Марина Серова - Дожить до завтра

Я кивнула головой.

— А ты почему не ешь? — спросил пленного Майк.

Я посмотрела: Купец не притронулся ни к одной из положенных перед ним четырех крупных ящериц.

— Может, тебе их шампанским смочить? — дружелюбно поинтересовался Гвоздь.

— Яйца ему надо шампанским смочить! — грубо пошутил Хрящ, и бойцы рассмеялись.

— Ничего, — утешил пленного Майк. — Придем в Дагестан, тебе их там смочат!

Бойцы зашлись от хохота.

Купец гневно сверкнул глазами, но промолчал.

— Ты, главное, когда окунать будешь, меру знай, — слабым голосом вставил раненый Сека. — А то захмелеешь.

Парни попадали навзничь, давясь смехом.

Купец прикрыл глаза и только нервно напрягал челюсти. Я поднялась и подошла к нему.

— Все равно ведь не будешь, — забрала еду и разделила между бойцами.

— Этот кусок Беку, — сразу вмешался Сом, отобрав самый крупный.

— Слышь, «мамка», — поинтересовался у Сома Хрящ. — А чем ты нас перед сном укроешь?

— Так вот, здесь кошма есть. — Сом вышел в соседнюю комнату и выволок оттуда огромный кусок толстой серой кошмы. — Чеченцы нам оставили.

Бойцы расположились на полу, поместив посередке меня, раненого Секу и пленного Купца, и укрылись. Сом оставался у костра, чтобы вскоре сменить на посту Бека.

— Сом, — отдал распоряжение Майк, — костер так не оставлять. Прогорит — потуши.

— Есть, Майк, — сказал Сом.

— И еще, Сом, — подражал командирскому тону Майка Сека. — Здесь в кошме блохи, смотри, чтоб мы не нахватали…

— И мышей отгоняй! — подначил Хрящ. — Я мышей боюсь.

Я укрылась с головой и тихо хихикала.

— А за «краник» подержать никого не надо?! — свирепо поинтересовался Сом.

— На-адо!!! — дружно откликнулись бойцы.

— Все, сопляки! Спать! — рявкнул Майк. — Нам еще ночь топать!

— Есть, Майк! Слушаюсь, Майк! Какие базары, Майк!

Когда меня затрясли за плечо, я подумала, что проще умереть, чем подняться, но немного полежала и постепенно пришла в себя. Бойцы тихо и споро собирались. Пленному снова стянули руки, развязали ноги и вернули на место кляп. Хрящ сбегал на сопку и привел оберегавшего нас в эту смену Гвоздя. Секе финкой вырезали из кошмы безрукавку: парня трясло все сильнее и сильнее. Но, когда его подняли на ноги, оказалось, что идти он уже не может.

— Сом, — тихо распорядился Майк, и через минуту Сом вернулся с двумя жердями — для носилок. Теперь раненого предстояло нести.

Я смотрела, как парни поднимают бойца, и думала: «Ну хорошо, сейчас нас восемь; Секу можно тащить. А если бы было трое? Да еще и этого козла надо волочь — тогда как?» Наши инструкторы говорили, что товарища бросать нельзя. Но тут же напоминали, сколько труда и государственных средств тратится на каждую операцию. Выбор так и оставался за человеком.

Мы вышли из домика и тронулись по узкой, едва заметной в слабых отблесках закрытой облаками луны тропинке. Тропинка шла то вверх, то вниз, и постепенно я «расходилась». Рваные облака время от времени закрывали ночное светило, и отряд оставался в первобытной тьме — настолько полной, что даже тропинку нельзя было рассмотреть, не нагибаясь. Включать фонарь Майк не разрешал.

Постепенно по низу долины начали появляться вытоптанные скотом лужи, затем — целые пруды, и вскоре зажурчал маленький, но настоящий ручеек. Появились заросли каких-то крупнолистых кустарников, огромные мокрые от росы и постоянного подтопления ручьем поляны. В одном из таких мест за час до рассвета Майк и остановил группу.

— Дальше поселок, — сказал он. — Быстро не пройти. Сейчас лучше не пробовать — можем до света не успеть.

Мы забрались в наваленную у одинокой полуразвалившейся стены колхозного коровника кучу гнилой соломы, укрепили стенки своего убежища саманными блоками и прутьями и остановились на дневку — самую долгую, какую только я могла себе представить. Я просыпалась, переворачивалась на другой бок и снова проваливалась в тяжелый, муторный сон без сновидений. Я слышала, что остальные так же просыпались, ворочались в осыпающейся за воротник соломе, засыпали… пока к шести вечера мне не стало абсолютно ясно: все, больше я спать не могу! Я покопалась под собой, вытащила прутик и попыталась провертеть в соломе дырку.

— Не надо, — раздался справа тихий голос Грома.

