Пошел купаться Уверлей - Высоцкий Сергей Александрович
— Исключено.
Корнилов не стал расспрашивать Алабина, откуда у него такая уверенность. Раз говорит — значит, проверил. А каким образом — это уже его дело.
Мимо них бесшумно проплыла по течению байдарка. Молодой плечистый парень умело держал ее на стремнине, а спутница плела венок из кувшинок. Наверное, они плыли уже давно — девушка успела сгореть на солнце. Кожа на плечах так покраснела, что Корнилов поежился: «Дуреха! Неужели не чувствует, как пылает синим пламенем?»
Они молча проводили байдарочников взглядом, пока те не скрылись за поворотом реки.
— И чего же ты, Василий, от меня хочешь? Чтобы я побегал по окрестностям, пещеры поискал? Выяснил, не прячется ли в одной из них пропавший фриц?
— Да что вы, Игорь Васильевич! — запротестовал Алабин. Но как-то не слишком энергично запротестовал. — Я посоветоваться заглянул. Порассуждать. Помните, как вы нам говорили: «Посидим, мужики, порассуждаем, может быть, обо что-нибудь и стукнемся». Странное же дело, как ни посмотри! Знать бы, что за люди эти германцы…
— И зачем к нам пожаловали! — усмехнулся Корнилов. — А ты не пытался запросить немецкую сторону?
— Вы что, шефа нашего не знаете? — мрачно сказал Алабин и скрипучим голосом провещал: — «Вместо того чтобы убийцу искать, вы предлагаете выяснить, хорошим ли человеком был убитый? Алабин, Алабин, мыслите, как муравей».
— Почему как муравей?
— Вот я и спросил его об этом однажды. И получил исчерпывающий ответ: «Потому, что муравей и вовсе не мыслит».
Корнилов почувствовал, что подполковник до сих пор переживает обиду, и решил уйти от неприятной темы.
— Послушай, ты еще не проголодался?
— Да мы только что поужинали! — удивился Алабин. — И так плотно!
— Правда? А мне показалось, уже много времени прошло. Вспомнил, как ты закуски недоеденные в холодильник убирал… Кстати, а у тебя у самого есть рабочие версии по поводу убитого «спелеолога»?
— До рабочих версий пока далеко, но какие-то завалящие мыслишки появляются.
— Поделись.
— Вы только не улыбайтесь. А то опять про «Остров сокровищ» скажете.
— Давай, давай, не труси соломой. Выкладывай!
— В этих местах имение Набоковых было. В Рождествене — дом дяди Владимира Набокова, миллионера Рукавишникова. Богатейшие люди. А ведь первые годы эмиграции Набоковы бедствовали. Мать писателя одно колечко сумела вывезти. Все ценности в России остались.
— В Петербурге, — уточнил Корнилов. — Набоков в своих воспоминаниях пишет, как швейцар показал солдатам сейф с драгоценностями, запрятанный в стене. Читал?
— Это я знаю. Но посудите сами — в таких богатых имениях и картины знаменитых художников были, и фарфор, и столовое серебро.
— Не разгоняйся. Революция все подчистила. Или местные крестьяне.
— Могли и не успеть.
— Объясни.
— Шла война, немцы двигались на Петроград. Набоковы могли основные ценности спрятать здесь. В каких-нибудь пещерах, подвалах. И через много, много лет немцы как-то об этом узнали. И решили прибрать к рукам.
— Вася, Владимир Набоков не так уж давно умер. В 1977 году. Он мог и сам попробовать вернуть себе ценности. Законным путем! Если бы они существовали. Кто бы посмел ему отказать?
— Он просто не верил, что их вернут. И молчал.
— А сын? Вдова? Да в его воспоминаниях нет и намека на оставленные в усадьбе ценности.
— Был бы намек — давно бы всю округу перекопали!
— Хорошо! — вдруг легко согласился Игорь Васильевич. — Примем как одну из гипотез. Есть и другие?
— Есть. В сорок первом сюда пришли германцы. — Алабин почему-то упорно называл немцев германцами. Корнилов вспомнил, что и раньше слышал от него это не совсем привычное для слуха словечко. — И в сорок четвертом их отсюда выбили. Киевское шоссе — прямая дорога на Запад. Все их обозы отступали здесь. По этому шоссе они везли награбленное добро из гатчинских и павловских дворцов.
— Янтарную комнату из Петродворца…
— А почему бы и нет?!
— Ее вывозили морем.
