Марина Серова - Клиент всегда прав

— Чтобы поговорить с Альбертом Степановичем о вашей дочери?

— Да, чтобы выяснить все раз и навсегда. Думаете, мне легко было смотреть, как он относится к Веронике? — тряхнула головой Левицки.

— Вы знали, что он собирался развестить с вашей дочерью?

— Вероника сказала мне об этом… — Левицки как-то растерянно улыбнулась, — но я считала, что все еще можно исправить.

— То есть вы полагали, что стоит вам серьезно поговорить с зятем, и он… — я бросила на Эльвиру ироничный взгляд.

— Понимаете, я мало, слишком мало уделяла дочери внимания и подумала, что в такой критический момент просто обязана помочь ей. «Если, — сказала я себе, — Альберт останется глухим к моим увещеваниям, если окончательно решит развестись, что ж, тогда я помогу Веронике пережить это неприятное событие и по крайней мере попытаюсь ее убедить, что этот человек не стоит ее!» — воскликнула Левицки.

Ее глаза горели лютой ненавистью. Возможно ли такое? Мать, которой до своего чада не было всю жизнь никакого дела, вдруг так близко к сердцу принимает ее плохие отношения с супругом… Я смотрела на Левицки: ее слегка удлиненные глаза, широко распахнутые, наконец перестали пылать и наполнились прямо-таки небесной синевой. Она смирила свой гнев, и только подрагивающая верхняя губа выдавала ее волнение.

— Вам не удалось, насколько я знаю, восстановить мир между супругами, — невозмутимо продолжила я.

— Нет, — горько усмехнулась она, — Альберт оказался негодным человеком.

— А если он просто разлюбил вашу дочь? — не согласилась я.

— Такое ничтожество, как Альберт, не способен любить, — с холодным презрением в голосе заявила Левицки.

— Вы успели так хорошо узнать его за три неполных дня, чтобы судить о том, негодяй он или нет?

Легкая растерянность на лице моей собеседницы сменилась гордой непреклонностью. Она плотнее сжала губы, приподняла подбородок, свободным движением отбросив прядь со лба, и теперь смотрела на меня из-под полуопущенных век, полностью контролируя себя.

— Я достаточно пожила на этом свете, — со смесью жалости и какого-то брезгливого снисхождения сказала она, — моя интуиция действует как рентген. Тем более что Альберт не скрывал своих истинных чувств к Веронике. И я, как мать, тем более мать, чувствующая вину за свои ошибки, за то, что моя девочка так долго жила без меня, обязана была вмешаться, чтобы хоть как-то компенсировать то зло, которое причинила дочери, не желая того. Я проклинаю свой эгоизм, свое преступное легкомыслие, толкнувшее меня на разлуку с дочерью. Но теперь все будет по-иному. Вероника невиновна. Я сделаю все, чтобы заслужить ее доверие и любовь. Даже если на моем пути встанет такая наглая, но неумелая шантажистка, как эта Ольга… — она презрительно улыбнулась. — Мы уедем с Вероникой, как только завершим здесь наши дела. Я хотела остаться на родине, даже вела переговоры с жильцами квартиры, в которой жила в молодости, но сейчас, после всех этих потрясений… — она многозначительно посмотрела на меня.

— Вы убили Альберта Дюкина? — прямо спросила я.

— Зачем мне это? — натянуто рассмеялась Левицки.

— Чтобы никто не стоял между вами и Вероникой, например, — выразительно улыбнулась я.

— Вздор! Рано или поздно они бы расстались, — сказала она, — Альберт развелся бы с Вероникой. Это был вопрос времени и только.

— Может, вы хотели совершить нечто такое, что могло бы искупить вину, испытываемую вами по отношению к Веронике и не дававшую вам покоя все эти годы?

— Нет, — хищно улыбнулась Левицки и стала похожей на одно из своих растиражированных изображений — умудренную жизнью роковую женщину от искусства, — нет.

— Или другой вариант: вы разговаривали с Альбертом сначала спокойно, потом, встретив сопротивление с его стороны, перешли на повышенный тон, а затем…

— Не буду отрицать, что я натура не чуждая аффектов, но это был не тот случай. Тем более что после первой же попытки объяснить ему, что счастье всей жизни Вероники зависит от того, будет он с ней жить или нет, я поняла, что все мои усилия пропали даром, — язвительно усмехнулась она.

— И вы, видя тщетность ваших усилий, решили расправиться с Альбертом Степановичем, чтобы освободить дорогу к примирению с дочерью… — я устремила на нее испытующий взгляд.

— Нет, избави меня бог! — нервно рассмеялась Левицки.

