Большой куш - Корецкий Данил Аркадьевич
– К ним, – кивнул Васильев. – Как они себя ведут?
– Да как? Борзые, – сказал майор. – Я их на разных этажах держу, но ведут они себя одинаково. Каждый норовит «хату» под себя поставить. И у них получается. Правда, я не мешаю – таких указаний от инициаторов разработки не было.
Степанов кивнул.
– Да, это нам пока не интересно. Нам «поколоть» их надо. Что они дают «по низу»?
– Ничего не дают. Агенты их опасаются и особо интенсивно не работают – рискованно. Если мой парень «проколется», так его тут же и удавят. А так, в обычном разговоре Хвосты отмалчиваются, только зыркают с подозрением, как будто в душу заглянуть хотят…
– Ну ладно, давай нам их по одному, – сказал Васильев. – Какой свободен?
– Ну, семнадцатый, где вы обычно работаете, – сказал Филонов.
– Сойдет. Тем более там вода есть.
– Вы только не переусердствуйте…
Кабинеты оперчасти находились на втором этаже СИЗО, в то время как следственные кабинеты располагались на первом. На второй этаж легче заводить тех, кого не должны видеть следователи, адвокаты, толпящиеся внизу, и другие заключенные, которых вызывают на допросы или ознакомление с делом.
«Американцы» ждали недолго. Вначале привели старшего Хвостова. Как водится, оперативники разыгрывали доброго и злого полицейского, но в данном случае эта тактика не подходила. Хвост был готов разорвать на куски что одного, что второго. Конвоиры даже рекомендовали не снимать с него наручники, но «Американцы» не послушались. Все-таки допрашивать с пристрастием человека, у которого руки скованы за спиной, как-то неприлично…
– Ладно, Сергей, – доброжелательно начал Васильев, который по роли был «добрым». – Давай, рассказывай, кто с вами еще был, где взяли взрывчатку, где остальные деньги. Расскажешь – будет тебе и камера хорошая, и срок поменьше, и в колонии все будет нормально. Ты же не за главного там работал. Зачем тебе идти «паровозом»?
Хвост только усмехнулся, растирая запястья.
– Мы вообще нигде не были. О чем рассказывать-то?
– Не дури, – по-прежнему мягко сказал добрый полицейский. – Вас же видели. А двух рыжих, действующих в паре, кроме вас в городе нет.
– Подумаешь! Надели парики – вот и двое рыжих! Напялили шляпы – вот и двое в шляпах! Зачем ментам, спрашивается, в шляпы рядиться? Или вы эти, как их… голубые, а по-нашему – пидоры?
– Ты говори, да не заговаривайся, – сказал Васильев, который по роли был скован в жестких действиях.
Зато Степанов вместо словесного увещевания ударил Хвоста открытой ладонью в ухо так, что он слетел со стула и наверняка получил дырку в барабанной перепонке.
– Ах, гад, – зарычал он и бросился на оперативника.
Обычно так не ведут себя даже отпетые отморозки – себе дороже. Тут и добрый полицейский стал злым, он ударил Хвоста ногой в бок, отбросив в сторону, после чего беседа перешла в стадию, которая уголовно-процессуальным кодексом, да и вообще ни одним документом не предусматривается, а на практике называется «допросом третьей степени». Что интересно – первая и вторая степень в оперативной практике не фигурировали, только третья. Но смысл этого действа был ясен даже неискушенному человеку: сломить преступника и получить правдивые показания.
Но Хвоста сломить не удалось. Он выдержал все приемы имеющиеся в оперском арсенале, – и «ласточку», и «телефонный справочник», и даже испытание пластиковым кульком. Когда он немножко пришел в себя, его сдали конвоиру и вызвали младшего брата – Николая, с которым повторилась та же самая история. Надо сказать, что, вообще-то, полная неудача «Американцев» постигла впервые.
– Ладно, что делать, придется без их признания работать…
Они переглянулись и направились сквозь множество дверей к выходу из СИЗО.
* * *Когда они вернулись в отдел, оказалось, что их давно разыскивает Бобров.
– Шеф в ярости, Как пришел с совещания, каждый час звонил! – понизив голос, сообщил Сероштан, хотя был в кабинете один. – Сказал: как появитесь – сразу к нему! Что вы там такое выкинули?
