Фридрих Незнанский - Прокурор по вызову
Турецкий подождал, пока он скроется из виду, и нагнал Лидочку:
– За тобой только что следил один тип. Высокий, худой, лет двадцати – двадцати трех, светлый, кучерявый, лицо круглое, растительности еще мало, бреется, наверное, два раза в неделю…
– Тот, что на скамейке сидел, когда я проходила мимо? – спросила Лидочка.
– Ты его заметила?! Запомнила?
– Да. Узнаю, если увижу.
– Молодец, замечательно! – обрадовался Турецкий. – Он непрофессионал. Сейчас он дал деру и, судя по всему, потерял нас из виду. Но на всякий случай не иди прямо в офис, зайди в пару магазинов, посмотри через витрину, не объявился ли опять. Он, скорее всего, на машине, у него бежевая «пятерка».
– А про машину вы откуда знаете? Он уже следил за мной?
– Не бери в голову, – ответил Турецкий, еще раз мысленно обложив себя последними словами. – Все, до вечера, я тоже опаздываю на работу.
Турецкий. 8 апреля. 10.30
Возвратившись после встречи с Лидочкой, Турецкий застал под своей дверью Эдика Позняка, весело болтающего с маленьким сухоньким мужичком пенсионного возраста.
– Вот это и есть самый главный следователь, – махнул он в сторону подошедшего Турецкого. – Он вас непременно выслушает.
Мужичок поднялся и, расправив шикарные буденновские усищи, клацнул каблуками:
– Косых Федор Федорович, старший лейтенант артиллерии в отставке.
На поношенном сером пиджаке посетителя дружно звякнули две медали «За отвагу».
– Вы по какому вопросу? – поинтересовался Турецкий, пропуская гостя в кабинет.
– Я свидетель, – многозначительным шепотом сообщил тот, – желаю поделиться конфиденциальной информацией со следствием.
– Помочь? – справился Позняк.
– Иди работай, – захлопнул дверь у него перед носом Турецкий.
– Так, свидетель чего, простите?
– Свидетель той самой омерзительной оргии.
Наконец– то!
– Хотите кофе? – Боясь спугнуть удачу, Турецкий не спешил набрасываться на долгожданного очевидца так осточертевших уже событий.
– Кофе я не пью, простите, как вас по имени-отчеству?
– Александр Борисович, извините, что не представился…
– Так вот, Александр Борисович, кофе я не пью, но вот чай уважаю и, честно признаться, волнуюсь, а потому если у вас есть чай, то я бы выпил.
– Конечно, есть. – Турецкий заглянул в стол и убедился, что пакетики «седого графа Дилмаха» – покупал год назад, не меньше, а на работе чай почему-то не пьется, только кофе – все еще валяются среди бумаг. – Курите, – подвинул к свидетелю пепельницу.
Косых достал кисет и трубку и взялся ее набивать.
– Я что хочу сказать, – как-то нерешительно начал он, – я сразу признаюсь, что смотрел на них в бинокль полчаса, не меньше. А они были голые, и вы можете подумать, что я какой-то маньяк или больной.
– Я ничего такого не подумаю, – пообещал Турецкий, подвигая посетителю стакан с чаем. – Разве вы могли бы назвать себя свидетелем, если бы не рассмотрели все во всех подробностях?
– Это точно, – обрадовался Косых. – Это вы правильно сказали. По правде говоря, я вначале больше на фейерверк смотрел. В 1953-м я в Китае служил, адъютантом у генерала Куликова. Китайцы его очень уважали, специалист был, таких теперь, наверное, нет. А на фейерверки китайцы мастера. Генерала однажды на карнавал пригласили, Новый год был и как бы конкурс: от каждой провинции мастер со своим фейерверком. Я тогда просто заболел. Учиться ходил к одному специалисту, Чан Лю его звали, он мне вначале даже порох красить не позволял, а когда мы до слоев дошли, там, знаете, каждая цветная фигура выкладывается в слой и отделяется специальной папиросной бумагой, генерала моего перевели во Владивосток. Так я и не овладел мастерством. Много потом пробовал сам и так и сяк. Но или у нас порох не такой, или еще что, а ничего у меня не получалось. – Он пососал погасшую трубку и вдруг спохватился: – Скажете, приперся старый хрен и болтает неизвестно о чем. Увлекся воспоминаниями, понимаете. Нам, старикам, простительно, но вы меня одергивайте, не стесняйтесь, договорились?
– Хорошо, – согласился чуть было не задремавший под монотонную речь Турецкий. – Так, значит, там на оргии был фейерверк?
