Яна Розова - Проклятие Вероники

Работу я тоже выбирал из интереса.

Мне нравилось работать барменом в “Джазе”. Мне было весело в 90-х быть диджеем на местных вечеринках. Диджействовал я и на радио. Несколько раз вместе с ребятами из одной оппозиционной газеты участвовал в журналистских расследованиях. Пока не убедился снова, что, так или иначе, но все продаются… Даже те ребята, которым ты доверял на все сто.

Это жизнь. Она такая. Ты не должен идеализировать людей вокруг себя. Но и не надо всех с дерьмом мешать.

А влюбиться – значит забыть об этом.

Вероника, чьи светлые волосы лежали на ее же собственных босоножках, вдруг рассмеялась.

– Что это ты?

– Ты сегодня странный – смотришь в потолок, будто там тебе кино показывают!

– Это плохо?

Она улыбнулась и тронула указательным пальцем кончик моего носа.

– Пойдем к тебе?

И мы пошли ко мне.

У меня еще был виски. Я решил, что мне можно сегодня превысить норму потребления алкоголя. Хотелось мира в душе. Вероника тоже не отказалась от выпивки. Кажется, она относилась к тому уважаемому мною типу женщин, которые умеют пить. Ксю, к примеру, в этом смысле была неисправима. Она всегда просила полусладкое вино, а засыпала сразу после второго бокала. И пила вино залпом. Будто водку.

Я включил музыку, распахнул окна. Дождь за окном снова усилился. Стена воды за окном была ровной, плотной, шумящей. Стоя у окна, я думал о “Харлее”. Как он там, в темноте 114 гаража?..

Вдруг на мои плечи легли теплые руки Вероники. Я ощутил, как ее грудь прижалась к моей спине пониже лопаток. Я немного отклонил голову назад, чтобы ощутить затылком ее пушистые волосы.

Она прошептала мне в седьмой шейный позвонок:

– Джон, если тебе надо что-нибудь рассказать – расскажи. Я всегда чувствую, если что-то происходит. Что у тебя не так?

Мне очень захотелось рассказать Веронике о своих делах. Но, открыв рот, я сразу же его закрыл. Согласно моим правилам – жестким правилам свободного секса – никогда не надо говорить нынешней своей подруге о женщинах, которые были до нее.

– У меня нет никаких проблем, – ответил я, стараясь говорить в тон дождю. – А если бы они были, с тобой бы я про них забыл.

И тут я воспользовался еще одним правилом: спроси у человека то же самое, что он спрашивает. Оно же отлично работает в постели. Сделай для партнерши то, что она для тебя делает.

– А ты, Вероника, ты почему такая грустная сегодня?

Она не была грустной, если честно. Но после моего вопроса ее руки отпустили мои плечи. Я обернулся. В глазах Вероники были слезы.

– Как ты заметил? – спросила она. – Неужели же ты это почувствовал?

– Почему нет? – я обнял ее.

– Ты прав, у меня очень большие проблемы…

И я услышал очень грустную историю.

Я услышала очень грустную историю.

Мне рассказала ее Жанна, когда я заехала на работу, чтобы немного отвлечься от своих проблем. Мои коллеги были очень деловиты – они зарабатывали деньги. Для меня, в том числе. Испытывая к ним глубокую благодарность, я привезла им пиццу из “Джаза” и пирожные из “Центрального”.

Угостив всех, мы с Жанной заперлись в моем кабинете. Я не хотела видеть коммерческого директора, ответственного редактора, других важных лиц – я хотела поговорить с человеком, который видит всю ситуацию в целом. Жанна была именно таким человеком. Она ощущала всеобщее настроение, могла прогнозировать поведение людей и развитие событий, знала, где слабое звено, а что станет нам опорой в трудный момент.

Жанна начала рассказывать мне новости. В общем и в целом, у нас все было в порядке. Реклама продавалась, тираж мы вытягивали в нужном количестве, полет протекал нормально.

Только нечто странное происходило с нашими заказчиками. После самоубийства Горемыкина, пришло известие о смерти Эльвиры Гайворонской – хозяйки сети магазинов женского белья.

Я хорошо знала Элю – она была очень симпатичным человеком и щедрым рекламодателем. Мы даже немного подружились с ней за последние годы. То есть, довольно часто общались не только по поводу рекламы. Она приезжала в мой кабинет, мы пили кофе с коньяком, курили и трепались за жизнь.

Три года назад у Эли случилась беда. Ее трехлетняя дочка умерла от рака. А ведь до рождения дочери Эля чуть ли не десять лет старалась забеременеть.

Эля была сильной женщиной, она очень надеялась, что со временем найдет в себе силы родить или усыновить ребенка. Иными словами, Гайворонская не отчаивалась.

