Эд Макбейн - Забавы с летальным исходом
— Так, ерунда. Игрушки для Микки Мауса. Именно поэтому Кори выбрал этот судебный округ.
— Судебный округ? — Глаза ее округлились. — И когда же планируете провести эту… э-э… операцию?
— Первого февраля. В субботу вечером.
— Очень хорошо. Я к тому времени еще не уеду. И сколько же рассчитываете взять?
Вопрос прямолинейный, он предполагал столь же прямолинейный ответ.
— И куда же, позвольте спросить, направляетесь? — сказал Лоутон.
— Обратно в Техас. Там у меня ранчо. Выращиваю крупный рогатый скот.
— Так вот куда удачливые воры вкладывают заработанное!
— Не знаю, кто как, но лично я предпочитаю вкладывать именно в это. Говядина приносит солидную ежегодную прибыль.
— Да, но в ней повышенное содержание холестерина. И есть ее просто опасно для здоровья.
— Так уж устроена жизнь. В ней все опасно для здоровья. Так сколько рассчитываете взять?
— Позвольте рассказать вам одну сказку…
— Похоже, все, что вы тут говорите, одна сплошная сказка, — насмешливо бросила Кэндейс.
— Да, но в каждой сказке заложен большой смысл. Это будет сказка о чаше, — добавил Джек и улыбнулся.
— И что она, черт возьми, означает? — спросила Кэндейс.
— Какого рода дела вы с ним проворачивали?
— Я никогда не вдаюсь в подробности своих дел. Считаю, что только это и помогает не загреметь за решетку.
— А вы когда-нибудь сидели?
— Никогда. И не собираюсь. Во всяком случае, не за вооруженное ограбление. И не за убийство — это я заранее предупреждаю, если вы по ходу дела собираетесь кого-то пришить.
— Будьте спокойны, вам не придется никого убивать, — сказал он и снова улыбнулся.
— Я не о том. Я имею в виду, что могут возникнуть осложнения, уже после. Не хочу быть впутанной в историю, где уже до этого кого-то прихлопнули, ясно?
— Вам не о чем беспокоиться. По этой части все чисто.
— Как же, как же!.. Сами сказали, что Кори мертв…
— Да, мертв, но…
— И еще говорили, что в начале ноября он был жив. Ну, когда рассказал вам об этом плане…
— Описал мне его в общих чертах.
— Объяснил подробно и в деталях.
— Да.
— Подчеркиваю, в деталях. И было это совсем, как я понимаю, недавно.
— Да, недавно.
— И надо сказать, все это, на мой взгляд, выглядит довольно подозрительно, вам не кажется? Позвольте задать вам один вопрос.
— Ради Бога.
— Но только прошу не отвечать на него вопросом.
— Обещаю.
— Его убили?
— Да.
— Тогда всего хорошего, мистер Лоутон, если, конечно, это ваше настоящее имя, — сказала она. Поднялась из кресла-качалки и направилась к тропинке, что огибала дом.
Он крикнул ей вслед:
— Мисс Ноулз!
Она остановилась, обернулась и взглянула на него, уперев руки в бока. Глаза их встретились.
— Вы его убили?
— Нет. Я не убивал.
— Вы знаете, почему его убили?
— Догадываюсь. Просто его приняли за меня, — ответил Джек.
Она не сводила с него глаз.
— Так вы хотите выслушать меня до конца или нет? — спросил Джек.
Секунду-другую она колебалась.
Потом пожала плечами и ответила:
— Конечно. Почему бы, собственно, нет? — и снова направилась к креслу-качалке.
В прошлом году примерно в то же время Карелла расследовал убийство пианиста. Затем вдруг в деле возник еще один труп — убитая шлюха, что сделало его еще более запутанным и занимательным. В этом же году зима выдалась страшно снежная и холодная, и, похоже, все убийцы взяли тайм-аут. А заодно с ними — и грабители, и насильники. Кому охота выходить в такую погоду из дома? Нет уж, лучше сидеть в тепле, греть ноги у камина, прикуривать сигары украденными стодолларовыми купюрами…
Район Хопскотч, где в два часа дня жизнь обычно бьет ключом, притих и казался мрачным и вымершим в этот понедельник, двадцать седьмого января. Название его произошло из двух слов. Первая художественная галерея была открыта именно здесь, на Хоппер[20] -стрит, с видом на парк под названием Скотч-Мидоуз.[21] А уже потом вокруг, точно грибы после дождя, расплодились различные салоны, галереи, кафе, рестораны, бутики, антикварные лавки, где продавались разные старинные вещи, тряпки знаменитостей, украшения, благовония, грубо сколоченная некрашеная мебель и прочего рода «коллекционный» товар. За последние несколько лет подвальные помещения и чердаки зданий наводнили многочисленные театральные студии. Они расползались по улицам и переулкам, и в результате в городе появился еще один центр театральной жизни, где так и кишели актеры, драматурги и режиссеры.
