Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

— Так ведь брошюрка действительно интересная. — Владимир похлопал рукой по тому борту пиджака, где находился карман с книжкой. — «Жизнь в свете, дома и при дворе». Здесь наверняка множество интересных сведений.

— Воля ваша, но, по-моему, вы не текст разглядывали, а обложку. — Теперь была моя очередь остро взглянуть на Ульянова.

— А вы наблюдательны, Николай Афанасьевич, — заметил Владимир. — Не зря господин Пересветов вас в знатные следовщики записал! — Он откинул голову и громко расхохотался. А отсмеявшись, сказал: — Но, кроме того, что книга интересная, я пока ничего не могу сообщить.

— Книга, возможно, интересная, а сама история — более чем странная, — произнес я. — Кто-то подбрасывает брошюрку, старший приказчик хранит ее у себя и вдруг, при открывшейся возможности, — продает первому встречному.

— Согласен, история странная, — подтвердил молодой Ульянов. И добавил: — Видно, я этого Матвея Косьмича чем-то зацепил. Только он напрасно на меня обиделся, когда я о пропажах книг заговорил. Я ничего плохого не имел в виду. Мысль о краже и вообще о каком-нибудь сопутствующем преступлении пришла мне в голову случайно, и спросил я скорее наобум, чем с некой определенной целью. Ну да ладно. Кое-что мы все-таки узнали. Ваше мнение об Евгении Александровиче, я так полагаю, поправилось?

— Да, Володя, не скрою, — ответил я, — мне было приятно услышать хорошие слова и об Аленушке, и о моем зяте. Хотя в наших поисках мы пока не продвинулись ни на шаг.

— Чтобы продвигаться, нам необходима помощь. И не просто помощь, а хорошая рекомендация. Не забыли еще, куда мы с вами хотели направиться?

— Как же, к вашему благодетелю.

— Именно. — Владимир покрутил головой по сторонам. — Эй, извозчик! — крикнул он, завидев пролетку.

Экипаж остановился, мы уселись и снова покатили на Саратовскую улицу, имея целью доехать до самого конца ее, до дома господина Хардина.

Весь ход визита к Андрею Николаевичу я пересказывать не буду. Достаточно лишь сообщить, что господин Хардин оказался очень любезным человеком. Он внимательно выслушал нас и пообещал составить протекцию к господину Марченко, которого знал и по судебным делам, и по личному знакомству. Добавлю, что во время беседы Владимир ни разу не упомянул о загадочной страничке, вырезанной из неизвестной книги; я же, со своей стороны, тем более не обмолвился о ней, полагая, что раз Владимиру принадлежит честь этой сомнительной находки, то и распоряжаться сиим козырем (если список невразумительных опечаток действительно козырь!) должен он и только он.

Не без некоторых колебаний я все же принял приглашение Владимира и остановился на квартире Ульяновых. Вечер мы провели в беседах на разные темы, из которых главной, конечно же, была судьба моей несчастной Аленушки, а при том я и отужинал в компании Владимира и Анны Ильиничны. Еда, сготовленная приходящей кухаркой, была вкусной, даже изысканной — раковый суп, соус из сморчков, свежий салат, судак под галантиром. Однако разговор за столом неожиданно принял не самый изысканный оборот.

Началось все с вопроса Владимира, адресованного сестре.

— Вот скажи, Аннушка, — обратился он к ней, — куда, по-твоему, могла бежать Елена Николаевна, несправедливо обвиненная и не видящая, как ей доказать свою невиновность? Допустим, ей необходимо на какое-то время скрыться — пока не выяснены все обстоятельства преступления, которого, мы все уверены, она не совершала. Где бы она могла найти убежище? Мне интересно твое мнение как человека рассудительного, и к тому же именно женский взгляд на вещи может подсказать нам нужное направление поисков.

Анна Ильинична отложила вилку, помолчала немного, затем молвила:

— Женский взгляд или не женский, а давайте рассуждать логически. Гостиницы и постоялые дворы, конечно же, отпадают сразу. Места проживания родственников, сослуживцев и знакомых, я полагаю, тоже. Правильно?

— Ну конечно, — согласился Владимир. Я пока хранил молчание, чрезвычайно заинтересованный в таком развитии беседы. — Туда полиция наведается в первую очередь. И, кстати, уже наведалась. Даже до Кокушкина добралась, по каковой причине мы и имеем честь видеть Николая Афанасьевича нашим гостем.

— Возможно укрыться в каком-нибудь из женских монастырей, — продолжила Анна Ильинична. — Или, допустим, в раскольничьей молельне.

— Теоретически — возможно, — опять согласился Владимир.

Я же счел нужным возразить.

