Алексей Пронин - Территория войны
12. Внучка Таня
С удовольствием проехался я по притихшей вечерней Москве, остановился на набережной и поглядел на темные воды реки, вернулся домой только в десять.
Вместо гаража для мотоцикла у меня во дворе стальной ящик. Достался он мне от бригады строителей, они хранили в нем инструменты, когда ремонтировали соседний дом. Сварщик слегка расширил воротца, и получился отличный дворовый сейф. Там я и держу свой мотоцикл.
Но в этот вечер я завел его туда напрасно: в половине двенадцатого, когда я уже дремал, вдруг раздался телефонный звонок. В трубке слышался плачущий девичий голос, всхлипывание и что-то невнятное. Сразу узнал: Таня Софронова.
– Это я... Таня... помогите мне. Мне некуда идти, прошу вас, Николай...
– Ты где, Танюша?
– Около метро, близко. У меня никого больше не осталось... я боюсь... пожалуйста, простите меня, вы, наверное, уже спали?
– Ты из дома ушла?
– Нет у меня больше дома... – Снова плач и вздохи.
Я спросонья соображал, что делать, чем можно помочь этой несчастной девчонке – только она и была мне симпатична во всей этой заводской истории.
– Жди, я подъеду. Подождешь?
– Подожду... я в метро, – она назвала станцию.
Я выводил из стального ящика горячий еще мотоцикл в том приступе жалости, какой бывает при виде бездомного мокрого котенка на улице или уносимого навсегда от своей матери месячного щенка. Но этого котенка в мой холостяцкий дом не поведешь, исключено, надо было что-то придумывать. Или ничего не придумывать, а везти сразу на ночь к друзьям, но сначала как-то успокоить, найти и показать ей что-нибудь светлое в ее страшноватой после похорон жизни.
Она стояла около телефонных аппаратов, в опустевшем переходе метро, отвернувшись от всех к стенке, и знакомый мне школьный рюкзачок подрагивал на ее плечах. Я негромко позвал ее, и она повернула ко мне заплаканное и несчастное личико. И опять комок жалости выкатил у меня из груди, и опять прогнал из головы всякие полезные мысли.
– Что с тобой, Танюша?
– Не знаю... – Она вдруг ткнулась мне лицом в грудь и затряслась в беззвучных рыданиях. Я стоял неподвижно и только легонько гладил ее по плечу. – Мне... идти некуда... Я боюсь...
Бессмысленно было расспрашивать о родной матери, об отце, о парне-барабанщике, о коттедже. Если она чувствовала, что некуда, значит, действительно некуда.
– К друзьям моим поедешь?
Она согласно кивнула.
Я позвонил моим старым друзьям, Саше и Наде, им я мог звонить в любое время, и ничего не надо было объяснять, рассказывать. С Сашей мы вместе гибли в сухих азиатских горах. Потом нас судьба и годы раскидали кого куда, и встретил его я только в начале девяностых. В пешеходном переходе в центре столицы он сидел в кресле-каталке, без обеих ног, в камуфляже, с самодельными маракасами в руках, вытрясая из них ритм для горластой песни двух других калек в камуфляжах, неумело тренькающих на гитарах. Под каталкой, на заплеванном асфальте лежала картонка с редкими монетками и бумажками на дне. Начинались девяностые, постыдные и жалкие для большинства.
Пропущу описание нашей с ним встречи – горько и больно. Но я уже тогда что-то зарабатывал, так что мог ему помочь и даже что-то сумел сделать. У него была хорошая голова, он у всех в нашей роте выигрывал в подкидного, и я купил ему компьютер – по тем временам это стоило, как новая «Лада». И уже через год он зарабатывал программистом больше меня.
К телефону подошел сам Саша – ночные звонки всегда вызывают тревогу.
– Это я. Спите?
– Случилось что?
– Я к вам сейчас приеду, не один.
– Давай. Далеко?
– Полчаса. Надю не буди.
– Ей завтра не надо рано вставать. Чай, водку?
– Молоко, теплое.
Мы приехали, и я наблюдал за Таниной реакцией, когда дверь распахнулась и она увидела, безногого инвалида на каталке. До этого момента она была самой несчастной на свете, казалось, что ни у кого нет большего горя и несчастий, чем у нее. А вышло так, что в этой маленькой квартирке горя намного больше.
Пока Таня умывалась в ванной, я вкратце объяснил все хозяевам и сразу попросил: приютите, успокойте, на ночь – на две, потом что-нибудь придумаем. Из ванной Танюша вышла уже не самой несчастной на свете, но только очень грустной, но и это было уже неплохо.
– Танюша, стаканчик молока тепленького, а? – Надя правильно поняла меня про молоко, и я знаю, что после молока она отогреет и Танину душу.
Таня работала в больнице, медсестрой. Она и выходила в свое время бедного, искалеченного душой и телом афганца. И выходила его, как потом вышло, для себя: счастливее пары я не встречал в жизни.
