Преступления и призраки (сборник) - Дойл Артур Конан
Первый из ключей к этому делу я получил в разговоре с миссис Парнелл. Помните, как домохозяйка, сочувствуя своему жильцу, всячески расписывала, как бессердечные работодатели, начиная с Рождества, то и дело посылали Бута в бесконечные ревизии, связанные с длительными разъездами? Я сразу почуял неладное, а запрос в банк только укрепил мои подозрения: в эти месяцы мистеру Буту не поручали никакой дополнительной работы. Почему же он солгал своей хозяйке? Вариантов тут два: либо его длительное регулярное отсутствие было связано с подготовкой самого преступления, либо с организацией пути отхода после него.
Ну, суть преступления нам известна: мошенничество с банковскими счетами. Оно такого рода, что длительные отлучки тут совершенно не требуются. Значит, принимаем второй вариант: подготовка пути отхода.
Почти сразу я задумался над тем, что все последние месяцы преступник жил двойной жизнью, намереваясь в нужный момент сбросить с себя привычную личину и надеть новую: личину человека, которого никто не связывает ни с Бутом, ни с совершенным им преступлением. При некоторых обстоятельствах этот способ чрезвычайно эффективен. Но в данном случае скрываться под чужой личиной было, пожалуй, слишком рискованно, во всяком случае – сразу, в первые же дни, когда все ищут преступника и потому обращают особое внимание на малознакомых «новичков», чье прошлое вызывает сомнения. Пойти по этому пути в чистом его виде было бы наивностью, которой я от Бута не ждал.
Другим ключом к разгадке стала судьба картины и книг. Я попытался стать на место преступника. Эту часть своего имущества он ценил очень высоко; весит она немного, места тоже занимает мало, следовательно, без особых затруднений может быть скрыта и перемещена. Почему же Бут решил расстаться со всем этим? Ведь тому не существовало решительно никакой серьезной причины!
Гораздо логичней предположить другое: Бут не распродал книги и не подарил картину. Он где-то спрятал их, а скорее – переслал куда-то в несколько приемов. С тем, чтобы впоследствии, уже надев маску непричастного к преступлению человека, снова вступить в права владения.
Оставалось только узнать, куда это движимое имущество перекочевало. Если это удастся, то появится неплохой шанс поймать его нового владельца, который, по моей логике, будет все тем же Бутом.
Начать предстояло с поисков акварели. Причина этого очевидна: акварель покинула своего владельца в последний момент, утром того самого дня, когда он уже начал операцию по перебросу денег на счета – и следы ее могли еще не успеть затеряться.
Не буду утомлять вас подробностями этого поиска. Скажу лишь, что мне потребовалась всего лишь пара часов, чтобы установить, куда отправилась картина. Да, Ватсон, вы правы: она даже не покинула пределы Брумхилла, оказавшись на Глоссоп-роуд, в доме миссис Такери…
Я без труда нашел благовидный предлог, позволивший нанести туда визит и переговорить с хозяйкой. Миссис Т. оказалась легковернейшей из смертных. Не прошло и получаса, как я уже знал все необходимое: да, у нее есть квартирант, зовут его мистер Винтер, он сейчас в отъезде – он, будучи коммивояжером, вообще постоянно отсутствует, что поделать, бедняжка, такая работа… Описание его достаточно хорошо совпадало с приметами Бута, за исключением двух броских особенностей: большие усы и темные очки, которые Винтер носил постоянно, якобы из-за какой-то болезни глаз.
Надеюсь, вы помните, Ватсон: я всегда говорил вам, что главное в моей работе – постоянно учитывать мелкие, вроде бы незначительные детали. Так, я с большим удовольствием услышал, что мистер Винтер по утрам еще до завтрака обязательно выпивает чашку горячего шоколада. Не менее интересна и история появления в этом доме акварели – той, по следу которой я шел: в среду утром, когда мистер Винтер уже был в отъезде, ее принес какой-то джентльмен (миссис Такери его не узнала), попросивший передать эту картину жильцу, когда он вернется. Кроме того, у Винтера было много книг, причем из каждой своей поездки он привозил очередной их запас. А поселился он у миссис Такери в прошлом декабре…
Суммировав эти факты, я окончательно перестал сомневаться, что Бут и Винтер – одно и то же лицо. И, по-видимому, беглый банковский работник не превратится в законопослушного коммивояжера сразу; нет, сначала он направит погоню по ложному пути – и лишь потом вернется, чтобы снова обрести свою картину и книги, которые, судя по всему, ценит наравне с сокровищами.
