Фридрих Незнанский - Убийство в состоянии аффекта
– После четвертого десятка идет пятый. Считай нормально, я все слышу, – Катышев снова обернулся ко мне: – Глаз да глаз нужен, так и норовит обмануть старого капитана.
– А что, собственно говоря, происходит? – спросил я.
– Вон, видишь, – капитан показал на зеркало антенны. – Личный состав зайца отловил. А мы с Мозырем поспорили, за сколько оборотов жесткое излучение спалит его до угля. Вот считает.
Я присмотрелся и увидел тушку животного, подвешенную на прутьях антенны, и подивился бессмысленному риску, которому подвергали себя эти люди, водружая зайца на вращающуюся конструкцию.
– Ладно, мон ами, проиграл я, – согласился Катышев. – Мензурка с меня, вечером. За приезд коллеги. Пойдем, представлю командиру.
– Может, не стоит вам идти, – сказал я. – Вы выпили.
– А это ничего, – он рассмеялся. – За заботу спасибо.
Мы вошли в бункер и, миновав несколько лестниц и дверей, оказались в командном пункте радиолокационной станции. В полумраке светились желтые круглые глаза экранов с вращающимися стрелками визиров, гудели голоса операторов, беспрерывно передающих планшетисткам координаты воздушных объектов. Не отвлекаясь от прозрачных экранов и линеек, женщины с любопытством разглядывали меня. Командиром оказался немолодой подполковник, разговаривая с которым, я понял, почему ничего не угрожало нетрезвому капитану. Командир сам был, мягко говоря, подшофе. И скоро я понял, что такое состояние было для большинства практически нормой. Обилие спирта для обслуживания электроники и полное отсутствие каких-либо занятий в свободное от дежурства время делало трезвый образ жизни практически невозможным. Была, правда, библиотека. В ней меня поразило огромное количество учебников различных иностранных языков. Согласитесь, довольно странное занятие для людей, принципиально «невыездных», – учить языки. Видимо, со временем это понимали все и переставали заниматься, предпочтя этому бесполезному занятию национальный «литробол». Дальше всех в изучении продвинулся какой-то любитель французского языка. Судя по отметкам, сделанным карандашом, он дошел до середины самоучителя. Потом я выяснил, что этим человеком был Катышев.
Меня поселили в офицерском общежитии. Многие из моих коллег были семейными людьми. Жены работали либо планшетистками, либо в столовой поварихами, либо не работали. Однако никакого легендарного разврата закрытых воинских частей здесь не наблюдалось. С самого начала я дал себе слово не пить. И при первой же попытке затянуть меня в компанию ответил отказом. Коллеги отнеслись к моему стремлению с ироничным пониманием. А когда я взялся за изучение языков, все поотдавали мне те книги, которые хранили у себя в комнатах. Как я узнал потом, вся часть заключала пари на срок, который я продержусь. Все оказались не правы, пить я так и не начал.
Однажды зимой я, как обычно в свободное время, занимался в нашем спортивном городке. На каждый снаряд у меня было запланировано определенное количество подходов. И к каждому было приурочено некоторое, так сказать, лингвистическое упражнение. Допустим, турник – пять подходов и пятьдесят выделенных на сегодня к запоминанию слов на английском языке, брусья – и грамматические правила немецкого, пробежка – и согласование времен во французском языке. И так по кругу в течение полутора – двух часов. Заканчивал я обычно боксерскими экзерсисами, немилосердно молотя кулаками по куску резины, закрепленному по углам четырьмя пружинами. Вообще-то эта штука предназначалась для уколов штыком, но других приспособлений для рукопашного боя в нашей части не было. Как говорил наш командир подполковник Ильясов: «Мы интеллигентные войска, а не какие-то там ВДВ». Не любил десантников почему-то.
В тот день я, как обычно, боксировал со своей «грушей» и заметил стоящего неподалеку Катышева. Я не стал обращать внимания и продолжил занятия.
– Разминаешься, лейтенант? – спросил он, приближаясь.
– Как видите, – ответил я, проводя серию прямых ударов. Я ни с кем не переходил на «ты». Это один из самых надежных способов сохранить дистанцию в общении, кроме бокса, конечно.
– Давай со мной, – сказал он, снимая портупею. Я с сомнением посмотрел на его бледное лицо, воспаленные глаза с темными кругами под ними, на дрожащие руки, но в конце концов он же не ребенок.
Мы встали друг напротив друга. Я протянул руку для захвата. Он перехватил ее и резко потянул вперед и вверх. Через мгновение я лежал на снегу, пытаясь представить себе, как это было сделано. Так повторилось еще пару раз. Я пытался сменить тактику, но все равно каждый раз кувырком летел в снег. При этом казалось, что Катышев, планируя бросок, специально рассчитывал мое падение так, чтобы оно пришлось на самые заснеженные и безопасные места. Я разозлился и начал работать кулаками. Но он ловко уходил с линии атаки, и мои удары просто проваливались.
