Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)

Заканчивалось письмо такими грустными словами: "Итак, друг мой, остается только признать, что ваши ожидания не оправдались, как не сбылись и наши надежды…"

Теми же словами могла завершиться и несостоявшаяся сделка между профессором Пахомовым и господином Трахтенбергом, главой фирмы газонокосилок "Кюхель и сыновья". И не в них ли кроется разгадка этой истории?

По всей вероятности, искусный русский мастер, не знавший не только французского, а тем более латыни, но даже своего родного языка, срисовывая девизы с поломанного клинка, допустил в волнении и спешке небольшую ошибку — пропустил одну букву. Эта ошибка, оставшаяся незамеченной и в то далекое время, и не привлекшая особого внимания спустя много лет, вероятно, не ускользнула от бдительного ока господина Трахтенберга, невезучего отпрыска рода фон Хольтиц, и он заподозрил подделку.

Подозрение могло перерасти в уверенность, если он разглядел на клинке, у самого его основания, две чуть заметные славянские буквы, неровные, сделанные рукой, привыкшей больше создавать прекрасные узоры, чем ставить на работе свое клеймо. Русскому человеку не свойственно тщеславие. Неизвестный мастер, оставляя на клинке свои инициалы, мог иметь какие-то другие соображения, о которых нам никогда не узнать, но можно только догадываться.

Но это лишь наше предположение, не больше.

Остается сказать несколько слов, чтобы завершить рассказ о наших приключениях со шпагой. Следствие было закончено, и каждый из подследственных получил положенное — не то, на что надеялся, а то, что заслужил. В полной мере. Не больше, но и не меньше.

Прошло несколько лет. Мы с Яковом иногда бываем в гостях у Павлика, его жены, их детей.

В большой комнате у них висит на стене, рядом с фехтовальной маской и перчаткой, красивая шпага, весьма похожая на оригинал, сделанная, судя по всему, очень талантливой рукой.

Когда младший сын Павлика спрашивает маму, почему здесь висит эта шпага, она, немного смущаясь, отвечает ему, что этой шпагой выиграла свой самый главный приз…

Вот так и закончилась эта поучительная и, надеюсь, интересная история.

Шпагу князю Оболенскому!

Мой приятель… не умеет рассказывать красно и витиевато; желаю, чтоб интерес самого происшествия заменил для моих читателей красоту рассказа.

В. Одоевский

Над моим письменным столом висит фотографический портрет молодой красивой женщины, одетой в старинное платье. На тонкой обнаженной руке, подпирающей маленькую изящную головку, покачивается сложенный веер. Ее волосы собраны в высокую прическу, прозрачные глаза с удивительно длинными ресницами смотрят с задумчивой грустью.

Когда у меня плохое настроение или неспокойна совесть, я сажусь к столу и отпираю верхний ящик. Там, среди старых писем и газетных вырезок с моими материалами, лежит черная женская перчатка на левую руку и маленький двуствольный пистолет. Такие носили когда-то в узких карманах, которые так и называли — пистолетными. Эти карманы и сейчас остались на мужских брюках, но держат в них чаще всего медную мелочь или зажигалки и называют неуважительно и несколько игриво — пистончиками.

Крошечный пистолет уютно ложится в ладонь; с удовольствием пощелкав курками, я кладу его на стол и вынимаю из перчатки помятый клочок бумаги. "Помни Дубровники до смерти", — написано на нем, а вместо подписи нарисован череп с сигаретой в зубах.

"Помни Дубровники…"

Я и так никогда не забуду мрачный графский дом, гостиницу в его флигеле и мой номер, где мне чудились хриплый бой часов и звон ржавых цепей после двенадцатого удара. И где начались те события, в которых трагически сплелись в один загадочный узор очарование старины и жестокая реальность.

Это случилось, кажется, на третий день моей командировки. Поздно вечером я возвращался в гостиницу. Дождь, моросивший весь день, неожиданно кончился, и стало удивительно тихо. Так тихо, как может быть только в глухом, забытом городке. Высоко на дереве испуганно, видно, спросонок, вскрикнула какая-то птица, сорвалась тяжелая дождевая капля, поскакала вниз и звонко шлепнулась на прилипший к скамейке листок.