Знаю, что здорово подкосил Элю развод. Муж у нее был всем на зависть – красивый мужчина, удачливый бизнесмен. Но было в нем кое-что такое, что не позволило этому очень даже порядочному человеку поступить с женой по-человечески. Он, понимаете ли, был верующим и всегда хотел иметь много детей. Однажды он вдруг “понял”, что бог наказывает его жену за ее подвиги юности (ходили слухи, что в плане секса в свои двадцать пять лет Гайворонская была та еще штучка). А отцовский инстинкт укрепил этот бред в голове мужика. Словом, он решил, что теперь женится на чистой девушке и расплодится в свое удовольствие.

Эля впала в состояние близкое к шоку, когда несколько месяцев назад муж собрал ее манатки и выставил их на улицу. Он рассудил так: Эля – бесплодна, она может жить и на съемной квартире, а в их прекрасном родовом гнезде скоро появятся птенцы, так что ему самому квартира нужнее.

И тут Эля оказалась на высоте. Она гордо ушла, купила себе квартирку и объявила всем, что хоть и не набожна, но мужа своего прощает. А тут узнаю, что Эля отравилась. Нашла какое-то лекарство, вроде реланиума, и приняла такую дозу, что уснула навсегда.

Жанна сказала, что от Эли такого не ожидала – ведь теперь ее муж будет всем говорить, что Эля сдалась, она всегда была большой грешницей и самоубийство – закономерный исход для такой, как Эля. А я добавила, что и от Горемыкина никто не ожидал самоубийства. Об Артеме вслух вспоминать мы не стали.

Остальные дела журнала “Дела” были гораздо менее интересны. Я обсудила их с Жанной и поехала домой. Там собрала свои вещи и вернулась в стеклянный дом. Он нравился мне, в нем я чувствовала себя как-то ближе к Артему.

…На следующее утро я решилась позвонить Футболисту. Откладывая разговор с ним, я вела себя как неблагодарная свинюшка. Человек трижды спас меня от смерти – без шуток! – а я даже спасибо не сказала. Как его зовут? Евгений Валерьянович? А принято считать, что у меня отчество сложное.

Наконец, расположившись в кресле возле панорамного окна спальни, набрала его номер. Он ответил только на шестой гудок, а может, даже позже:

– Да!

Голос моего спасителя звучал не слишком дружелюбно. Пришлось сделать вид, будто не замечаю неприятного тона:

– Это Екатерина Шульгина. Я звоню сказать вам спасибо…

– Пожалуйста.

– Я вела себя так… я не знала…

– Хорошо.

Он уже был готов отключить телефон, но я быстро попросила:

– Можно я приглашу вас в ресторан?

– Давайте в другой раз.

– Но вы же хотели что-то узнать о ссоре моего мужа с вашей женой? Хотите, приходите в ресторан вместе с ней.

– Она умерла.

Такой ответ я не ожидала услышать.

– Умерла?.. Она болела?

– Покончила с собой.

– Как мой муж?

– Да.

– Да, – ответил я Екатерине Вячеславовне.

Мой тон – и я ничего не мог с этим поделать – звучал отстраненно.

Я, правда, совсем не мог говорить с Шульгиной. Она ни в чем не была виновата. Все мои мысли были заняты Вероникой. То, что она рассказала мне пять минут назад, потрясло меня намного глубже, чем я сам мог от себя ожидать. Я старею или мне просто повезло найти на закате дней свою любовь?

Пока я был на кухне, разговаривая с Вячеславовной, Вероника достала мои сигареты и закурила. Вернувшись в комнату и увидев, как она курит, я почувствовал, что все между нами теперь изменилось. Впервые в моей жизни я встретил такую женщину, что не отвертеться. И все-таки, я постараюсь ее образумить.

Отключив телефон, я подсел к Веронике и обнял ее. Она склонила голову мне на плечо. От ее шелковистых волос исходил аромат меда.

– Вероника, красть твоего ребенка противозаконно. Если суд лишил тебя материнских прав, то надо нанимать адвоката и добиваться пересмотра решений суда. Если не получится – нести взятки, обращаться в Гаагу или куда там надо обращаться… Я не знаю. Но если ты украдешь ребенка – ты будешь преступницей. У тебя его отберут приставы, милиция, а потом ты никогда его больше не увидишь.

Она не смотрела на меня, а просто плакала, опустив голову. Я видел капли, падавшие на паркет. Круглые и блестящие.

В висках кто-то злой рассыпал упаковку иголок. Они кололись, но я терпел.

Веронике не повезло. А будь у нее такой папа, как отец Ксю, он сказал бы, что она сама виновата. Возможно, это именно тот случай.

Я люблю женщин. Я их не боюсь, как некоторые мои друзья. Я не думаю, что они глупее нас. В конце-концов, никогда не видел в списках премии Дарвина женские имена, хоть они там и должны быть. Но эта женская запрограммированность на брак и непременное рождение детей, здорово ограничивает мою веру в женский ум.