Галина Романова - Тайна, приносящая смерть
– Вот так, значится, ага... – выдала она после долгих напряженных размышлений. – Вот это, стало быть, Степаныч... Ага...
Она, додумавшись до такого ужаса, округлившего ей глаза, попятилась от Саши. И когда очутилась от нее на безопасном расстоянии, выпалила:
– Как же это ты так, девка???
И умчалась тут же, развевая подолом, разносить по деревне несусветную новость...
Сегодня с утра шел дождь, но Саша настырно полезла в картофельные борозды, начав копать.
Зачем ей это было нужно, она и сама не знала. Месила лопатой вязкий чернозем, выколупывала из грязи крохотные неуродившиеся картофелины, кидала их в ведро. Потом несла ведро в сарай, высыпала картошку в угол на расстеленную мешковину. И снова лезла в огород. Потом, когда места на мешковине больше не осталось, ей все надоело, она вернулась в дом. Залезла в грязной обуви на кровать, закрыла глаза и пролежала так неизвестно сколько, все анализируя, все вспоминая и отчаянно тоскуя по матери.
– Мне очень плохо, ма... – прошептала она в темноту комнаты, за окном был уже вечер, свесила ноги с кровати, стащила с себя грязную обувь и, неся ее в руках, босиком прошла к порогу.
Включила свет во всем доме, помыла все – и обувь, и пол, где наследила. Потом поменяла белье на кровати, взбила подушки, как обычно это делала мать. Пошла в кухню. Вдруг захотелось есть. Первый раз со дня ее смерти Саше захотелось есть. Наверное, ее возня с картошкой на свежем воздухе разбудила давно уснувший аппетит.
Поставила сковородку на плиту, разбила в нее два яйца, посыпала зеленым луком, накрыла крышкой, присела рядышком с плитой на мамину высокую табуретку. Она всегда на ней сидела, когда что-то надо было постоянно помешивать или переворачивать. Табуретку еще отец для Маши сделал, жалея ее натруженные ноги. Шутка ли: три раза за день на ферму и обратно, потом еще дома накормить всех, дом в порядке содержать, постирать, погладить. Вот табуретку из сострадания и смастерил.
– Лучше бы ты, папочка, смастерил для нее семейное счастье, – проговорила Саша, попрыгала на отцовском изделии и тут же перепуганно вздрогнула от короткого стука в кухонное окно.
Окно выходило в огород. Кому понадобилось в такое позднее время туда забредать? Видно не было ничего, кроме черного квадрата стекла. Вот дура, забыла шторки сдвинуть, ее видно как на ладони, а того, кто стучит – нет.
– Кто там? – громко позвала Саша и отключила газ. – Кто стучит?
– Сашка, открой! – попросил женский голос, показавшийся Саше очень знакомым. – Открой, мне очень нужно с тобой поговорить!
– Да кто там, наконец???
Она так и не вспомнила голос. В голову полезла и Лялька, и Маринка, и даже – господи спаси – мать покойная. Вдруг в огороде ее привидение бродит?!
– Да я это – Таня Вострикова! Что, не узнала, что ли?
– Фу-ты! – Саша выдохнула с облегчением, сползла с высокого табурета и поспешила в сенцы, открывать заднюю дверь. – Входи, чего ты так поздно-то?
Татьяна, прежде чем перешагнуть порог, долго скребыхала подошвами кроссовок о металлическую чистилку, врытую возле порога покойным Сашиным отцом. Осторожно вошла, поздоровалась.
– Чего так поздно, Тань? Пройдешь в дом?
– Пройду, только... – Она попридержала Сашу за рукав олимпийки. – Прежде чем начнешь ахать и удивляться, выслушай меня. Обещаешь?
– Ладно. – Саша пожала плечами и пошла в дом, Таня последовала за ней. – Яичницу будешь?
– Буду, – обрадовалась та. – Жрать охота, не знаешь как!
– Что же тебя в городе на высокооплачиваемой работе не подкармливают?
Саша влезла в шкаф, достала две тарелки, положила в каждую по глазку, по помидору и по куску хлеба. Поставила все на стол, села сама и пригласила гостью.
Та, стоявшая все это время боком к ней, села, резко подняла голову и с болезненной гримасой уставилась на Сашу.
– Вот! – выдохнула она, заметив, как Саша от неожиданности отпрянула, а потом начала изучать ее подживающие, но еще не совсем зажившие царапины. – Видишь?
– Вижу, – кивнула Саша, взяла вилку, воткнула ее в середину желтка. – И что это?
– Царапины! – Таня тоже взяла вилку и тоже начала расправляться с глазуньей.
– Вижу, что царапины, – фыркнула хозяйка. – Не пойму, что это за царапины? Ты что, в крыжовник головой упала? Или у тебя работа такая: лазать сквозь колючую проволоку?
– Нет никакой работы, Саш, – выдохнула со слезой Вострикова, откусила помидор, хлеба, пожевала. – Дома я была все это время.