Я прислушалась. В какой-то момент мне даже показалось, что я что-то слышу, но вокруг было тихо. Я вздохнула, и тут же где-то совсем близко захрустела солома.

— Иди сюда! — прозвенел девчоночий голос.

Я замерла.

— Ну иди же! Смотри, что я нашла.

Я напряглась. «Неужели мы что-то оставили снаружи? Что?» — панически заметались в голове мысли.

— Это старый ботинок! — разочарованно сказал мальчик.

— И ничего не старый! А вот… А-а-а! Нога! — заверещала девчонка.

Я поняла, что пора выходить, и рывком высунула голову наружу.

— Не трогайте моего друга! — ослепшая от света, наугад потребовала я и почувствовала, что из уст обсыпанной соломой, всклокоченной женской головы, торчащей из стога, это могло прозвучать так же страшно, как «Отдай мое сердце» где-нибудь на кладбище у свежей могилы.

— А ты кто? — не испугалась девчонка.

Я вгляделась: прямо на меня смотрели два русских ребенка лет пяти-шести.

— Юля, — с независимым видом представилась я и поднялась наконец во весь рост.

— А кто твой друг?

Я быстро глянула на ботинок — он был «штатский» и принадлежал Ахмару.

— А кто твой? — перевела я стрелки.

— Это не друг. Это брат. Костя, — почему-то обиженно сказала девочка.

— Понятно. А что это вы так далеко от дома ушли?

— Ничего не далеко. Вон мой дом, — показала девочка.

Я вгляделась и внутренне охнула — метрах в двухстах отсюда сквозь деревья проглядывали белые стены домов. Мы остановились на самом краю села.

— А ты не наша! — прямо глядя мне в глаза, заявил мальчик.

— Конечно, Костя, — так же прямо ответила я. — Я из Грозного.

— Неправда, — недоверчиво опроверг меня он. — Мама сказала, что в Грозном никого не осталось.

— Правильно мама сказала, — закивала я головой. — Я последняя из Грозного ушла. Больше там никого нет.

— А-а! — догадался мальчик. — Ты беженка! Я знаю! А куда ты бежишь? В Россию?

— Да, Костя, в Россию.

— А кто твой друг? — вмешалась девочка и потянула за торчащие из соломы прутья, и солома сползла, обнажив щурящегося, посыпанного мелкой соломенной трухой Ахмара. — Ты чечен, да?

— Да, — улыбнулся Ахмар.

— Тебя скоро убьют, — вздохнула девочка. — Мама сказала: пока всех чеченов не убьют, война не кончится.

Я почесала в затылке: авторитет мамы нельзя подвергать сомнению в любом случае.

— А я его в соломе буду прятать! — нашлась я.

Дети задумались: мое решение было нелогично, но им оно нравилось.

— У нас много соломы! — похвастал мальчик.

— А у вас чеченов не убивают? — спросил окончательно выбравшийся из спасительной соломы Ахмар. — Ничего, если я здесь до вечера посижу?

— Си-ди-и, — щедро разрешил мальчик. — У нас никого не убивают.

Я и Ахмар бессовестно разминали затекшие от долгой неподвижности тела, понимая, как чешется все и зудит у наших товарищей.

Постепенно картина с этим селом прояснилась. Карты не врали: ничьих постов здесь не было и никто эту территорию контролировать не порывался. Может, потому, что лежало село с краю от основных дорог и в ничью сферу интересов не попадало. В принципе, наши парни могли выходить. Но этим распоряжался Майк, а Майк молчал. Вскоре наши новые знакомые вспомнили, что обещали маме вернуться до цикад, а цикады уже начали потрескивать в предчувствии надвигающихся сумерек.

Когда ребятишки скрылись, я подошла к месту, где должен был быть Майк.

— Все, Майк, можно выходить.

— Подъем, — тихо скомандовал Майк, и большая копна соломы зашевелилась, застонала, ожила. Бойцы быстро переместились по другую сторону стены, так, чтобы нас не было видно из деревни. А Майк все смотрел то в карту, то на местность, пытаясь понять, как это его угораздило встать на дневку так близко от жилья. Через полчаса вся группа была готова и ждала наступления полной темноты.

— К нам идут, — нарушил тишину стоящий на часах Хрящ.

Я выглянула; в нашу сторону действительно направлялся немолодой мужчина. Выбегать и прятаться в копну было уже поздно, и бойцы просто прижались к стене. Я подошла к краю стены и ждала, а когда ему оставалось пройти метров двенадцать, стало абсолютно ясно, что он искал меня и Ахмара.

Я кивнула своему «другу», и мы вышли навстречу. Мужчина вежливо поздоровался, но его тревога чувствовалась даже в наступивших сумерках.

— Вашим попутчикам лучше уходить, и немедленно, — отчетливо произнес он.

Я сделала непонимающее лицо.