Анна Данилова - Девушка, не умеющая ненавидеть
– Мать? Хватит! Надо было все узнать! Кто, что?
– Послушай, я вот лично рад, что все так получилось, и твоя «мама Клава» копыта откинула. Что ты прицепилась к этой Тамаре, пора бы уже остановиться и оставить их в покое. Живи своей жизнью!
Наши разговоры кружились на одном месте. Он убеждал меня забыть о Грише и оставить в покое Тамару. Я же требовала от него невозможного – помочь мне вернуть любимого.
– Хорошо, раз уж ты так хочешь… – Я подошла к нему, легла, закрыла глаза.
– Дура ты, вот что я тебе скажу. И помогать тебе больше не буду. У тебя совсем крышу снесло. Говорю тебе – уходи от мужа, забирай детей, я куплю дом, и заживем. Никто не знает тебя лучше, чем я. Обещаю тебе – никогда не вспомню всех тех глупостей, что ты натворила… Забудем прошлое, и все!
– Я понимаю, что ты хочешь мне сказать, такие слова произносят все негодяи в плохих мелодрамах… Что ты взял меня с улицы, отмыл, сделал человеком и все такое… Но тебе это ничего не стоило. Совсем. Больше того, ты, у которого руки по локоть в крови, решил выслужиться перед небесами… Что тебе стоило посадить меня тогда в машину и привезти к себе домой? Ну, дал ты мне свою пижаму, ну накормил, привел доктора, который подлечил меня. А что потом? Ты помнишь, что было потом?
– Тебе пора. Одевайся.
Вик встал. Все прежние желания его пропали. Он хотел только одного, я знала это по опыту: чашку горячего кофе. И сигарету.
Я знала, что он никогда не поднимет на меня руку. А вот я бы на его месте с размаху зарядила пощечину. Потому что нельзя быть такой неблагодарной. Такой стервой.
Я быстро оделась и пошла на кухню. Сварила кофе, приготовила омлет. Позвала его.
– Вик! Хватит дуться.
Он пришел, сел за стол.
– Ты, мать, совсем сбрендила. Ты мне завтрак приготовила.
– Ну да, и что? Кофе и омлет, разве это не то, что ты любишь?
– А это ничего, что сейчас девять вечера? Ты, милая, перепутала день и ночь. Сама пей кофе и собирайся, я отвезу тебя домой. Мужу скажешь, что была у подруги, что та приболела… Но перед этим позвони ей и обо всем договорись. В деталях. У тебя семья. Ты и так многое в своей жизни потеряла, ты знаешь, о чем и о ком я. Постарайся найти в себе силы не потерять главное, что у тебя сейчас есть – семью. Раз ты не хочешь перебираться ко мне, хотя ты и мужа своего не любишь, как ты говоришь, и спишь с ним, стиснув зубы, впрочем, как и со мной… Словом, поезжай домой. Все-таки он, судя по всему, неплохой мужик, тебя любит, детей в зубах носит. Правда – слепой и глухой, ничего не видит… Да даже по запаху можно определить, что жена пахнет другим мужчиной.
– А он говорит, что у меня хорошие духи. И сейчас скажет…
– Мне жаль его.
– А мне – нет. У него все есть – семья, дети, любимая жена. А у меня-то любимого мужа нет. И любимого мужчины нет. Он сейчас в Оренбурге, разыскивает эту суку…
– Она не сука. Все, ты готова? Поехали?
– Главное, чтобы все были здоровы…
– Не понял…
Ночная Москва переливалась огнями и была настолько красива и величественна, что я почти всю дорогу молчала. Мне хотелось, чтобы Вик остановил машину, и чтобы мы с ним прошлись по этим улицам, окунулись в этот сверкающий аквариум, где пахло по-весеннему теплым дождем несмотря на январь. Где не отягченные неудовлетворенными желаниями люди, красиво одетые, со счастливыми улыбками на лицах пили виски в барах, слушали живую музыку и просто радовались жизни. Я же, сидя в салоне машины, проплывала мимо этой самой жизни из объятий одного нелюбимого мужчины в объятия другого нелюбимого мужчины. Я была так несчастна, мне было так тяжело, и ни один человек во всем мире не смог бы сделать меня счастливой, кроме одного. Но прав был, вероятно, Вик, когда говорил, что если мужчина не любит женщину, то она бессильна что-либо сделать. Как можно заставить себя полюбить? Никак. Другое дело, что можно хотя бы видеть его иногда. Но Вик считает, что это еще тяжелее – видеть его, наблюдать за ним со стороны и не иметь возможности прикоснуться. Мазохизм чистой воды.
