Дик Фрэнсис - НЕРВ
Одна из сред стала большим днем для десятилетнего школьника с искрящимися карими глазами и заговорщицкой улыбкой. Его богатая эксцентричная бабушка, узнав, что для владельцев лошадей не ограничен возраст, подарила Гуго огромного гнедого скакуна в два раза выше его собственного роста и, как предполагалось, крупный счет в банке, чтобы оплачивать тренера.
Мы с Гуго стали друзьями. Зная, что я почти каждое утро вижу его лошадь в конюшне Джеймса, он обычно присылал мне малюсенькие посылки с кусками сахара, которые он таскал за обедом у себя в школе, и я их добросовестно передавал тому, кому они предназначались. И кроме того, я писал Гуго подробнейшие отчеты о том, как прогрессирует его любимец. В эту среду не только самому Гуго разрешили не ходить в школу, чтобы посмотреть скачки с его лошадью, но он привел с собой трех друзей. Все четверо стояли рядом со мной и Джеймсом на парадном круге. Мать Гуго принадлежала к тому редкому типу женщин, которые радуются, когда их сын находится в центре внимания. Когда я шел из весовой, она широко улыбалась мне со своего места на трибуне.
Четыре маленьких мальчика были возбуждены и взволнованы, Джеймс и я очень забавлялись, разговаривая с ними совершенно серьезно, как мужчины с мужчинами, что они явно оценили. На этот раз, пообещал я себе, на этот раз ради Гуго выиграю. Должен.
Но в этот день гнедой гигант прыгал очень неуклюже. Пройдя препятствие, он быстро наклонял голову, и мне, чтобы не скатиться кувырком вниз, приходилось вытягивать руку в сторону, а потом вперед и вниз к его шее, а поводья держать только одной рукой. Вытянутая рука помогала мне удержаться в седле, но этот жест, известный как «остановить такси», вряд ли заслужил бы одобрение Джеймса, который часто ругал его, называя стилем «усталого, побитого или больного любителя».
Маленькое лицо Гуго стало пунцовым, и три маленьких друга мрачно переминались с ноги на ногу позади него. У Гуго не было возможности скрыть провал от остальных школьных товарищей: три друга все видели.
– Я очень сожалею, Гуго, – искренне сказал я, прося прощения за все – за себя, за лошадь, за скачку и за несправедливость судьбы.
Гуго ответил со стоицизмом, который мог бы послужить уроком многим взрослым.
– Я ожидал, что день будет неудачным, – доброжелательно проговорил он. – Ив любом случае кто-то должен прийти последним. Так сказал папа, когда я провалился на истории. – Он посмотрел на гнедого, прощая ему провал, и обратился ко мне: – Думаю, он сильный, а вы как думаете?
– Да, – согласился я. – Он сильный. Очень.
– Ну, – сказал Гуго, поворачиваясь к друзьям, – что я говорил? А теперь нам можно попить чаю.
Поражений было слишком много, чтобы на них не обратили внимание. Дни проходили, и я замечал, как меняется тон, в котором люди разговаривают со мной. Некоторые, и Корин в частности, выказывали что-то, похожее на удовольствие. Другие выглядели смущенными, третьи – сочувствующими, остальные – сожалеющими. Когда я проходил, все головы поворачивались мне вслед, и я мог почти чувствовать сплетни, которые оставлял за своей спиной. Но, в сущности, я не знал, что говорят обо мне, и однажды спросил Тик-Тока.
– Не обращайте внимания, – отмахнулся он. – Стоит выиграть пару скачек, и они снова забросают вас лавровыми венками. Дайте задний ход всему, что они говорят теперь. Это мошкара, гнус, вот и все.
Больше я ничего не смог из него вытянуть.
Вечером в четверг Джеймс позвонил в мою берлогу и попросил зайти к нему домой. Довольно несчастный, я шел в темноте и размышлял, не собирается ли он, подобно двум другим тренерам, найти извинительную причину и взять для своих лошадей кого-то еще. fl не мог обижаться на него. Владельцы, наверное, вынудили его отказаться от жокея, который постоянно портит им настроение.
Джеймс ждал меня возле своего кабинета и отступил на шаг, приглашая меня пройти первым. Он последовал за мной, закрыл дверь и почти агрессивно глядел на меня.
– Я слышал, – сказал он без всякого вступления, – что вы потеряли нерв.
В комнате стало совершенно тихо. Слегка потрескивал огонь в камине. За стеной в просторном боксе лошадь била копытом об пол. Я смотрел на Джеймса, и он мрачно глядел мне прямо в глаза.
Я не отвечал. Молчание затянулось. Я не был удивлен, я догадывался, что болтали обо мне, когда Тик-Ток отказался передать эти разговоры.
– Нельзя упрекать человека, если он потерял нерв, – уклончиво проговорил Джеймс. – Но тренер не может продолжать использовать того, с кем такое случилось.
Я молчал.
