Николай Еремеев-Высочин - В Париж на выходные

— Это леденцы? — спросила Кончита.

Рот у нее не закрывался. Карлито был скорее созерцателем.

— Нет, это сушеные рыбки! — честно сказал я. (Я помню даже — столько лет прошло! — цену, типично американскую: $ 4,99.)

— Купим?

Я спросил у китаянки:

— 4,99 это за сколько — за фунт?

Старуха что-то затарахтела по-китайски, не сделав, однако, ни подтверждающего, ни отрицающего жеста.

— Она не понимает, — сказала Рита и потянула детей дальше. — Ты что, не знаешь? — обернулась она ко мне. — Это такое лекарство. Тебе пока не надо.

— Это не лекарство, это рыбки! — уточнил Карлито, впрочем, не сопротивляясь.

Я почему-то помню вот этот разговор с детьми как последний, хотя мы наверняка что-то обсуждали и позднее. Точно обсуждали — куда мы пойдем обедать! Но в памяти у меня больше почему-то ничего не осталось.

Мы прошли Маленькую Италию — это заняло еще минут двадцать, обед надо было заработать — и вышли к Рыбацкой пристани. Уже и тогда, двадцать лет назад, это был туристический пятачок. Торговцы сувенирами, рыбные ресторанчики, прилепленные друг к другу, зазывалы, сующие вам в руки листовки своего заведения с фирменными блюдами и ценами. И, по-моему, единственный в мире магазинчик разных товаров для, как их назвать, левшей? Я имею в виду тех, у кого левая рука главная. Я, правда, не знаю, чем отличается кружка для левши от кружки для правши — ну, может, картинка наклеена в другом месте. Но авторучка, зажигалка, бумажник! Безусловная и исключительная ценность таких товаров нам так и не открылась.

Не помню, почему и как, но, хотя мы далеко не шиковали, мы выбрали тогда не самый дешевый Crab House на 39-м пирсе. Скорее всего, это случилось потому, что рядом на деревянных плотах лежали морские львы, оглашая окрестности коротким трубным лаем. Они то безвольно соскальзывали в воду неповоротливыми толстыми телами, то неуклюже забирались на плот, помогая себе передними ластами и отталкиваясь от воды широким хвостом. Наверное, мы думали, что в Crab House на втором этаже была терраса, с которой дети могут продолжать смотреть на морских львов — не помню.

Террасы в ресторане не оказалось, зато над столиками висели модели старинных кораблей, что тут же отвлекло детей. Помню еще, что в этом ресторане подавали эль — а мы с Ритой пристрастились именно к этой разновидности пива и поэтому с радостью заказали себе по пинте. Пиво с кока-колой уже принесли, и, пока дети еще бегали по этому музею каравелл, мы с наслаждением отпили по глотку и, довольные, посмотрели друг другу в глаза.

— Вещь! — сказала Рита.

— Не говори!

Между собой мы говорили по-испански, иногда переходя на английский, чтобы не переводить местные понятия и реалии. Странно, как быстро люди перестраиваются — мы уже очень давно не говорили друг с другом по-русски, даже в постели.

Последний раз это было в конце лета, сразу после получения наследства, где-то в октябре. Мы поехали на пикник на берег океана. Дети играли у воды и не могли нас слышать. Я даже вздрогнул, когда Рита вдруг обратилась ко мне по-русски:

— Ты бы хотел сейчас вернуться в Москву?

Я невольно посмотрел по сторонам, но мы были совсем одни.

— Хотел бы?

— Нам лучше не привыкать снова говорить по-русски, Роза, — по-испански сказал я.

— Я Рита. Забыл уже? — Она по-прежнему говорила по-русски.

— Хорошо, — я тоже перешел на русский. — Чего ты хочешь?

Почему-то я сразу почувствовал, что этот разговор будет напряженным. Наверное, я догадывался, что и моя жена постоянно перемывает в голове те же неприятные мысли.

— Я хочу жить либо здесь, либо там.

— Мы живем здесь, — твердо сказал я.

— Но мы оттуда! И там считают, что мы по-прежнему с ними и всегда душой будем там.

Рита задумалась — я ее не прерывал.

— И я, правда, хотела бы жить в Москве — мне там всё родное, мне там было хорошо. Правда!

Она, похоже, забыла, с какой радостью мы оттуда уезжали. Любить легче на расстоянии.

— Давай воспринимать это как командировку, — сказал я голосом старшего.

— Ты сам знаешь, что это не так. Мы до конца своих дней будем жить здесь.

— Но тебе же в Америке тоже нравится!

— Очень нравится! И эта страна могла бы стать моей. Если бы я не думала всё время, что здесь должно находиться только мое тело, а душою я должна жить там. Что я обманываю каждого человека, которому я говорю «Hi!». Что завтра неизвестно, что мне прикажут с этим человеком сделать.

