Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Описывать туфли из атласа или сафьяна всех мыслимых и немыслимых расцветок, на высоких каблуках, слов вообще не было.
Время шло, а Александра так и сидела, совершенно голая, среди всего этого великолепия (нечто подобное мог испытывать разве что Али-баба, вошедший в знаменитую пещеру с ее сокровищами) и растерянно трогала то одну вещь, то другую, чувствуя себя при этом как в сказке, где все происходящее не может быть объяснено жалкими законами здравого смысла. Однако чем дольше она любовалась платьями, нижними юбками и сорочками, тем отчетливее понимала, что это вещи не случайно куплены – они тщательно подобраны. Oчевидно, похитители попросили какую-то особу подготовить гардероб для Александры. И, без сомнения, эта дама, послужившая для нее модисткой, располагала немалыми деньгами, изысканным вкусом, а также была весьма искушена во всех модных ухищрениях. Но, при всем восхищении своим новым гардеробом, Александра чувствовала, что сама-то она еще трижды подумала бы, прежде чем купить именно эти вещи: уж очень отличались они от того, что она привыкла носить прежде! В тщетной надежде отыскать нечто подобное достопамятному серому платью, она выбрала тяжелый муар глубокого и в то же время слегка затуманенного синего оттенка, туфли в тон, белые ажурные чулки, белый воротничок, прикрывающий декольте (не стоит упоминать, что скромного закрытого платья найти не удалось). Причесалась в две косы, как привыкла носить дома, однако, заглянув в облепленное лютеранскими ангелочками зеркало, нашла очень мало сходства с той Александрой, которая некогда смотрелась в русские зеркала.
Строго говоря, Александра, никогда не забывавшая слова какой-то «разумницы», что люди из самолюбия считают себя красивее, чем они есть, всегда была уверена, что зеркала ей льстят, а отличаясь натурой тихой и рассеянной, не умела, да и не любила нарочно привлекать к себе внимание. Нет, у нее не было жеманно-сдержанного вида и натянутых манер, которые встречаются обыкновенно у деревенских господских дочек. Она могла быть очень резвой, говорить все, что придет в голову, – особенно когда рядом не было родителей. Князь Казаринов под видимой мягкостью (дипломат!) имел характер стойкий и твердый, и хоть служил дочери Петра Великого, все же во многом следовал патриархальным старинным обычаям и правилам, усвоенным еще в детстве. Вследствие этих правил он строго наблюдал за тем, чтобы дочь его была в полном повиновении у него и матери. Княгиня Екатерина вполне была с ним согласна. Поэтому в их присутствии Александру ожидала суровая светская муштра и подчинение приличиям. Оставшись же под присмотром бабушки, она пользовалась полной свободой: бегала одна, стреляла из лука, никогда не попадая в цель, спускалась с пригорка, где стоял дом, в долину, к реке, протекавшей там, гуляла на опушке леса, влезала на старый дуб рядом с домом, рвала там желуди…
В ней как бы жили две разные Александры. Одна – беленькая, нежная до прозрачности, хорошенькая, расфуфыренная, в кружевах и атласе куколка с совершенно пустой головкой, всецело поглощенная суетностью жизни и соблюдением приличий. Другая – словно бы сотканная из радостей и веселья, озорства и безрассудства, страдающая лишь оттого, что сердце ее пусто.
Чтение романов приохотило ее мечтать о герое, представляющем собою совершенство по красоте и благородству души. При этом она прекрасно знала, что судьба часто готовит девушке в мужья человека не вполне подходящего. И князь Андрей впервые удостоился восторженных мечтаний Александры, когда предстал пред ней не просто скучным соседом, а романтическим героем. Ведь она знала о пари! Она хотела помериться с Извольским хитростью. Даже в бесчувствии, даже в плену зелья она подспудно надеялась, что именно князь Андрей похитил ее… но надежда рассеялась, как сладкий сон.
От необременительных грез она пробудилась для непрерывного кошмара!
8
Путешествие
Через несколько дней, найдя среди своего нового багажа золотистую шаль с затейливым орнаментом по кайме и разгадав в сплетении цветочных стеблей витиеватую надпись «Лючия Фессалоне», Александра догадалась о причине своего несчастья: ее просто-напросто приняли за другую! Этой другой и принадлежали неприлично изысканные наряды!