– Как это?! – Саша с набитым ртом уставилась на нее как на пришельца. – Все, в том числе и Бабенко, говорили, что ты уехала в город работать. Тебя тут искали! Из милиции, между прочим!
– Знаю, что искали, – она медленно жевала, глядя на Сашу жалобно и виновато. – Только дома я все это время была. Степаныч велел сидеть тихо и не высовываться.
– Степаныч???
– Он, он. И еду мне носил все эти две недели. А последние три дня будто позабыл обо мне. А у меня в доме ни корки хлеба. Подумала-подумала и решила к тебе прийти. Авось не выгонишь, авось накормишь.
– Кормлю, как видишь, – осторожно заметила Саша.
Обернулась, распахнула дверцу холодильника, она со своего места как раз до него доставала. Порылась по забитым полкам, нашла батон докторской колбасы, положила на стол, взяла в руки нож и начала нарезать ее тонкими кружочками. Потом сложила все нарезанное в Танину тарелку и приказала:
– Ешь! Что, правда три дня голодала?
– Ну не совсем три... Подбирала крохи, которые остались. Удивляюсь даже, чего он не шел... С ним все в порядке? Жив-здоров в смысле?
– Конечно. С города приехал вчера часов в десять, Маринка сказала, что как в воду опущенный.
– Ага, так она сказала! – фыркнула недоверчиво Таня с набитым ртом. – Она скажет так, что уши свернутся! Жив, значит... А чего же тогда про меня забыл?
– Не знаю. – Саша подобрала с тарелки корочкой хлеба остатки глазуньи, дожевала помидор, убрала свою посуду в раковину. Вернулась к столу. – А что это он тебя под домашний арест определил, Тань?
– Точно ты сказала, под арест! – покивала Вострикова, без устали таская в рот кружочки колбасы. – Пришел в то утро, когда маму твою нашли мертвой, а у меня морда вся расцарапанная. Он мне и предъявляет: ты, говорит, убила? Я на него глаза поставила и не пойму, чего он лопочет! Потом уж объяснил...
– И что он объяснил? – осторожно поинтересовалась Саша.
Она теперь решила во всем соблюдать осторожность. Во всем и со всеми, включая Степаныча.
Вчера, к примеру, не проявила этой самой осторожности, и что? И результат не заставил себя долго ждать. К вечеру деревня гудела, как улей, наверняка. Обсуждали новую версию убийства Мани Углиной, обвиняя своими длинными языками во всем ее дочь.
Не просто же так Лялька брякнула? Не просто! Она же печатала Бабенко бумаги для городской милиции? Печатала. Значит, прочитала в них что-то такое, что дало ей повод назвать дочь покойной убийцей. И теперь на нее станут пальцами показывать, если вообще не арестуют.
А будь она осторожной и воздержись от вопросов, от оскорблений в адрес Ляльки, да и вообще не пойди она у Маринки на поводу и не последуй за ней к школе, ничего бы этого не было.
– Он сказал, что под ногтями твоей мамы, теть Маши то есть, были обнаружены частички кожи. Значит, она кого-то сильно расцарапала перед смертью. А расцарапала-то она меня в тот вечер, Сашка! – закончила на плаксивой ноте Татьяна и глянула на хозяйку с настороженностью побитой собаки.
– Тебя?! А... А когда?!
Саша растерялась, не зная, что нужно говорить в таких случаях, что делать? Накричать, обругать, выставить вон? А чего добьется? И Таня сама пришла, сама начала рассказывать о том, что для Саши было тайной за семью печатями. Она вот и не знала, что мама кого-то поцарапала. Сообщил все тот же Бабенко, что маму задушили, и все. А что она кого-то расцарапать успела перед смертью, нет, этого не знала. Ах да, еще ей давали опознать крохотный предмет, по виду напоминающий золотой. Малюсенькая такая безделица, непонятно что собой представляющая. Не кольцо будто бы, не брошка, не серьга. Так вот про эту самую безделицу рассказали, что будто бы мама ее в руке сжимала. То есть успела, падая, сорвать ее с убийцы.
Хотя, может, и не убийца тот был вовсе. Таньку вон из-за расцарапанного лица тоже пытались обвинить.
– То есть ты хочешь сказать, что участковый скрыл тот факт, что вы с мамой поссорились? Скрыл от милиции? – уточнила Саша, выслушав подробный рассказ Татьяны о том, как ее мама пришла к ней в гости накануне своей смерти.
– Я... Я не знаю! – пожала та плечами, отодвинула пустую тарелку, сыто выдохнула: – Уф! Спасибо тебе, Саня, за ужин. Думала, что не наемся никогда... А говорил кому Степаныч про нашу с ней ссору или нет, про это не знаю.
– Видимо, не говорил, раз всем по ушам ездит, что ты в город подалась.
– Да?! Так и говорит?
– Так и говорит, – закивала Саша. – Значит, тебя он ни разу не заподозрил, а меня...