Наконец мне удалось прижать противника спиной к брусьям. Он насмехался надо мной, а пренебрежение всегда приводило меня в бешенство. И вот я достал его апперкотом под ребра, и тут же резкая боль буквально скрутила меня и бросила на землю.
Я очнулся лежа на скамейке. Катышев еще не перевел дыхание, и я понял, что потерял сознание не надолго.
– Извини, лейтенант, – сказал он, присев на скамейку у моих ног. – Просто мне показалось, что ты бы не прекратил меня месить. А дыхалка у меня уже не та, что раньше.
– Где вы этому научились, капитан? – Я вскочил на ноги, хотя боль все еще шевелилась где-то внутри.
– Был такой эпизод в моей биографии, когда все должно было сложиться иначе, – он как будто задумался, но потом подмигнул мне: – Хочешь, и тебя научу. Бог с ними, с запретами на неразглашение.
Я, конечно, согласился. Но слова о том, что все могло быть иначе, и то, как они были сказаны, навсегда запомнились мне, и, как оказалось несколько лет спустя, совершенно не зря.
Прошло два года. Мне было присвоено очередное звание – старшего лейтенанта. Это событие мы отметили с моим единственным другом капитаном Катышевым. Отметили бутылкой вина. Надо сказать, что после начала наших занятий Лев Сергеевич Катышев постепенно перестал пить. Он оказался прекраснейшим человеком и замечательным учителем. Во время тренировок он научил меня не только приемам рукопашного боя, но и привил некоторые психологические навыки. Благодаря им улучшилась память, и успехи в изучении языков стали ощутимей. Скоро я уже достаточно хорошо знал три европейских языка и приступил к изучению четвертого, испанского. Но, несмотря на дружескую близость, Лев никогда не возвращался к разговору о своем прошлом. А я не хотел спрашивать, чтобы не испортить отношений.
Иногда Катышев с разрешения командира на его машине куда-то уезжал и всякий раз возвращался очень расстроенным. И однажды просто не вернулся после такой поездки. «Уазик» приехал пустым. Поговорив с водителем, командир сам собрал немногочисленные пожитки капитана и с той же машиной отослал их из части. На мой вопрос о том, что произошло, командир ответил какими-то невнятными словами о штабных интригах. Водитель ничего не знал вообще. Ему передали приказ привезти вещи Катышева, и он привез. Приказ передавал какой-то секретчик из штаба округа. Самого капитана рядовой не видел, а секретчика описал как старлея с гадскими глазами. После отъезда Льва Сергеевича жизнь в части показалась мне невыносимой. Но просить маму замолвить за меня словечко перед папиными друзьями, многие из которых были большими шишками в Министерстве, я не хотел. Скоро случай помог мне выбраться из рутины службы. Были назначены учения для радиолокационных станций. Мы должны были засечь и проследить полет самолета-провокатора. На дежурство у экрана командир посадил меня. Почему он так решил, не знаю, но это сыграло в дальнейшем большую роль в моей судьбе, а его спасло от больших неприятностей. В назначенный день я сидел перед мерцающим экраном и привычно монотонным голосом передавал координаты появлявшихся в поле зрения локатора воздушных объектов. Все они появлялись в контролируемом участке регулярно, и планшетистки могли «зарисовать» маршрут каждого по памяти с точностью до километра. Обычно они переговаривались во время работы, но сегодня учения – и все проявляли умеренное усердие. Подполковник Ильясов был трезв как стеклышко. Это я заметил по его строгому и хмурому виду еще на разводе. Теперь он сидел рядом со связистом и рацией и перебирал пальцами цветные конфетки монпансье в железной коробочке. Курить в бункере было запрещено.
Наконец на экране радара возникли сразу несколько целей. Они шли на большой высоте и появились с разных сторон. Работа закипела, планшетистки застучали линейками, я забубнил координаты самолетов, поминутно нажимая кнопку запроса «свой-чужой» и наблюдая за разделяющимися при положительном ответе метками на мониторе. Ильясов связался со штабом и сообщил, что в воздушном пространстве появились объекты, идущие на большой высоте. Один из самолетов на сигнал запроса не ответил и тут же был идентифицирован как условный нарушитель. Командир сообщил в штаб. Мы получили приказ проследить за полетом «чужака». Тот вел себя, как положено застигнутому нарушителю: менял курс и высоту, ставил помехи, прятался за другие объекты. Но эти фокусы давно известны, и мы хорошо справлялись с задачей. Через десять минут из штаба дали отбой. Я видел, как Ильясов облегченно вздохнул. Очевидно, он ждал какого-то подвоха со стороны начальства. Но ничего экстраординарного не произошло.