Роза — Рита! — посмотрела на меня, и глаза ее, до этого напряженные, почти злые, вдруг смягчились. Наверное, по моему лицу было понятно, что я тоже отнюдь не наслаждаюсь нашей ситуацией.

— Они могут про нас забыть? — помолчав, спросила она.

— Вряд ли.

— Тогда давай или вернемся в Москву, или переедем в другое место и никому не скажем, куда.

Я молчал.

— Нет? Что, это невозможно — собрать вещи и перебраться куда-нибудь в Аризону? У Сакса там сын — он поможет нам найти работу. Он наверняка знает кучу народа!

Я молчал.

— Нет? Так не получится? Почему? Кто нас будет искать? Как?

— Это кризис вживания, — казенным голосом сказал я. — Нас предупреждали.

Рита хотела что-то сказать, но передумала. Я ждал. Через минуту она уже открыла рот, но снова передумала. Просто поднялась на ноги, отряхивая с икр прилипший мокрый песок, и заключила:

— Хорошо, поживем еще. Время покажет.

Это было за несколько месяцев до того дня, когда, после трехлетней жизни в качестве кубинских эмигрантов надежда на то, что про нас забыли, улетучилась с получением злополучного письма.

И вот накануне эта встреча с Арменом в университетском парке. Я, разумеется, поскольку мы оба были сотрудниками, подробно пересказал Рите весь разговор, заранее опасаясь, что она не сумеет сдержать эмоции. Но Рита ничего не сказала, только как-то отгородилась и от этой темы, и от меня. Это ее короткое «Вещь!» было первым словом, когда она была сама собой и обращалась ко мне как к человеку, которого она любит. Я не успел развить успех.

Людей в ресторане было немного, дети уже устраивались за столом пить кока-колу, и, отвлекшись на них, я не заметил, как вошел тот самый человек со вчерашней фотографии. Я отметил даже не силуэт, а два тесно посаженных глаза, направленных прямо на меня.

Вживую это не было похоже на двустволку. Однажды в России, в Псковской области, я столкнулся в лесу с волком. Поперек тропинки упало большое дерево, ствол которого из-за толстых ветвей повис где-то в метре над землей. Я нагнулся посмотреть, чтобы понять, пролезать мне под стволом или лучше обойти, и встретил по другую сторону два напряженных глаза. Волк трусил мне навстречу метрах в десяти, не больше — видимо, задумался. Я еще решил было, что это просто большая дворняга. Но в следующую секунду животного на тропинке уже не было. Оно наверняка отскочило в сторону, но я этого не видел, хотя и не отводил взгляда. Я понял, что это был волк не только потому, что собака не боится человека, во всяком случае, рассмотрела бы его. Взгляд зверя был немигающий, холодный, а глаза были посажены совсем близко.

И вот такие же глаза уткнулись в меня в Crab House. Буквально на долю секунды — человек, который явно вышел со мной на связь, скользнул взглядом дальше и пошел, видимо, собираясь присесть за столик позади нас.

К нам вслед за ним шел официант — не тот, с фотографии, который только что вошел, а работник Crab House’а. Помню еще, что боковым зрением я видел двух мужчин за столиком слева от меня. Одним из них, тем, кто сидел лицом к нам, был как раз он, Метек, мой теперешний сосед из «Бальмораля». У него были те же вьющиеся волосы, та же курчавая борода — только еще без седины. Я запомнил его, потому что смутно подозревал, что уже видел его на Кубе. Пялиться на него было неудобно, и я потянулся к пиву.

Я подносил свою кружку к губам, когда справа раздался сильный хлопок. Кружка разлетелась на осколки у меня в руке. Это было рефлекторно: прежде чем я понял, что в меня стреляли, я стал падать на пол. Но это была лишь первая пуля. И, мне иногда кажется, кто-то палил еще и очередью, из автомата — не понятно, в кого, и вообще я в этом не был уверен.

Я уже говорил, звуки того дня в моей памяти не сохранились — только изображение. Причем — в кино это показывают совершенно правильно, это так и есть — окружающий мир перед моими глазами превратился в череду сменяющих друг друга кадров, в слайд-фильм. Первый слайд — лица Карлито и Риты (они сидели напротив меня, а Кончита — справа). Вот их болтающие лица, и вот — я падаю — столешница скрывает их от меня. Слайд номер два — через частокол ножек столов и стульев поднимаются сидевшие напротив меня мужчины, в том числе и Метек. Следующая картина ужасная — дальше я уже видел всё как через запотевшее стекло. Отлетает в сторону стул, и на пол скользит Рита. Два других слайда я никогда не вспоминаю. Потом — опять Рита, уже неподвижная, с нелепо подвернутой рукой. Я вскочил, и последнее, что я увидел, был убегающий с пистолетом в руке Метек. Почему-то он не выстрелил в меня еще раз, хотя и мог это сделать.