Раньше, когда мы все жили в Чиверово, я была почти счастлива. Мы виделись очень часто, я могла подолгу смотреть на Гришу, касаться его рукой, ухаживать за ним, когда они с женой Лидой приходили к нам в гости. А та зима, когда мы долгими вечерами играли вчетвером в карты и пили чай с коньяком? Чудесное время! Он сидел всегда напротив меня, у него еще был такой черный джемпер, под которым он носил светлую рубашку, и этот белый воротник на черном, эти яркие синие глаза, черные волосы, к которым мне всегда хотелось прикоснуться губами, его улыбка, смех… Как часто я тогда представляла себя с ним, что вот сейчас закончится игра, и мы поменяемся местами: Лида останется в нашем доме вместе с Денисом, а я отправлюсь с Гришей к ним домой. Я фантазировала до головокружения, мои мысли были всегда очень далеко, а взгляд прикован к Грише.
И как же мне было плохо, когда они уходили, Гриша и его жена, наш дом просто сиротел. Денис оставался на кухне смотреть, как я мою посуду, продолжая по инерции комментировать нашу последнюю игру. Он был весел, счастлив, что у нас есть такие замечательные друзья, что ужин, как всегда, удался на славу, что ему не стыдно за свою жену, которая умеет так вкусно готовить и угодить гостям, что у нас есть прекрасные дети, которые мирно спят в своих кроватках и что вообще все хорошо! Даже морозный пейзаж за окнами его тогда радовал, он находил его фантастически красивым: окоченевшие, в своих белых снежных шубах, елки, пухлые высокие сугробы, яркое синее небо…
А мне в тот момент хотелось запустить в него недомытой тарелкой и чуть ли не босиком, в домашней одежде броситься вслед за Гришей.
Я видела, как загораются спустя несколько минут окна их дома, расположенного напротив нашего, представляла себе, что сейчас там, за этими окнами происходит. Лида наверняка сидит за своим туалетным столиком и счищает с лица ватным тампоном, смоченным оливковым маслом (она сама поделилась этой женской тайной), остатки пудры и помады. Потом она примет теплый душ, наденет ночную рубашку и ляжет спать.
Гриша еще долго будет смотреть телевизор, потягивая свой любимый ром, потом тоже отправится в спальню. Он ляжет в постель, когда Лида уже пару часов как будет смотреть свои сны. Быть может, он, повернувшись на бок, по инерции обнимет свою жену…
– Вот ты говоришь… – я разорвала тишину салона своим неуверенным голосом. Вик медленно повернул ко мне голову. – Ты говоришь, что ничего нельзя сделать. Но я же сделала. Я рассказывала тебе…
– Хочешь снова рассказать? В тысячный раз? – Он опять устремил взгляд на дорогу. Мы уже выехали из Москвы и мчались в сторону Мытищ.
– Это было весной… Было такое солнце. И в воздухе была разлита сама любовь. Я не знаю, что со мной тогда было… Мы с ним оказались вдвоем…
– …на кухне.
– Да. Я тогда просто подошла к нему, обняла и поцеловала. Прямо в губы. И он не сопротивлялся, между прочим! А потом я сказала ему, что люблю его. И не знаю, что мне с этой любовью делать. Наговорила что-то про Лиду, какая она дура, что изменяет ему…
– Ты все разрушаешь на своем пути, не заметила? – перебил он меня.
– Нет. Все вокруг меня живет и радуется жизни, и если кто и разрушается, так это я сама. Мне надо было сказать ему потом, спустя какое-то время после того, что у нас с ним произошло в саду… Надо было сказать, что я беременна. Не знаю, почему я этого не сделала. Он ведь совестливый, ответственный. К тому же у него нет своих детей. Уверена, что он бы нашел способ, как нам остаться вместе. Пришел бы к Денису с открытым забралом, признался во всем. Сказал бы, наверное, что его черт попутал…
– …в твоем лице.
– Мог бы и промолчать.
– Ладно. Хватит травить душу. Себе и мне.
– Вик?
– Да, слушаю тебя.
– Ты думаешь, что это у меня болезнь?
– Уверен. У тебя крыша едет. Ты даже представить себе не можешь, насколько ты сейчас далека от своей цели. Да и есть ли она у тебя, эта цель? И что ты подразумеваешь под целью? Затащить Григория в постель? А дальше-то что? Ведь рано или поздно он все узнает. Все вскроется, и что тогда? Ты пойми, нет такой силы, чтобы остановить их взаимное влечение друг к другу. Ведь они все равно встретятся.
– Не говори так! И что ты вообще об этом знаешь?
Я не успела осознать, что сказала, как автомобиль резко остановился, и Вик, повернувшись, схватил меня за плечи, притянул к себе и впился губами в мои губы, перекрывая мне дыхание. Когда он отпустил меня, я поняла, что этим самым поцелуем он ответил на мой вопрос.
– Ты гоняешься за своим призраком, а я гоняюсь за тобой, – сказал он, тяжело дыша. – И ты же просишь меня помочь тебе его поймать. Ты редкий зверь, у тебя черная дыра вместо сердца. Раньше я думал, что это у меня нет сердца, что я оставил его там, в прошлой жизни, где у меня были друзья, родители, брат. А сейчас я понимаю, что ошибался.