Он подождал несколько секунд и продолжал:
– У вас проявляются классические симптомы… Вы тянетесь по кругу почти последним, дергаете лошадь по каким-то непонятным причинам, застреваете на старте, чтобы не попасть в общую кучу, и «останавливаете такси». Вы боитесь упасть. В этом все дело.
Почти оцепенев, я задумался над его словами.
– Несколько недель назад, – продолжал он, – я обещал вам, что если услышу какие-нибудь слухи о вас, то, прежде чем поверить, сам удостоверюсь, правдивы ли они. Помните?
Я кивнул.
– В прошлую субботу несколько человек выразили мне сочувствие, потому что мой жокей потерял нерв. Я не поверил им. Я сам стал внимательно наблюдать за вами.
Я обреченно ждал, когда опустится топор. На этой неделе я проиграл пять раз из семи.
Он резко подошел к креслу возле камина и тяжело опустился в него. Раздраженно бросил:
– Боже мой, да садитесь же, Роб. Только не стойте, как оглушенный буйвол, и не молчите.
Я сел и уставился на огонь.
– Я надеялся, что вы будете отрицать, – проговорил он усталым голосом. – Так это правда?
– Нет, – сказал я.
– Это все, что вы можете сказать? Мало. Что-то случилось. Вы обязаны мне объяснить.
Я обязан ему многим.
– Не могу объяснить, – в отчаянии проговорил я. – Каждая лошадь, с которой я работал в последние три недели, вела себя так, будто ее ноги увязают в патоке. Причина – в этих лошадях… Я остался таким же. – Слова прозвучали несерьезно и невероятно даже для меня самого.
– Определенно вы утратили чувство лошади, – медленно проговорил он. – Наверное, Боллертон прав…
– Боллертон? – вырвалось у меня.
– Он всегда говорил, что вы никудышный жокей, каким вы и были вначале, и что я выдвинул вас слишком быстро… дал вам первоклассных лошадей, а вы еще не созрели для них. Теперь он повсюду самодовольно ходит и заявляет: «Я вам говорил». Он так доволен, что не может говорить ни о чем другом.
– Мне очень жаль, Джеймс, – пробормотал я.
– Вы больны или что? – сердито спросил он.
– Нет, – ответил я.
– Они говорят, что падение с лошади три недели назад напугало вас – в тот день, когда вы упали на голову, и лошадь перекатилась через вас. Но ведь с вами было все в порядке, когда вы уехали домой, разве не так? Я помню, вы немножко ушиблись, но не создалось впечатления, будто вы дрожите от страха, снова упасть.
– Я ни разу и не вспомнил то падение.
– Но почему же? Почему, Роб?
Я покачал головой. Я не знал почему. Он встал и открыл буфет, в котором хранились бутылки и бокалы, налил виски и подал мне.
– Я не могу убедить себя, что вы потеряли нерв, – продолжал Джеймс. – Я вспоминаю, как вы провели скачку с Темплейтом на Святках, всего месяц назад. Вы сделали почти невозможное. Человек не способен так основательно измениться за такой короткий срок. Прежде чем я взял вас, разве не вы работали со всеми неотесанными и опасными лошадьми, когда тренеры не хотели рисковать своими лучшими жокеями? Потому-то я и взял вас, я помню это очень хорошо. И все те годы, что вы где-то провели, нанимаясь пастухом, и разные фокусы в родео… вы не того сорта человек, который вдруг без причины теряет нерв, и особенно в середине самого захватывающего и успешного сезона.
Фактически первый раз за день я улыбнулся, поняв, как сильно я хотел, чтобы он не потерял веру в меня. Я сказал:
– -У меня такое чувство, будто я борюсь с туманом. Я стараюсь сделать все, чтобы заставить этих лошадей идти быстрее, но они все полумертвые. Или я полумертвый? Не знаю… Какой-то заколдованный круг,
– Боюсь, что так, – мрачно проговорил он. – И можете представить, какие у меня трудности с владельцами. Все, кто вначале сомневался, теперь укрепились в своих сомнениях. Мне не удается разубедить их… точно паника на бирже: все что-то продают. А вы как плохая акция, от которой надо отделаться.
– На какие скачки я могу надеяться? – спросил я. Он вздохнул:
– Не знаю. У вас могут быть все лошади Брумма, потому что он совершает круиз по Средиземному морю и пока до него еще не дошли слухи… И две мои. Они участвуют на следующей неделе. Остальные – подождем, увидим.
Я едва заставил себя выговорить, но мне надо было знать:
– А как насчет Темплейта?
Он в упор посмотрел мне в глаза.
– Я ничего не слышал от Джорджа Тирролда. Думаю, он согласится, не может же он вышвырнуть вас после того, как вы выиграли для него столько скачек. Он нелегко меняет свое мнение, и тут есть надежда, ведь именно он впервые обратил мое внимание на вас. Если не случится что-нибудь худшее, – добавил он рассудительно, – думаю, вы можете рассчитывать на Темплейта в Зимнем кубке. Но если вы придете с ним последним… это будет конец.
