Джеймс Кейн - Сборник "Почтальон всегда звонит дважды"
— Так и есть, если поедешь со мной.
— Ты с ума сошла? Думаешь, я поеду с тобой ловить этих дьяволов?
— Фрэнк, я взяла с собой вполне достаточно денег. Пусть Гобель спокойно оставит себе этих заморенных кляч, если ему хочется их кормить, ты продай машину за любую цену, которую предложат, и поедем ловить кошек.
— Это идея.
— Хочешь сказать, ты едешь?
— Когда отправляемся?
— Завтра отсюда уходит грузовой пароход, который причалит в Бальбоа. Оттуда пошлем Гобелю телеграмму, твою машину можем оставить в отеле, когда ее продадут, деньги нам перешлют. Этим мне нравятся мексиканцы. Они медлительны, но честны.
— Согласен.
— Господи, я так рада.
— Я тоже. Мне все эти хот-доги, пиво и яблочные пироги с сыром так осточертели, что я их с удовольствием запустил бы в реку.
— Тебе там понравится, Фрэнк. Мы будем высоко в горах, где приятная прохлада, а потом, когда приготовим свой номер, можем объехать с ним весь мир. Поедем куда захотим, будем делать что захотим, и еще останется куча денег на всякие глупости. Нет ли в тебе хоть капли цыганской крови?
— Капли? Да я родился с золотыми серьгами в ушах.
В ту ночь я спал плохо. Когда начало светать, я открыл глаза — сна ни в одном глазу... И тут мне пришло в голову, что даже Никарагуа недостаточно далеко.
Глава 14
Когда она вышла из поезда, в черном платье, которое делало ее выше, черной шляпке, черных туфлях и черных чулках, ей явно было не по себе. Носильщик уложил чемодан в машину, мы тронулись и несколько миль не решались заговорить.
— Почему ты не написала, что она умерла?
— Не хотела тебя в это втягивать. К тому же на меня свалилось столько всяких дел...
— Я чувствую себя очень неудобно, Кора.
— Почему?
— Пока тебя не было, я поехал отдохнуть. Был во Фриско.
— Почему из-за этого тебе вдруг стало неудобно?
— Не знаю. Ты в Айове, твоя мать умирает, а я веселюсь во Фриско.
— Не знаю, почему тебе должно быть неудобно. Я рада, что ты куда-то съездил. Если бы мне это пришло в голову, я сама посоветовала бы тебе отдохнуть, пока меня нет.
— Но у нас тут все остановилось. Все было закрыто.
— Неважно. Мы все наверстаем.
— Я просто не находил себе места, пока тебя не было.
— Господи, да я тебя ни в чем не упрекаю.
— Думаю, тебе пришлось нелегко, а?
— Ничего приятного в этом не было. Но все уже кончено.
— Выпьем как следует, когда приедем домой. Я привез отличную выпивку на пробу.
— Не хочу ничего.
— Это поднимет тебе настроение.
— Я бросила пить.
— Ну, ну...
— Я тебе все расскажу. Это долгая история.
— Мне кажется, там должна была произойти уйма всякого...
— Нет, ничего не случилось. Только похороны. Но мне многое нужно тебе сказать. Думаю, теперь нас ожидают лучшие времена.
— Ну так ради Бога, не тяни. О чем речь?
— Не теперь. Ты был у своих?
— Что бы мне там делать?
— Ну ладно, у тебя все хорошо?
— Нормально. Насколько это может получиться у одинокого мужчины.
— Ручаюсь, что все было великолепно. Но я рада, что ты сказал это.
Приехав домой, мы увидели перед закусочной автомобиль, а в нем — какого-то типа. Когда он вылезал из машины, на его физиономии появилась гаденькая ухмылка. Это был Кеннеди — тот тип, из конторы Каца.
— Вы меня помните?
— Разумеется, я вас помню. Входите.
Мы впустили его в зал, а меня Кора затащила на кухню:
— Это плохо, Фрэнк.
— С чего ты взяла?
— Не знаю, но чувствую.
— Дай я с ним прежде поговорю.
Я вернулся к нему, она принесла нам пиво и оставила одних. Я перешел прямо к делу:
— Вы все еще у Каца?
— Нет, я от него ушел. Мы поругались, и я с ним завязал.
— Чем теперь занимаетесь?
— Вообще-то ничем. Потому я, собственно, к вам и пришел. Я уже был тут несколько раз, но никого не было дома. Но теперь я услышал, что вы вернулись, и решил подождать.
— Скажите, что я могу для вас сделать?
— Мне пришло в голову, нет ли у вас для меня кое-каких денег.
— Сколько захотите. Много у меня, само собой, нет, но если вас устроят долларов пятьдесят—шестьдесят, то я с удовольствием.
— Полагаю, вы дадите мне больше.
Он все еще гнусно скалился, а я решил, что уже пора оставить все эти околичности и узнать, зачем он пришел.