Моя функция в сегодняшней ночи заканчивалась, осталось только поблагодарить и тихо откланяться. Таня поднялась из-за стола с озабоченной виноватой улыбкой.
– Николай... я вам так благодарна... Можно вас на минуточку? – Ей, видимо, хотелось сказать и о чем-то важном.
Хозяева тактично вышли, я снова присел за столик, изучая Танино личико. Только теперь я заметил, что на нем уже нет проколотых через бровь и губу металлических украшений.
– Я должна объяснить, почему так получилось...
– Не обязательно. Отдохнем – поговорим. Укладывайтесь.
– Только минуточку, выслушайте, это важно!
– Хорошо, слушаю. – Хотя, честно говоря, совсем не хотелось слушать девичьи сантименты, я их все знал, или думал, что знал.
– Мы не поехали с Аллой на поминки после похорон... на завод, приехали с кладбища сразу домой. Я умылась и заперлась... Вдруг часов в девять позвонили в дверь. Наш Смерш залаял внизу... и мне стало страшно. Я слышала, как Алла спросила, кто там, потом какой-то разговор через закрытую дверь – она не хотела кому-то открывать. Собака продолжала лаять, и я спустилась, потому что Смерш только меня слушается. Ну вот, я спустилась вниз, чтобы унять его, и вижу, – на пороге стоит какой-то мужчина, выпивший сильно, качается... Я его видела на похоронах, и в церкви тоже... Стоит и бормочет: «Пусти, Алла, и тебя это касается...»
– Как зовут, не помнишь?
– Не знаю, я его сегодня на похоронах только и увидела в первый раз. Вот... и Алла вдруг сказала ему, чтобы он ушел, потому что девчонка дома, разболтает, и подумают невесть что. И не пускала его в прихожую. А он тогда начал кричать, мол, впусти, только на пять минут, поговорить надо. Но она стала его выталкивать. И тут он как крикнет ей: «Я знаю, кто ему горло перерезал, я его видел, и револьвер у него в руке видел!» Вы меня слушаете?
– Продолжай Танюша, очень интересно.
– Короче, она его тогда впустила в дом, поднялись они в дедушкин кабинет и заперлись там. Я собаку успокоила, ушла к себе, хотела заснуть, только не спалось, и Смершик все волновался... Я вышла в коридор и вижу... словом, они уже в спальню дедушки перешли, и замок за ними щелкнул. Мне так противно стало и так страшно... – Она опять тихо всхлипнула, и я опять погладил ее по плечу. – Уж лучше бы я сразу собаку на него спустила! Это дедушкина кровать, его дом, только сегодня его похоронили! Такая грязь! Я не могла с ними в одном доме оставаться.
– Ты все правильно сделала, Танюша. Что еще слышала про убийство?
– Только это – мол, я убийцу видел, и револьвер у него в руке... и еще, что тебя, Алла, это касается. Как это все страшно...
– Ты бы его узнала?
– Узнала. Вы тоже его видели, он в церкви у гроба стоял.
– Многие у гроба стояли. Я постараюсь достать его фотографию, – надо будет опознать. Отдыхай теперь, ни о чем не думай. Договорились?
Вернулся я домой на рассвете, но заснуть мне долго не удавалось. Вот она, настоящая и единственная зацепка, тонкая ниточка, и потянуть за нее надо очень осторожно, иначе оборвется, и тогда конец, полная темень, и опять кабинет Шарова.
13. Вдова
Выспаться мне так и не удалось. В восемь меня разбудил телефонный звонок.
– С вами говорит супруга покойного Ивана Петровича... его вдова, Алла Софронова. Вы меня помните?
– Разумеется. Алла...э-э...
– Просто Алла. Я вас не разбудила?
– Нет, нет.
– Мне нужна ваша помощь.
– Э-э... опять пропала Таня?
– Другое. Вы могли бы ко мне подъехать?
– Сегодня? – Я взглянул на окно: веселое солнце заливало комнату. Удача, похоже, тоже прорывалась ко мне, кончик нитки из клубка сам просился в руку. – Когда удобнее?
– Приезжайте скорей. Одной так страшно в этом доме.
Через полчаса я уже ехал к ней. Ровный рокот двигателя под коленями возбуждал и настраивал на победу. Подкатил к воротам, и охранник элитного поселка, сверившись сначала со своим журналом, почтительно поднял перед моим мотоциклом шлагбаум.
Не успел я оторвать палец от кнопки звонка, как из-за дверей меня приветствовал злой собачий лай: Смерш ждал свою молодую хозяйку или старого хозяина и не желал видеть в доме никого чужого. Затем из-за двери послышались не очень уверенные команды, возня, дальний стук дверей, и наконец дверь распахнулась, на пороге стояла Алла. На ней было светлое короткое платье с тонким зеленым рисунком, темные длинные волосы оттеняли слегка бледное лицо и серые широко расставленные глаза. Она была сейчас поразительно привлекательна. В одно мгновение ее лицо осветилось милой улыбкой, одновременно грустной и радостной.