— У вас есть хоть одно достоверное подтверждение?
— У меня — нет. — Корнилов улыбнулся. В запальчивости Алабина было для него что-то новое. За долгие годы совместной работы у Игоря Васильевича создалось представление о нем как о человеке очень спокойном и уравновешенном.
— То-то и оно! — Алабин наконец улыбнулся. — Оставим в покое Янтарную комнату. И без нее хватает пропавших ценностей. Тот же Гатчинский дворец.
— Вася, как шальную гипотезу можно принять к сведению. Но такие ценности незаметно не упрячешь! Вокруг люди — местные жители. Они же видели бы, проболтались. А если не они — сами немцы. После войны кто-то мог и заговорить. А у тебя нет более… — Корнилов помедлил, подыскал не слишком резкое и обидное слово, — земной версии?
— Да тут все версии земные. Речь о пещерах идет!
— Ты меня не понял? — сказал генерал с укоризной.
— Понял. Другие версии в голову не лезут. Если только эти крестики не означают одной простой истины — убитый был поклонником гениального писателя Владимира Набокова и хотел побывать в его имении. Прикоснуться к духовным ценностям. А снаряжение спелеолога он захватил случайно.
— А прокурор, обнаружив крестики, решил, что покойный должен забрать там партию наркотиков. — Корнилов покачал головой. — Но в отличие от тебя городского прокурора романтиком не назовешь. Он человек о-очень практичный. И опять мы с тобой пришли к тому, с чего начали, — надо выяснить, что за человек был покойный? Кто по профессии? Не был ли спелеологом-любителем? Не общался ли у себя дома с русскими мафиози? Кстати, ты мне даже имени его не назвал!
Алабин достал из нагрудного кармана листок плотной бумаги. Передал Корнилову, на нем было написано:
«Вильгельм Кюн, 1957, Дюссельдорф, живет в Мюнхене. Шатен, худощавого телосложения, глаза карие. Особых примет не имеет.
Убитый — Конрад Потт. Гере. Блондин, крупного телосложения, глаза голубые, 1949, живет в Мюнхене».
Двое в иномарке
Алабин уехал в пять утра. Корнилов напоил его крепким черным кофе. Хотел приготовить яичницу, но Василий отказался:
— Через час буду дома, поем как следует. И на Литейный.
— На этой тарахтелке? За час до дома? — Игорь Васильевич усмехнулся. — Помнишь, у меня шофер был, Саша Огнев? Ас! Так вот — на «Волге», с сиреной, однажды домчал меня отсюда в контору за час десять. И потом год похвалялся. И ты…
— Игорь Васильевич, послушайте мотор, — обиженно сказал Алабин и запустил двигатель. Даже не прогретый, он заработал мягко и устойчиво. Почти неслышно. — Чувствуете, что за аппарат? Во-вторых, сейчас шоссе пустое…
— И в-третьих, — усмехнулся Корнилов, — ты мастер не хуже Огнева. Я тебя правильно понял?
— Правильно, шеф! — Алабин расплылся в улыбке. — У меня на этом «запоре» мотор от «вольво» поставлен. Так что… — Он приветственно поднял руку и медленно выехал за ворота. Но тут же затормозил и с озабоченным видом вылез из машины.
Игорь Васильевич пошел ему навстречу.
— Совсем забыл! — морщась, словно у него неожиданно заболел зуб, сказал подполковник. — Такое дело, шеф. Строго между нами. В записной книжке убитого нашли несколько питерских телефонов. Их сейчас проверяют. Но два — очень интересные. Их ни одно справочное не знает. Это личные телефоны бывшего главы.
— «Пожарника», что ли?
— Берите выше. Самого главного. Домашний и дачный. Этот мужчина нынче два культурных фонда возглавляет.
— Такая информация в поисках пещеры мне не поможет, — усмехнулся Корнилов. — Но деталька аппетитная.
— Вот-вот! Я потому и решил сказать. Информация…
— Мать интуиции! — закончил Игорь Васильевич.
Алабин сел в свой уникальный «запорожец» и уехал.
«Долго же Вася крепился! — подумал Корнилов, глядя вслед серой неказистой машине. — Наверное, начальство строго-настрого приказало молчать об этих телефонах. Клятву взяло».
Корнилов не спеша поднялся в горку, к проселочной дороге. Когда-то это была аллея могучих столетних берез. Осенью под этими березами можно было насобирать корзину крепких белых и подосиновиков. А вот подберезовики здесь не росли.