— Или другой вариант: похоронив надежду увидеть свою дочь счастливой рядом с этим человеком, вы решили одним ударом разрубить гордиев узел. Как бы в дальнейшем сложились отношения Альберта Степановича и вашей дочери? Вы уверены, что они расстались бы. Но это всего лишь ваш прогноз! Прогноз с большой поправкой на субъективность… И вот, оценив ситуацию, вы избавили вашу дочь от медленной пытки, предпочтя физическое устранение мучителя бесконечным выяснениям отношений. Кто знает, даже расставшись с Альбертом Степановичем, не предприняла бы ваша дочь безуспешных и потому тягостных попыток снова связать с ним свою жизнь? Что-то вроде паранойи…

— Не смейте так называть чувство моей дочери! — возмущенно воскликнула Левицки. — Вы тут играете со мною в опытного психоаналитика, стремясь доказать то, что доказать вам очень хочется. Причем доказать, прибегая к грязным измышлениям…

— А вот вы играете в нравственное целомудрие, — осадила я ее, — но по вашим глазам я вижу, что на самом деле вы считали эту любовь не чем иным, как унижением для вашей дочери. А потому могли взять на себя, как на более сильного и волевого человека, задачу ликвидации истязателя. Иначе, если бы вы посчитали их ссору мелким происшествием из разряда будничных семейных драм, вы бы не отправились на дачу уговаривать Альберта Степановича. Ведь так?

Я неотрывно смотрела ей в глаза. Левицки была возбуждена, но старалась изо всех сил скрыть это.

— Знаете, — еле сдерживая раздражение, произнесла она, — с этой Ольгой, как оказалось, дело иметь приятнее, чем с вами…

— Это потому, что ее можно купить, — с пренебрежением откликнулась я, — за деньги она закроет глаза даже на убийство.

— Ваши обвинения смешны и беспочвенны, — процедила сквозь зубы Левицки.

— Я бы так не сказала, — через силу улыбнулась я, — зачем вы хотели скрыть факт вашего присутствия на даче?

Я пристально посмотрела на нее.

— Лишняя огласка мне ни к чему. Не забывайте, что мое имя довольно известно, — в ее голосе прозвучало надменное самодовольство, — и трепать его в связи со смертью пусть даже владельца тарасовского телеканала было бы крайне нежелательно для меня. Это может создать мне дурную репутацию. Вот вам еще один довод за то, что я не убивала Альберта.

— Мне трудно судить, на какие поступки может толкнуть слава, — скептически усмехнулась я, — но меня не покидает беспокойство и законное сомнение в вашей искренности, когда я думаю, что Вероника застала мужа уже мертвым, а до нее на даче были вы.

— А эта Зарубина?

— Она была до вас, — отрезала я. — Кто, если не вы?

— Ну, я не знаю, — впала в замешательство Левицки, — и потом, если бы я действительно сделала это… Ах, какой вздор! Я никогда бы не подставила свою дочь!

— Вы, думаю, не догадывались, что она вслед за вами приедет на дачу, — холодно сказала я.

— Я не убивала Альберта, — твердо, чеканя каждый слог, ответила Левицки.

— Ладно, оставим это. Я все равно найду убийцу Дюкина, — я вытерла губы салфеткой и бросила ее на стол.

— Возьмите, — Левицки открыла конверт, отсчитала несколько стодолларовых купюр и протянула мне, — вы избавили меня от шантажистки. Я вам благодарна, несмотря на резкость вашего тона.

— Нет, — улыбнулась я, — оставьте деньги себе. У меня есть заказчик, который оплачивает мою работу. А мелкая побочная работенка не входит в сферу моих интересов. До свидания.

По моему разумению, название «Подкова», данное этому клубу, никоим образом не соответствовало обстановке, открывшейся моим изумленным взорам. Обитые пятнистым, «под леопарда», плюшем стулья в стиле ампир были расставлены вокруг столиков, теснящихся возле изящных колонн, между которыми порхали тонкие и «звонкие» мальчики, разнося закуски и спиртное.

В глубине зала возвышалась небольшая сцена. На фоне светлого пятна, оставленного на бордовом бархате кулис прожектором, гримасничала стройная блондинка с мушкой над верхней губой. Она «пела» под фонограмму Далиды. У нее был «леопардовый», в тон обивке стульев, наряд. Юбка доходила до колен, открывая ноги в грубых армейских башмаках на шнуровке. Грудь в декольте поражала белизной. Я обвела зал долгим взором, заметив, что подавляющая часть присутствующих занята не блондинкой, а своими собеседниками.

Я посмотрела направо, там сидела «сладкая парочка», не скрывавшая своих чувств друг к другу. Низко склонившись над столом, они шушукались, то и дело целуясь. На одном парне была шелковая на молнии рубашка цвета индиго, на шее — черный платок. Второй — уже дяденька в летах, но очень ухоженный, с зачесанными назад волосами, — был в черном вельветовом пиджаке, на его губах играла плотоядная улыбка. Я повернула голову в другую сторону и наткнулась на не менее душевно болтающую троицу юнцов, на лицах которых были заметны следы макияжа. Пройдя по синей ковровой дорожке, я села за столик, где томился в одиночестве мужчина лет тридцати в кожаном пиджаке и красной, отливающей в тусклом свете терракотой рубашке.