Но тишина эта не радовала: была она неестественной и тревожной. Некстати вспомнилось, что флигель стоит на краю заброшенного кладбища и окна моего номера выходят прямо на его полуразрушенную ограду и что вчера, среди ночи, кто-то звонил мне в номер и глухим далеким голосом просил к телефону князя Сергея, уверяя меня, что он бывает здесь по ночам. Если это шутка, то, надо признать, довольно удачная, и на меня она произвела впечатление: князь Оболенский действительно когда-то очень давно жил в этих комнатах. Существует даже легенда местного значения о его таинственном исчезновении отсюда. Старожилы охотно ее рассказывают, неизменно добавляя, что с тех пор, если кто-то из постояльцев по имени Сергей ночует в этом номере, с ним непременно случаются загадочные происшествия. Впрочем, в любой старой гостинице найдется комната с подобной репутацией.

Вспоминая об этом и вглядываясь в узкие темные окна графского дома, я почему-то подумал, что эти шуточки добром не кончатся. Какое-то неприятное предчувствие охватило меня, мне даже показалось, что в глубине комнат кто-то прошел, прикрывая ладонью огонек свечи. Или это был отблеск фонаря на мокрых стеклах?

Я закурил и направился к воротам. Чугунные створки медленно покачивались на скрипящих петлях, будто их только что толкнула невидимая рука.

Дежурная долго искала мой ключ, даже под стул заглянула.

— Что-то нет вашего ключа. И куда он делся? Наверное, уборщица не повесила. Ладно. — Она с трудом сдержала зевок и брякнула тяжелой связкой. — Идемте подберем какой-нибудь. И вымокли же вы.

Отперев дверь, дежурная вдруг встревожилась:

— Ой, что же это у вас свет-то горит? Неуж Клава забыла?

Она решительно шагнула в комнату, ахнула и резко, будто ее вбили в пол, остановилась. Я отодвинул ее в сторону. Дежурная мутно взглянула на меня и, закрыв глаза, прислонилась к стене.

На кровати лицом вниз лежал человек. Ноги его, медленно сдвигая коврик, скользили по полу, будто он пытался встать. На белом покрывале расплылось кровавое пятно.

Я шагнул вперед, но тут правая нога его, босая, согнутая в колене, медленно распрямилась и застыла в неестественном положении. Я сразу понял, что это значит, и посмотрел на часы.

"Нет, — подумал я, набирая номер милиции и глядя на дырявый носок убитого, — нет, это явно не князь Оболенский".

Понедельник

— Так я и ждал этого! — без привидений у него не обойдется…

А началась эта история в понедельник.

После пятиминутки редактор задержал меня и показал вырезку из областной газеты "Голос Званска". Местный корреспондент со странной фамилией Выпивка сообщал: "Вчера в Дубровниках состоялось открытие исторического музея. Это заслуживающее внимания событие знаменательно еще и тем, что организация музея осуществлялась на общественных началах. Сотни поступлений от людей самых разных профессий и редчайшая коллекция, собранная за десятки лет известным историком А. И. Староверцевым, составили фонд музея. Первые посетители смогли ознакомиться с интересными экспонатами, рассказывающими об истории города, о героической борьбе его патриотов в годы фашистской оккупации, о сегодняшних днях. В музее имеются и тематические залы. Его создание является ярким выражением бескорыстной любви жителей Дубровников к их прошлому, настоящему и будущему".

— Вот что, Оболенский, — бодро сказал редактор, когда я прочел заметку. — Езжай-ка ты в этот самый Званск, а оттуда — в Дубравки… Что? Дубровники? Вот-вот. Езжай-ка туда и привези хороший, полновесный материал в свой раздел. Расскажи поподробнее о людях, создавших — ты только проникнись этим фактом, — создавших целый музей. Можно сказать, очаг культуры в Дубравках. Проникся? Ну вот и хорошо. Оформляйся, Сергей. Скатертью дорога.

В редакции званской газеты я открыл первую же дверь и неуверенно спросил: "Где я могу найти… Выпивку?"

Без удивления и улыбки мне назвали номер комнаты.

Выпивка оказался маленьким пожилым человечком, сохранившим, как я понял позже, вместе с румянцем на лице известную долю наивности в характере. Когда я вошел, он что-то суетливо писал, поминутно заглядывая в ящики стола и пуская по комнате зайчиков замками подтяжек.

Назвав свою газету, я объяснил, зачем приехал. Выпивка вскочил, торопливо надел пиджак, застегнул его не на те пуговицы, отчего его круглая фигурка лихо скособочилась, и гордым петушком оглядел сотрудников.