Аркадий Адамов - Личный досмотр. Черная моль
— Пиши, пиши, милая, — снисходительно проворчала та. — А то приходить мне сюда совсем не с руки. Это я уж так согласилась, все равно кой-куда по делу шла.
Когда Клепикова, наконец, ушла, Люся некоторое время еще стояла у зеркала, то надевая новые кофточки, то прикладывая к себе купленный отрез. Чудесно! Как идут ей все эти вещи! Это не только «ее цвета», у кофточек даже и «ее фасоны», они как-то по-особенному украшают ее, подчеркивая одни линии, скрадывая другие.
В передней раздался звонок, это с рынка возвратилась няня. Открыв ей дверь, Люся посмотрела на часы. Боже мой, как бежит время! Ей уже пора на работу.
По дороге Люсе неожиданно пришла в голову мысль, от которой у нее даже холодок прошел по спине. Откуда у этой Полины Борисовны такие вещи? А что, если… Ведь рядом граница!.. Да, да, что, если это контрабанда? Надо сейчас же кому-нибудь рассказать об этом. Но тогда как же будет выглядеть она, Люся? Это же скандал. И еще накануне ее отъезда отсюда. Может быть, рассказать обо всем Андрею, посоветоваться? Ни в коем случае! И потом, что она паникует? Почему это обязательно контрабанда? Разве мало вещей привозят из-за границы открыто? Может быть, эта Полина Борисовна — заурядная спекулянтка? Даже скорей всего это так. Будет разве такая старуха рисковать? Конечно, и в этом случае покупать такие вещи нельзя, особенно работнику таможни. Но… Люся ведь скоро уедет отсюда, и все забудется. Не такое уж это в конце концов преступление.
Люся рассуждала так весь остаток пути от дома до работы, и, когда за вторым мостом показался тонкий шпиль вокзала, она окончательно убедила себя, что не погрешит против своего долга, если никому ничего не скажет. Люся только решила про себя, что при первой же встрече с Полиной Борисовной постарается выведать, где та достает вещи.
И все же какое-то тайное беспокойство поселилось с того момента в душе у Люси.
B кабинете Жгутина у стола сидел тощий и прямой, как палка, иностранец. Пальто с широким бобровым воротником было небрежно расстегнуто, на жилистой шее под подбородком алел галстук-бабочка. Худое надменное лицо его было бледно, тонкие синеватые губы кривились от злости.
— Мое удостоверение! — с сильным акцентом раздраженно произнес он, передвигая через стол Жгутину книжечку. — Не имеете права делать этот… этот дикий досмотр! Я пожалуюсь вашему министру иностранных дел. Я обедаю у него в субботу. Произвол! Иммунитет! Вам понятно это слово?
Жгутин спокойно, почти ласково кивнул головой.
— Слово это понятно, господин Хальфенберг. Но что поделать, если ваш ранг иммунитетом не пользуется? Ведь вы помощник атташе, не так ли?
— Да, да!.. Но взаимность… Мы тоже можем… Наш канцлер очень щепетилен в вопросах престижа.
— Взаимность прежде всего, — снова любезно кивнул головой Жгутин и поднял палец. — Но и уважение законов страны пребывания, — он с улыбкой развел руками. — Надо подчиниться, господин Хальфенберг. Да и стоит ли нам ссориться из-за досмотра? Ведь главное — это пиво, которое вы везете? Я вас правильно понял?
— Именно, — важно согласился помощник атташе. — Именно пиво. Я надеюсь, что тут…
— Одну минуту, — остановил его Жгутин и кинул быстрый взгляд на стоявших в стороне Филина и Люсю, взгляд такой озорной, что Люся невольно улыбнулась. Но Филин не повел и бровью. Он жадно слушал разговор, боясь пропустить хоть слово. Пусть только Жгутин споткнется, отступит перед этим наглым немцем. Он, Филин, найдет способ сообщить об этом в Москву.
— Одну минуту, — повторил Жгутин. — Значит, вопрос о досмотре мы выяснили и перейдем к вопросу о пиве, не так ли?
— О да, да! К вопросу о пиве…
— Мы договорились, что у вас нет к нам претензий и вы готовы уважать наши законы.
— Да, да! Но пиво!..
— Пива везите сколько угодно, господин Хальфенберг! — дружелюбно воскликнул Жгутин.
Немец впервые позволил себе чуть-чуть улыбнуться.
— Да, но пошлины! Это же разорение!
— Это закон. И у вас тоже.
— О, закон, — немец хитро прищурился и щелкнул пальцами, — Я его тоже знаю. Но это мой груз, адрес посольства.
Жгутин добродушно покачал головой.
— Но только в размерах личной потребности.
— Именно!
— Вы хотите сказать, — с подчеркнутой тревогой переспросил Жгутин, — что у вас лично такая потребность?