– Был, – подтвердил Косых. – Причем настоящий, китайский. Не петарды дешевые, которые вон в ларьках лежат, а настоящий классический, многоцветный. Знаете, когда одновременно выстреливают несколько зарядов на разную высоту и потом последовательно разрываются, создавая орнамент…
– И, увидев фейерверк, вы что сделали? – прервал Турецкий очередное лирическое отступление, чувствуя, что иначе сейчас точно заснет.
– Я взял бинокль. Настоящий, артиллерийский, не театральный какой-нибудь. Вышел на балкон, но мне все равно не было видно, откуда стреляют, тогда я залез на крышу дома, там на крыше пятнадцатиметровая радиомачта, и оттуда уже увидел пусковые ракетницы и убедился, что стреляет действительно китаец – наши все-таки так и не научились ничему.
– То есть вы все видели не просто с крыши, а еще и с вышки?
– Да, с самой верхней точки. Там вообще-то закрыто, это же не просто железяка торчит: там ретрансляционное оборудование. Но у меня ключ, я подрабатываю – охраняю, чтобы пацанва и всякие радиолюбители не лазали.
– И где ваш дом находится? – поинтересовался Турецкий преувеличенно спокойно, хотя постоянные провалы Косых в лирику уже утомили.
– Дом-то? А в Садовниках, значит.
– А фейерверк где был?
– Через три дома от моего, там раньше спортивная база была, теперь частный клуб, народу мало, только крутые на «мерседесах». Подъехали, ворота автоматически открылись, и все, чем они там занимаются, никто не знает, только с моей радиомачты видно.
– И в бинокль вы рассмотрели все, что происходило в оранжерее?
– Нет, – возразил Косых, раскуривая в очередной раз погасшую трубку. То, что было в оранжерее, я не видел.
– Федор Федорович, – даже обиделся Турецкий, – но вы же сказали, что были свидетелем оргии?
– Совершенно справедливо, был.
– Но самой оргии не видели?
– Александр Борисович, вы меня не путайте. Я не видел того, что показывали по телевизору, но я видел, что они вытворяли во дворе. Во дворе есть бассейн с горячей водой, они вчетвером там бултыхались, коньяк пили прямо из горлышка и это, ну лапали друг друга за где придется. Я вначале только на фейерверк смотрел, опустил бинокль, увидел, что народ развлекается, и поднял сразу. Думаю, нехорошо подглядывать, я же не больной какой-нибудь. Женат сорок лет уже, дети у меня, внуки. С этим делом у меня все нормально. Смотрю, значит, дальше в небо и тут сообразил: батюшки! Это наш генпрокурор гуляет. Тут уж я не смог удержаться, смотрел до конца.
– Вы уверены, что гулял именно генпрокурор? – вклинился Турецкий.
– Уверен, конечно, я в бинокль его лицо видел как вот сейчас ваше. Двенадцатикратное же увеличение! У него же, значит, тоже жена, дети есть, наверно. Но не то обидно, Александр Борисович, жене изменить – с кем не бывает, красивая девка попадется – опомнишься только после. Меня другое обидело: он же государственный человек, примером должен быть для народа, тем более главный законник. А он как барин дореволюционный на заимке, только что вместо самогонки коньяк хлещет. Разложил девку на краю бассейна и порет, а сам матерится, орет. Простой мужик и то больше стыда имеет. И главное что? На государственные же деньги эта вся мерзость покупается. Я, знаете ли, Александр Борисович, по-другому воспитан, не могу я на такие вещи спокойно смотреть. Пусть там эти ваши историки липовые что угодно пишут, а в наше время прокуроры такого себе не позволяли.
Косых так разволновался, что потянулся в карман за валидолом.
– И вы решили поставить в известность органы? – спросил Турецкий, воспользовавшись паузой.
– Не сразу, каюсь. Но когда по телевизору все показали, а особенно когда он стал в молчанку играть, правильного из себя корчить, невинно пострадавшего, тут я понял, что молчать не должен. Может, он думает, что всех купил, и девок этих и охранников своих, да мало ли еще кто все это видел, потому что там был. Но меня купить не получится, мне его деньги ни к чему, тем более что и не его они, а государственные…
– Федор Федорович, когда именно вы это все наблюдали? День какой был, время, может быть, вспомните?
– Помню, конечно, тридцатого это все происходило, во вторник. А время – где-то в районе одиннадцати.
– Тридцатого марта?
– Да, во вторник. Я подумал еще: как же он после этого работать будет? А если он каждый день вот так? То-то у нас в стране порядка нет никакого, если даже генеральный прокурор себя блюсти не способен.
– Но того, что было в оранжерее, вы все-таки не видели, почему вы решили, что и снятые и виденные вами события происходили в одном и том же месте в тот же вечер?
– Вы мне, что ли, не верите? – удивился Косых.
– Верю, разумеется, – успокоил Турецкий, – просто пытаюсь все для себя уточнить и расставить по местам.
