляться. Мини-юбки пошли на тряпки, их заменили балахоны и мешковатые джинсы из секонд-хенда. Во всех новых нарядах матери имелись карманы, женщина напихивала в них то, что крала в магазинах. Лишившись возможности тащить, что плохо лежит со склада, она начала по мелочи воровать в супермаркетах. Надо отметить, ни разу не попалась, но Фае все равно было за нее стыдно, и когда мать, расщедрившись, давала ей шоколадку или жвачку, отказывалась.
Жили они всегда вдвоем. Мать всегда мечтала это исправить, ей хотелось найти себе пару. Она и мини носила для того, чтобы завлечь какого-нибудь мужичка. И ухажеры у нее появлялись, да только быстро исчезали.
– Это все ты виновата! – кричала мать на Фаю. – Кому я нужна с ребенком?
Когда девочка услышала это обвинение впервые, то робко возразила:
– У соседки тети Кати сын и дочка, но она, когда овдовела, вышла замуж за дядю Юру.
Она хотела перечислить еще несколько имен, но мать не дала ей продолжить – хлестнула по губам.
– Я разрешала тебя открывать рот? – завопила она. – Нет? Тогда захлопни его, маленькая дрянь. Что ты понимаешь? Тетя Катя… Да у нее квартира огромная и машина от мужа осталась, вот Юрка на ней и женился… Из выгоды! А у меня ничегошеньки, только ты, соки из меня пьющая. Жрешь, как взрослая, рвешь одежду, мараешь кучу бумаги…
– Я рисую, – пискнула Фая, но тут же захлопнула рот, чтобы еще раз не получить по губам.
– Рисует она, – фыркнула мать. – Каля-маля? Ты бездарь. У тебя никаких талантов нет. Уборщицей, когда вырастешь, будешь работать. Так что иди, бери в руки тряпку и мой балкон.
– Но я его позавчера…
– Голуби насрали! Убрать надо. Через час проверю, пшла…
И Фая шла, и отмывала птичье дерьмо от перил балкона – жили они на последнем этаже, и облюбовавшие крышу голуби испражнялись на их балкон регулярно.
Если мать принимала работу с первого раза, то кормила дочь ужином, если же нет, лишала еды. Так что сказать, что Фая жрала, как взрослая, было нельзя. Наедалась, когда была возможность, а за неимением – голодала. Пила чайный гриб и ложилась спать с пустым желудком. Причем не всегда в кровать. Порою на том же балконе ее оставляли. Хорошо, что там матрас надувной имелся. Фая опускалась на него, сверху накрывалась старой, поточенной молью шубой. Шуба воняла пылью и нафталином, но девочка любила ее. Теплая, уютная, она согревала даже в холода. Как-то спящую на морозе Фаю увидела соседка и явилась к матери, чтобы отчитать. Та, естественно, ее на порог не пустила, только дверь приоткрыла на ширину цепочки и разговаривала через щель.