«Театр-плейс» располагался рядом с Линкольн-авеню, в здании, где некогда была церковь. Шпиль по-прежнему украшал довольно большой и грозного вида крест, совершенно не сочетавшийся с пестрым тентом над входом в театральную студию. На афишах красовалось название спектакля: «ВИНДЗОРСКИЕ ПРОКАЗНИЦЫ», из чего Карелла сделал вывод, что это bona fide[22] театр, а не просто учебная студия или центр, как думал Хоуп. Карелла до сих пор сам себе удивлялся — ну с чего это он оказывает такие услуги совершенно, по сути, незнакомому человеку. Возможно, было нечто такое в манере его разговора… А может, потому, что он, Мэтью, был так искренен. Короче, как бы там ни было, Карелла распахнул одну из дверей и попал в бедлам.
В комнате находилось с дюжину, а то и больше, людей. Все они, похоже, пребывали в разных стадиях истерики, галлюцинаций, ярости, экстаза, полного раздрызга чувств. Глаза у Кареллы все еще слезились от холода, волосы были встрепаны ветром, он дул на руки, стараясь их согреть. И одновременно с изумлением взирал на столь странную компанию — то ли людей, то ли животных самого разного возраста, от девятнадцати до девяноста, которые ползали, прыгали, стенали, стонали, скакали, верещали, хохотали и рыдали. Что, черт возьми, тут происходит?.. Разве не сущее чучело этот мужчина, что стоит, натягивая дамские шелковые чулки со швом, мажет губы помадой и отпивает шампанское из бокала? Разве это нормальная женщина, которая истерически хохочет и кружится в танце под музыку, источник коей неизвестен? Разве не полная задница вон тот тип, что ходит важно, точно павлин, прихорашивается, чистит перышки и — о Господи, мало того — еще и кукарекает, как петух?.. Там же находились еще трое мужчин — сидели и пялились в воображаемые зеркала, брились воображаемыми лезвиями, и один из них еще громко рыдал при этом!
— Плечи согни, Присцилла, — сказал кто-то. — Ты же не обезьяна, а горилла, помни об этом.
Карелла обернулся и увидел высокую стройную белокурую даму лет шестидесяти с хвостиком, так ему, во всяком случае, показалось. На ней было длинное зеленое шерстяное платье, длинные волосы собраны в конский хвост, спадающий по спине. Она приближалась к молоденькой девушке. Та раскачивалась из стороны в сторону, пригнувшись — спина сгорблена, руки болтаются.
— И вообще, Присцилла, движения у тебя слишком дерганые и какие-то легковесные. Помни: плечи тяжелые, руки — тоже… И большая отвисшая челюсть, да, Присцилла, вот так! Теперь проверь, как звучит голос, и не забывай: ты горилла! — сказала женщина, а Карелла затаил дыхание. Еще бы, ведь он стал свидетелем таинства обучения актерскому мастерству. Присцилла зарычала: «Ур-р, ур-р!», стала бить себя кулаками в грудь и скалить зубы.
Карелла пробрался вдоль стенки к ряду складных стульев, надеясь остаться незамеченным и не мешать, пока творится это таинство. Но, увы, его заметили. И женщина в зеленом спросила:
— Слушаю вас. Чем могу помочь?
Он так и замер на полпути.
— Да? — снова спросила она.
Он нащупал в кармане бляху, протянул ее, как протягивают визитку, и извиняющимся тоном обронил:
— Ничего. Я могу и подождать.
И уселся возле стены. Мужчина, пивший шампанское, прервал свое занятие и начал медленно подниматься с пола.
— Все прекрасно, Джимми, — бросила ему женщина и быстро подошла. — Старайся держаться поближе вон к той стенке. И помни: суть не в том, что ты собираешься на вечеринку. Фокус в том, чтобы раскрыть всю глубину характера персонажа.
Занятия продолжались. Карелла старался превратиться в невидимку и переключил внимание с людей, изображающих Бог знает кого и что, на обстановку. Церковные стены были выкрашены черной краской, высокие стрельчатые окна задрапированы плотной черной тканью. В дальнем углу, напротив входа, находилась приличных размеров сцена — должно быть, на том самом месте, где некогда был алтарь. Теперь Карелла понял, что складные стулья, выстроившиеся вдоль стен, предназначены для зрителей, просто их сдвигали в сторону на время занятий. Он прикинул в уме: стульев было около сотни, возможно, чуть меньше. Почему-то, находясь в церкви, он всегда немного нервничал. С детства он свято верил в то, что крыша ее может обрушиться, стоит только Господу Богу обнаружить в своих владениях грешника, подобного ему, Карелле. Он даже радовался тому, что теперь здесь уже не церковь, а театр, но тем не менее чувствовал себя не в своей тарелке. И обрадовался, когда минут через десять белокурая дама в зеленом объявила перерыв.