— Ну так что, Кеннеди. Чего вы хотите?
— Что ж, скажу все как есть. Когда я уходил от Каца, те бумаги, где я записал признание миссис Пападакис, все еще лежали в картотеке; ясно? А поскольку я ваш друг и все такое, мне было понятно, что вам бы не понравилось, когда такие вещи валяются где попало. Так что я их забрал. Мне показалось, вы хотели бы получить их.
— Вы имеете в виду ту ерунду, которую она выдала за признание?
— Вот именно. Я, разумеется, знаю, что в них ничего нет, но подумал, вдруг вы захотите иметь их под рукой.
— Сколько вы хотите?
— Ну а сколько вы дадите?
— Да я не знаю. Сами же говорите, в них ничего нет, но сотню я бы мог дать. Точно. Это я потяну.
— Я думал, это стоит гораздо больше.
— Ну да?
— Я рассчитывал на двадцать пять кусков.
— Вы не сумасшедший?
— Нет, я не сумасшедший. От Каца вы получили десять тысяч. Заведение тоже кое-что принесло, думаю тысяч пять. За дом и участок вы можете получить в банке десять тысяч. Значит, вместе получится двадцать пять.
— Вы хотите раздеть меня догола из-за этой бумажки?
— Она того стоит.
Я даже не вздрогнул, но, видно, в глазах что-то блеснуло, раз он вырвал из кармана пистолет и направил на меня:
— Не вздумайте, Чемберс. Во-первых, у меня нет их с собой. Во-вторых, если вы что-то затеваете, вам же хуже будет.
— Я ничего не затеваю.
— Я вам и не советую.
Он все еще держал меня на мушке, а я не спускал с него глаз.
— Думаю, вы меня зажали в угол.
— Я не думаю. Я это знаю.
— Но слишком высоко берете.
— Говорите, говорите, Чемберс.
— От Каца мы получили десять тысяч, это факт. И они пока у нас. Заведение нам действительно дало пять тысяч, но одну из них мы истратили. Она ездила на похороны матери, а я — отдохнуть. Потому здесь и было закрыто.
— Говорите, говорите.
— А за дом и участок мы не получим десять тысяч. Сегодня никто не даст и пяти. Максимум четыре.
— Продолжайте.
— Значит, десять, четыре и четыре. Это будет восемнадцать.
Он встал:
— Ну ладно. Восемнадцать. Завтра я позвоню, готовы ли деньги. Если да, скажу вам, что нужно делать. Если нет, бумаги получит Саккет.
— Это глупо, но вы достали меня.
— Значит, завтра в двенадцать. У вас будет достаточно времени, чтобы съездить в банк и вернуться.
— Ладно.
Он отступил к дверям, не сводя с меня пистолета. Был уже поздний вечер, смеркалось. Пока он отступал, я оперся о стену, как будто совсем расстроившись. Когда он уже наполовину был на улице, я включил свет, и эта резкая вспышка его осветила. Он споткнулся, а я прыгнул на него. Мы рухнули на землю, я — сверху. Выкрутив ему руку с пистолетом, я бросил его в комнату и заломил другую, потом втянул его внутрь и пинком захлопнул дверь. Она стояла там. Стояла все это время за дверью и слушала.
— Забери пистолет.
Она забрала, но осталась стоять. Я поднял его, швырнул на один из столов, перевернул на спину и избил до полусмерти. Когда он потерял сознание, я вылил ему на лицо стакан воды. Едва он пришел в себя, как я взялся за него опять. Наконец, когда его морда стала похожа на бифштекс и он захныкал, как ребенок, у которого забрали игрушку, я остановился:
— Давайте соберитесь, Кеннеди. Звоните своим компаньонам.
— У меня нет никаких компаньонов, Чемберс. Клянусь, что я единственный, кто...
Я опять взялся за него, и мы повторили все сначала. Он все еще твердил, что у него нет сообщников, тогда я захватил его руку на рычаг и нажал:
— Как хотите, Кеннеди. Если сообщников у вас нет, то я вам ее сломаю.
Он выдержал это дольше, чем я рассчитывал. Выдержал, хотя я жал сколько мог и уже говорил себе, смогу ли я вообще ее сломать. Моя левая все еще была слаба после перелома. Если вы когда-нибудь пробовали переломить ногу старого петуха, то поймете, как тяжело сломать кому-то руку. Но наконец он сказал, что позвонит. Я отпустил его и объяснил, что нужно сказать. Потом посадил к телефону в кухне и перенес туда же аппарат из зала, чтобы видеть его и слышать, что ему ответят. Она была с нами, с пистолетом в руке.
— Когда я дам знак, стреляй в него.
Она оперлась поудобнее, и в уголке ее губ заиграла жестокая усмешка. Думаю, что ее улыбка испугала Кеннеди больше, чем все, что с ним сделал я.
— Я не промахнусь.
Он позвонил, отозвался какой-то тип:
— Это ты, Вилли?