Недавно снятая фотография, на которой Бут предстал в довольно приметном и будто бы единственном своем костюме, явно была предназначена для отвода глаз. Равно как и «забытый» листок промокательной бумаги. Не говоря уже о том, что сохранившаяся на нем информация пришлась уж слишком кстати, все-таки этой информации было чересчур много: и письмо с просьбой заказать билет, и адрес агентства… Между прочим, для адреса на этом листе уже почти не оставалось свободного места, так что, хотя наш подозреваемый все-таки ухитрился промокнуть конверт единственным неиспользованным участком бумаги, при этом смазал пару строк – слегка, но достаточно, чтобы полиция не сумела прочесть их с полной уверенностью. Пришлось ему некоторые буквы осторожно дорисовать прямо на промокашке. Он сделал это с большим искусством (банковский работник все-таки!), но мой опыт тоже чего-то стоит и распознавать такие поправки я умею.
Так что я пришел к выводу: Бут, он же Винтер, даже не собирается отправляться через океан на «Эмпресс Квин». Но я недооценил его изобретательность. Очевидно, он заранее заказал не один, а два билета: один на свое имя, другой – на вымышленное. И, что гораздо трудней, смог очень умело и успешно создать у всех иллюзию, что под этими именами на корабле едут два разных пассажира. Большую часть времени он изображал из себя Винтера, из-за чего Буту пришлось стать нелюдимым до эксцентричности человеком, почти все время пребывающим в каюте. Между прочим, это имело еще одно следствие: выходящая за все обычные пределы скрытность этого богатого эксцентрика только привлекла к себе дополнительное внимание, так что его присутствие на борту сделалось хорошо известным фактом – именно потому, что видели его мало, редко и почти не имели возможности как следует рассмотреть.
Тем не менее, допустив на этом промежуточном этапе серьезную ошибку, я оказался прав в главном. И миссис Такери, конечно же, ничего не зная о подоплеке дела, сочла возможным выполнить мою просьбу: известить меня, когда ее жилец вновь вернется домой из своей коммивояжерской поездки.
Так что случайностью во всем этом деле было только одно: телеграмма из Шеффилда пришла в тот самый момент, когда нас навестил Лестрейд. Но, согласитесь, Ватсон, это оказалась в высшей степени удачная случайность!
На службе Ее Величества
Ветеран Крымской кампании
Перевод Г. Панченко
– Так точно, я старый служака, сэр, – произнес мой оборванный собеседник и коротко отсалютовал, поднеся ладонь к потрепанной шляпе совсем не военного образца. – Крымская кампания и Большой Бунт[18], сэр.
– Какие войска? – спросил я безразлично, все еще не собираясь уделять этому разговору особого внимания.
– Королевская конная артиллерия. Спасибо за пунш, сэр. Да, я люблю горячий. И от сахара тоже не откажусь, сэр.
То, что мы вообще оказались за одним столиком, может показаться странным – но только не тому, кто знает, как это все-таки на самом деле приятно: услышать английскую речь здесь, посреди бесплодных уэльских холмов. И, конечно же, еще приятней, если окажется, что собеседнику есть о чем рассказать.
Последние десять миль я тащился уже буквально из последних сил, обливаясь потом, проклиная себя за то, что поддался новомодному увлечению под названием «пеший туризм» и давая себе самые решительные клятвы больше никогда не забредать в эти края. Поклонники здешних мест уверяют, что «только тут можно составить непредвзятое мнение о подлинно кельтском духе, о кельтских обычаях и нравах, кельтском гостеприимстве и, главное, незатронутом веянием времени исконно кельтском языке». Что ж, мнение обо всем этом я действительно составил, однако оно таково, что в приличном обществе его неуместно произносить вслух. Уверен, что из моей души нескоро выветрится это мнение. Равно как глубокая и всепоглощающая ненависть ко всем окрестным Джонсам, Дэвисам, Моррисам, а также прочим славным фамилиям, горделиво прослеживающим свою родословную вплоть до древних кимвров включительно.