— Да, да!
— Четырнадцать тонн?!
— Ну конечно.
— Господин Хальфенберг, из одного человеколюбия я не пропустил бы такое количество пива. А тут еще закон…
Бледное лицо немца начало медленно багроветь. Кулаком, затянутым в кожаную перчатку, он стукнул по колену и злобно крикнул:
— Если так!.. Я не подпишу больше ни одной бумаги в СССР!
Жгутин спокойно пожал плечами.
— Вас уволят с работы за бездеятельность.
— Варварство!
— Варварство — так много пить пива, да еще не платить за удовольствие.
Толстое и доброе лицо Жгутина как-то неуловимо изменилось, и появившееся на нем выражение непреклонности удивило Люсю. «Кажется, я еще плохо его знаю», — подумала она.
В этот момент немец медленно поднялся со своего места, секунду подумал, потом важно протянул руку вставшему вслед за ним Жгутину,
— Привет, господин… э-э…
— Жгутин.
— …господин Жгутин. Учтите. Только из личного расположения к вам я удовлетворяюсь вашим разъяснением. Я рад знакомству. Примите заверение в самом высоком уважении, — неожиданно он ослепительно улыбнулся и спросил: — Семь тонн оставляю вам, семь везу в Москву, а?
Жгутин весело рассмеялся.
— Совсем неплохо! Но… без пошлины это невозможно, господин Хальфенберг. Никак невозможно.
— Да, да, закон? — немец в шутливом горе покачал головой. — Да, да, понятно. До лучших времен, господин Жгутин!..
Он церемонно поклонился и вышел. Когда за ним закрылась дверь, Жгутин, пыхтя, вылез из-за стола и с усмешкой сказал:
— Международный конфликт из-за пива урегулирован. Каков фрукт, а? Думает, мы не знаем дипломатического статуса такой персоны, как он.
— Уж очень вы с ним цацкались, — заметил Филин, — Попался бы он мне… Вот они, между прочим, заботятся о престиже.
— А мы, выходит, нет? — Жгутин недовольно посмотрел на своего заместителя. — Я полагаю так, Михаил Григорьевич. Если можно выполнить свой долг и при этом остаться в дружбе, то это самый лучший способ сохранить престиж. А ссорами, грубостью и обидами вы этого вообще не добьетесь.
— Красивые слова, — проворчал Филин. — А эти господа понимают только силу. И престиж — это прежде всего сознание своей силы.
Жгутин холодно ответил:
— Мы с вами не сговоримся по этому пункту. Так что оставим спор. У вас есть ко мне что-нибудь?
Филин подошел к столу, разложил на нем папку и вынул стопку бумаг.
— Конфликт со «Станкоимпортом». Мы уже на него третий акт составляем на залежалые грузы, восьмой месяц лежат в пакгаузах и на рампе Северной.
— Знаю. Что здесь нового?
— Конфликт дошел до уровня заместителей министров. И наш требует общую сводку претензий.
— Ну и составили бы.
— Составил. — Филин протянул Жгутину одну из бумаг. — Второй день добиваюсь, чтобы вы подписали.
Жгутин насмешливо улыбнулся.
— А сами не решаетесь?
— Не моя обязанность.
— Ваша, ваша. Но вы почему-то решительны только в отдельных областях,
Люсе стало неудобно, и она сказала Жгутину:
— Федор Александрович, разрешите, я к вам позже зайду. А то сейчас эрфуртский оформлять надо.
— Ах да! — опомнился Жгутин. — Конечно, конечно… Мне тут надо было потолковать с вами… Ну, в другой раз…
Он был сейчас так не похож на того собранного, иронического Жгутина, который был перед ней всего минуту назад, что Люся невольно улыбнулась.
Она была в восхищении от его словесной дуэли с этим надутым и чванливым дипломатом. «Конечно, — призналась она себе, — в этой работе бывают и очень сложные ситуации. Ах, как он его точно и красиво отделал!»
— Так я пошла, Федор Александрович.
Она торопливо вышла из кабинета.
Проходя по галерее, Люся увидела внизу в таможенном зале людей, теснившихся вдоль досмотрового стола, и своих сослуживцев в форменных шинелях, двигавшихся от одного пассажира к другому. И знакомое чувство раздражения и досады охватило ее.
Прошло не меньше двух или трех дней, пока Люся, наконец, снова попала к Жгутину.
— Вот что, — неуверенно начал тот. — Признаться, даже и не знаю, как начать… — он вытер платком лоб и шею, и платок сразу потемнел от влаги. — Вопрос деликатный, и вникать в него как-то неловко. Но вынужден.
— В чем дело, Федор Александрович?
Жгутин нахмурился, лицо его вдруг стало опять таким же непреклонным, как в тот день, когда он говорил с немецким дипломатом. И опять Люся удивилась про себя этой перемене.