– Что мы можем выкинуть? – изобразил удивление Степанов. – Просто по Хвостам пока результатов нет. Видно, ему Синеватый разгон устроил, а он нам пистон хочет вставить…
– Ну, идите, получайте свой пистон! – недоверчиво ухмыльнулся Сероштан. – Только шляпы свои здесь оставьте. Он их раз десять упоминал. И не с одобрением, мягко говоря!
«Американцы» повесили шляпы на вешалку. Полицейским из отряда Гувера было проще: в Лос-Анджелесе шляпы не выглядели столь экзотично, как в Тиходонске. Они их снимали только во время танца с дамой. И на похоронах товарищей снимали, а в конце траурной процедуры клали их на гроб… Здесь же безобидный головной убор почему-то вызывал скрытую иронию, насмешки или раздражение. А если Бобров и так разъярен, то лучше не усугублять…
Но начальник отдела успел успокоиться или просто взял себя в руки. Во всяком случае, начал он не с того, чего ожидали подчиненные.
– Где вы ходите? Почему не докладываете? Почему я должен вас искать? – не отрываясь от бумаг, хмуро спросил подполковник.
– Извините, Петр Сергеевич, – смиренно ответил Васильев, разглядывая розоватую лысину начальника, которую не могли замаскировать зачесанные слева направо довольно редкие светлые волосы. – Мы в изолятор ездили, к Хвостам. А вы как раз на совещании были…
– Да, мы даже там виделись, – Бобров поднял голову и уставился на подчиненных круглыми глазами-буравчиками, будто они были подозреваемыми, которых предстоит «расколоть». – Я думал, что вы теперь докладываете непосредственно начальнику Управления…
– Нет, мы…
Подполковник остановил его, подняв ладонь с растопыренными пальцами.
– Какие результаты работы с Хвостами?
Васильев покачал головой:
– Никаких. Молчат. Но мы…
Бобров повторил запретительный жест.
– Не надо оправдываться! Результатов никаких – это единственное, что важно!
«Американцы» виновато потупились. Смирение и признание подлинной или мнимой вины – единственно правильная реакция в подобной ситуации. Говорят, что когда дерутся волки, проигрывающий подставляет сопернику самое уязвимое место – шею, и отступает. Но среди людей такое благородство не принято, и жесты покорности никого не останавливают, напротив – распаляют.
– Какого хрена вы делали у Синеватого?! – заорал подполковник, как будто у него внутри сорвался сдерживающий гнев предохранитель. И стало ясно, что все предыдущее говорилось для проформы, чтобы замаскировать то, что волновало его больше всего.
– Кто вам позволил нарушать субординацию и обходить непосредственного начальника?! Или вы решили напрямую вести дела с руководством Управления?!
– Да какие дела, Петр Сергеевич… Нет никаких дел…
– Тогда объясните – с какой целью вы к нему ходили, что обсуждали?! Почему Синеватый даже не упомянул о вашем визите?! Значит, у вас уже есть общие секреты?!
«Американцы» молчали.
– Только вы ошиблись! Меня не так-то просто отодвинуть в сторону! Это я вас задвину к черту на кулички! – Бобров ударил по столу кулаком так, что опрокинулся стакан с ручками и карандашами, они раскатились по столу, посыпались на пол. Это привело подполковника в еще большую ярость.
– Пишите рапорта! Иначе я напущу на вас УСБ, прокуратуру, следственный комитет – всех! Они все ваши «косяки» раскопают, все ваши делишки вывернут наизнанку! Поедете по этапу в Нижний Тагил или Иркутск!
Гневную речь прервала трель внутреннего телефона без диска.
Бобров схватил трубку.
– Слушаю, товарищ полковник! Так точно… – он непроизвольно бросил взгляд на «Американцев», и они поняли, что речь идет о них.
– Вас понял. Есть!
Он положил трубку на рычаги, снова посмотрел на стоящих перед ним оперативников.
– Вас вызывает начальник Управления. Он сказал, что потом вы зайдете ко мне и все доложите. Выполняйте!
Бобров говорил уже обычным, спокойным тоном, – видно, понял, что никто не собирается его обходить.