Александра удивилась, что не связала концы с концами, еще когда впервые услышала это имя от Чезаре. Извиняло ее только то, что прежде она была совершенно одурманена и не могла здраво рассуждать при всем желании. А теперь все стало ясно. Эта Лючия, кем бы она ни была, почему-то выдавала себя за княжну Казаринову – это и ввело Чезаре в заблуждение. Он, наверное, ни разу не видел Лючию Фессалоне и пребывал в уверенности, что заполучил именно ее. И никакие силы земные и небесные не могли развеять это заблуждение: он слова не давал молвить Александре, тут же начиная твердить про какого-то синьора Лоренцо, который должен получить от проклятущей Лючии письма, а потом свершить свою месть. Глупее всего, что свободу Александре предстояло получить тоже из рук этого Лоренцо: ведь, увидев ее, он сразу поймет, что Чезаре жестоко ошибся и привез другую женщину. Разумеется, Александра тотчас будет отправлена со всеми возможными извинениями в Россию. И, может быть, самое разумное теперь – спокойно продолжать путешествие, хотя бы для того, чтобы поглядеть, как месть Лоренцо обрушится на супостата Чезаре и его недоумка-подручного. Но это было последним развлечением, которое пожелала бы увидеть Александра: она почему-то ужасно боялась Лоренцо.
Еще бы! Чезаре так жутко его живописал! Лоренцо (в самом имени его слышались звон разящей сабли и бряцанье кандалов в гулкой тишине подземелья) представлялся Александре черным, зловещим пауком-стариком, алчущим крови своей жертвы. Из-за каких-то писем преследовать с такой жестокостью красивую женщину! Александра не сомневалась, что неведомая Лючия должна быть весьма хороша собой: носить такие декольте может себе позволить только обладательница ослепительной кожи и роскошной груди. Она была стройна – ведь все ее туалеты пришлись впору Александре; судя по подбору цвета нарядов, светловолосая, с ярким лицом. И ножка у нее, наверное, была изящная, с таким же круто выступающим подъемом, как у Александры: бабушка любила приговаривать: «Круг пяты яйцо покати, под пятой воробей проскачи!» Вот только она, эта Лючия, была чем-то очень напугана и обеспокоена, потому что, надевая ее платья, Александра в первый момент всегда чувствовала исходящую от них тревогу, словно бы пропитавшую каждую складку, подобно легкому аромату духов. Да, верно, Лючия крепко боялась синьора Лоренцо! И этот страх роднил ее с Александрой. Понятно, что Лючия всячески стремилась убежать от такого чудовища! А вот Александра, увы, с каждым мгновением приближалась к нему.
Чезаре не стал задерживаться в Германии ни одного лишнего дня, но перед тем, как тронуться в путь, явился к Александре и спросил, что предпочитает синьорина Лючия: дать слово не пытаться бежать и пользоваться в пути относительной (он повторил, как бы дважды подчеркнув жирной чертой, это слово) свободой – или снова быть опоенной зельем, которое лишит ее всякой воли. Александра почему-то не сомневалась, что «синьорина Лючия», от которой требовалось решение, дала бы какую угодно клятву – но не замедлила бы нарушить ее при первом же удобном случае. Александра с легким сердцем поступила так же: давая клятву от имени Лючии, она не грешила перед богом. И отправилась в путь по-человечески, сидя в карете, правда, крепко зажатая с двух сторон подозрительными, обозленными мужчинами, которые стерегли каждое ее движение и немного успокаивались, лишь когда видели на ее лице впечатление замкнутой сосредоточенности, оторопелой опасливости, испуганной отчужденности. Но за этой маской скрывалась напряженная работа мысли.
Первый раз в жизни Александре пришлось задуматься, чтобы решиться самой на что-то, а не выполнить приказание матушки или бабушки. Даже сны ее были полны такой же заботою: как обмануть стражей, не спускавших с нее глаз?
Она уже отчаялась убедить Чезаре в его ошибке и даже привыкла не отвечать на его оскорбления. Что проку тратить силы и время на разговоры? Надо бежать. Но как? Ведь ее никогда не оставляли одну, а при туалете – только проверив запоры на окнах и дверях, причем у тех и других всегда стоял один из ее стражей. Александра понимала, что действовать надо наверняка, не то, поймав, ее снова обрекут на покорность вынужденную. Но, конечно, иногда ей трудно было удержаться от искушения и не воспользоваться тем, что казалось нечаянным подарком судьбы, хотя на самом деле оборачивалось коварной подножкою.
Они въехали в Грац. Как и везде в Европе, здесь было слишком много камня и слишком мало деревьев. Как австрийцы дышат среди этих камней?
Утомленная, разбитая дорогой, она рассеянно вышла из кареты и, с трудом разминая затекшие ноги, побрела вслед за Чезаре к трактиру под вывеской с тремя розовыми хрюшками. Витиеватую надпись прочесть было трудно.
