Передозировка - Рада Джонс
Эмма ждала, когда заговорит доктор Дром.
Тот молчал, перекладывая бумаги перед собой, и улыбался, глядя на нее.
Наконец она не вытерпела:
— Почему именно я?
Доктор Дром замялся. Пиявка под нижней губой зашевелилась.
Не привык к прямому разговору.
— Вы молоды, энергичны и не связаны с прежней администрацией. Вас порекомендовали люди, мнению которых я доверяю. Вы достаточно умны, чтобы оценить необычную возможность. И вы женщина. Женщины более гибкие и лучше приспосабливаются. А еще они больше ориентированы на поддержание хороших отношений. Я считаю, что это необходимо для успешного сотрудничества. — Он снова принялся перебирать бумаги. — Мы хотели бы сохранить врачей. Всех до единого.
— И доктора Крампа?
— И его. Хотя вам, думаю, было бы проще, если бы он ушел. Он не в восторге от работы под вашим руководством.
— Каковы мои обязанности?
— На восемьдесят процентов — врачебные, на двадцать процентов — административные. Контроль качества, графики работы, внедрение новых процедур, обучение, набор персонала, текущая оценка работы сотрудников, интерактивные совещания с другими отделениями…
У Эммы голова пошла кругом.
— Подробности мы еще обсудим. И предоставим все необходимые инструменты. Ваш успех — это и наш успех.
Все еще не в силах прийти в себя, она поплелась в неотложку, разрываясь между скорбью из-за смерти Кена и возбуждением от предложенной должности. Кен отговаривал ее. Но Кен мертв. Окончательно и бесповоротно.
Какая ужасная смерть! Самоубийство? Полная ерунда! Но кто мог желать смерти Кену, самому приятному и доброму доктору из всех, кого я встречала? Какая-то бессмыслица!
Набрав код замка на входе в отделение, Эмма вспомнила о Тейлор. Она, наверное, уже уехала. Звонить нет смысла. В третьей палате кричат от боли, в четвертой приемной женщина вся в крови, похоже, ждет уже несколько часов. Не больница, а зоопарк какой-то. Потом позвоню.
Она отправилась прямиком в третью палату. Долговязый подросток на каталке был одет в грязную синюю футбольную форму.
Он лежал на боку, пристроив полусогнутую левую ногу на подушку, и кричал, глядя на огромную шишку на колене. Его товарищи в ужасе таращились широко раскрытыми глазами, стараясь держаться подальше.
— Что случилось? — спросила Эмма.
Парень не ответил.
— Играл в футбол и получил удар в колено. Внутривенный поставить не дает, — подсказал медбрат скорой Джордж.
— И не нужно, — заявила Эмма и посмотрела пареньку в глаза: — Прости, дружок. Сейчас будет больно, но потом сразу станет легче.
Она ухватилась левой рукой за его левую пятку и потянула ногу вниз, распрямляя колено, а потом еле заметным движением большого пальца правой руки надавила на сместившуюся коленную чашечку.
Косточка встала на место с мягким щелчком. Парень перестал орать.
— Я вас обожаю, доктор Стил! — воскликнул с улыбкой Джордж, блеснув из-под густых усов золотым зубом, оставшимся ему на память о Вьетнаме.
— Я тебя тоже люблю, Джордж.
Чинить людей — это здорово! Лучше оргазма. Или нет? Давненько не было случая проверить.
ГЛАВА 14
Тейлор была на грани истерики. Вот только зрителей не было — и какой тогда смысл? Мать уехала. Отец опаздывал. Тейлор буквально утопала в багаже. Она уже набила три чемодана, но из каждой тумбочки, из каждого шкафа, с каждой полки потоком текли все новые и новые вещи.
Как ураган прошелся. Одежда, книги, косметика. Столько всего! И что мне с этим делать? Вот уж не думала, что у меня так много барахла! Она в бессилии уронила руки и посмотрела на любимую фотографию морского дна с коньками и звездами. На глаза навернулись слезы. Уже много лет этот снимок встречал ее каждое утро, когда она открывала глаза. А теперь придется бросать его здесь. Как и лампу из оранжевых водорослей — сувенир из поездки на Красное море, где они ныряли с трубками, когда еще были семьей.
Это был их последний совместный отпуск. Тейлор нравилось все. Она гладила любопытную полосатую рыбку, которая ела хлеб прямо у нее из рук. Она узнала экзотический вкус табуле[7] и тахини,[8] вдыхала аромат кофе и тяжелых сладких духов, проходя через рынок за руку с отцом. Она пробовала сладкий мятный чай, который подавали в крошечных чашечках. Это было самое счастливое время в ее жизни.
О разводе ей сказали на следующее утро после возвращения. Никогда не забуду тот день, хоть до ста лет доживу. И «Чириос»[9] всегда будут горчить.
— Тейлор, я хочу, чтобы ты знала: мы тебя очень любим, — начал Виктор.
Она улыбнулась, поглощая «Чириос» из голубой чашки с павлином.
— И ничего не изменится, хотя мы с твоей мамой и разводимся.
У Тейлор так сдавило горло, что она больше не могла глотать. Она понимала, о чем речь. Родители ее подруги Кэти развелись в прошлом году. Отец ушел из дому, и больше Кэти его не видела.
«Чириос» по вкусу напоминают золу.
— Почему? — спросила Тейлор, и по щекам покатились жгучие слезы. — Почему ты уходишь?
Отец смотрел на свои руки, словно надеясь прочитать там ответ, и молчал.
— Мы больше не ладим. У нас разные жизни. Мы не можем быть вместе, — сказала мать.
— Это ты виновата! Что ты с ним сделала? — Тейлор бросилась к Виктору: — Папочка! Пожалуйста, не уходи! Не бросай меня! Я без тебя не могу! — рыдала она.
Он обнял ее, поцеловал в макушку.
— Мы по-прежнему будем любить тебя. И все равно останемся семьей, — сказал он. Какая глупая ложь!
Тейлор его не винила. Она знала, что виновата мать. Должно быть, та просто вынудила его уйти. Тогда она и возненавидела Эмму.
Прошло несколько лет, прежде чем она поняла, что дело в Эмбер. Но это ничего не изменило. Тейлор пуще прежнего стала ненавидеть мать, чувствуя собственную вину. В голове у нее даже родился сценарий, по которому Эмма принудила Виктора к отношениям с Эмбер, а потом вышвырнула из дому.