— Нет, не пойдет Аленушка ни в монастырь, ни в молельню, — махнул я рукой. — Если бы вспомнила о родительских наставлениях да держалась богобоязненности, в каковой я стремился ее воспитывать, тогда, конечно, об убежище в монастыре она подумала бы в первую очередь. Только что я говорю?! Ведь при сугубом почитании родителей да при должной вероисповедности не только побега, но и всей этой истории не было бы. А то — покинула отчий дом, уехала в Самару, пошла на службу по торговой части, вышла замуж по первому порыву, и вот пожалуйста — мертвое тело, полиция, обвинения… Нет, с ее своенравием да разномыслием не пойдет она в монастырь. Не по ее это натуре.

— Ах, Николай Афанасьевич, боюсь, что натура здесь ни при чем, — возразил молодой Ульянов. — Если полиция на хвосте, а вины нет — тут куда угодно скроешься. И монастырь — это важное направление. Что еще скажешь, Аннушка?

— Я бы не исключила со счета дома терпимости, — совершенно спокойным голосом, не двинув бровью, произнесла госпожа Елизарова.

Я не поверил своим ушам и даже выронил рыбный ножичек, которым отделял порцию судака. Кусочек галантира упал на скатерть и лег там, подрагивая, как крохотная медуза.

Шумно отодвинув стул, я встал. Скомкал салфетку.

— Как вы сказали? Дома терпимости? — ледяным голосом переспросил я.

— Ну да, именно это я и сказала, — ответствовала Анна Ильинична.

— Вы полагаете, сударыня, что моя дочь подалась в камелии?[20] Вы смеете думать, многоуважаемая Анна Ильинична, что моя дочь, драгоценная моя Аленушка, не нашла ничего лучшего, как стать кокоткой? И более достойного места, чем бордели славного города Самары, для нее не существует? — Я бросил салфетку на стол. — Раз так, то с этой минуты…

Я не успел сказать непоправимое — «ноги моей больше не будет в этом доме». Меня остановил Владимир.

— Тс-тс-тс, дорогой Николай Афанасьевич, — смешно зацикал он. — Успокойтесь, прошу вас, сядьте. Уверяю вас, ничего такого у Аннушки и в мыслях не было.

— Ну конечно! — Госпожа Елизарова улыбнулась. Только улыбка ее показалась мне кривой. — Я вовсе не хотела сказать, что милейшая Елена Николаевна стала публичной женщиной. Упаси Господи! Но ведь Володя попросил меня высказаться об убежищах, а чем не убежище для молодой скрывающейся женщины — дом терпимости? Я имею в виду, не зарегистрированный. Официальные дома — это, понятное дело, не выход: замена паспорта на желтый билет, еженедельные медицинские осмотры, а соответствующие врачи все полицейские осведомители… Но в незарегистрированных салонах… Если, конечно, войти в доверие к хозяйке, договориться с ней и особо заплатить, — можно исчезнуть без следа для внешнего мира. Полиция туда не проникает, да и вообще сыщикам в голову не придет искать в подобных заведениях сбежавшую, по их мнению, преступницу.

Какая-то логика — хотя и умонепостижимая — в этих словах была. Я сел, расправил салфетку, однако вернуться к еде уже не смог.

— Удивительно спокойно вы об этом говорите, Анна Ильинична. Я никак не пойму — неужели вы сами в известных обстоятельствах могли бы на такое пойти?

— Если бы речь шла о прямой угрозе моей жизни, о моем аресте и, возможно, тюрьме, — медленно, словно выбирая слова, ответствовала госпожа Елизарова, — или если бы угроза нависла над моими близкими, а еще пуще — над делом, которому я служу, и это было бы целесообразным решением, — не стала бы и медлить! И никакая Сонечка Мармеладова не была бы мне укором.

— Да, Аннушка, даже я не ожидал от тебя такого. — В голосе Владимира прозвучало некое восторженное уважение, на мой взгляд, совершенно здесь неуместное.

Я опять скомкал салфетку и бросил на стол — словно в этот вечер мне другого занятия не оставалось, как мять да швырять салфетки.

— Но честь! — вскричал я. — Как же честь, дражайшая Анна Ильинична?! Или такой эссенции уже не существует? Да ведь люди порой смерть предпочитают измене чести. Люди порой на эшафот…

Тут я понял, что сболтнул лишнее, и прикусил язык. Словно темный ангел провел крылом над лицом женщины — она вмиг осунулась, щеки ее посерели. Анна Ильинична слабо повела рукой, будто бы отмахиваясь от чего-то, и промолчала.

Я протянул долгую паузу и хотел было перевести разговор на другой путь, но тут мне в голову пришло еще одно соображение, и я не смог его не высказать.