Наталья Калинина - Тонкая нить предназначения
Так неудивительно, что всего лишь за двадцать минут разговора с девочками, незнакомыми, но оказавшимися такими близкими, Олеся успела «влюбиться» в них. Ирина показалась ей настоящей красавицей. Было что-то цыганское, вольное, буйное в ее угольных глазах, иссиня-черных волосах, зачесанных в высокий хвост, резких движениях рук и шумливости. Остальные девочки тоже показались ей красивыми, несмотря на физические недостатки. У Светы оказались васильковые глаза, огромные, с совершенно недетским выражением смиренности, и льняного цвета волосы. Она была похожа на нежную принцессу из сказок, ту, которая бы почувствовала под двадцатью перинами крошечную горошинку, если бы на самом деле ее ноги не утратили чувствительности. И именно Света из всех них оказалась самой сильной духом. Она не ходила с рождения, но, несмотря на страшный диагноз, не теряла надежды когда-нибудь встать на ноги. И не просто встать, а танцевать – так, как она это видела в своих снах. Настя не могла усидеть на месте, вскакивала, размахивала руками, изгибалась телом, будто постоянно искала более удобное положение. Но при этом у нее была такая солнечная и счастливая улыбка, которой невозможно было не заразиться. Именно улыбка отвлекала внимание и от асимметричности тела, и от нездоровой непоседливости, и делала невыразительное личико девочки симпатичным. Маша была чуть полновата и выглядела несколько старше своего возраста из-за «взрослого» каре и женственной плавности в движениях плеч и рук. Когда она сидела, создавалось обманчивое впечатление, что девочка абсолютно здорова. Над своей «утиной» походкой она смело подтрунивала, говоря, что «мечтает» стать манекенщицей. Вика, единственная из всей компании, оказалась молчаливой и не задала Олесе ни одного вопроса. Она сидела на своей кровати по-турецки и, казалось, была погружена в собственные мысли. Ей было десять лет, но выглядела она шестилетним нездоровым ребенком – маленькая, худенькая, с ручками-прутиками, которые, казалось, не могли бы удержать и ложку, с крошечным личиком и немного навыкате глазами неопределенного цвета. Не отреагировала она даже на звук распахнувшейся двери и сильный голос, заставивший Олесю вздрогнуть от неожиданности:
– На обед!
Мгновением позже в комнату вошла немолодая высокая женщина с короткой стрижкой и в брючном летнем костюме. Быстро оглядев спальню, женщина остановила взгляд на Олесе.
– Зимина?
Девочка молча кивнула.
– Я – Алла Степановна, воспитатель. Правила тебе уже рассказали?
Олеся растерянно оглянулась на своих товарок, ища у них поддержки. Рассказали ли ей о правилах?
– Мы расскажем, Алла Степановна! – бодро, ничуть не робея перед воспитательницей, ответила Ира. – У нас времени не было. Олеся только приехала.
– Ну, хорошо. Стройтесь на обед. Чтобы через полминуты были готовы.
Воспитательница вышла, и вместо нее в комнату вошел мужчина, одетый в трикотажный спортивный костюм. Он с грохотом вкатил в комнату грубое инвалидное кресло и ловко пересадил в него Светлану. Остальные девочки выстроились парами: рядом с инвалидным креслом поставили безучастную Викторию, следом встали Настя с Машей и, последней, Ирина.
– Ты пойдешь со мной, – скомандовала она Олесе. Та не возражала: эта бойкая девочка, в которой жизнь искрила фейерверком, нравилась ей все больше и больше.
Жизнь в санатории оказалась размеренной, но насыщенной. Помимо их группки из шести человек, в пансионате находилось еще восемнадцать детей разного возраста и с разной сложности заболеваниями. Всего двадцать четыре пациента возрастом от шести до пятнадцати лет: двенадцать девочек и столько же мальчиков. Четыре палаты по шесть человек. Подъем в семь тридцать, десять минут отводилось на умывание, затем пациенты выстраивались в своих спальнях парами, и воспитатели выводили их на завтрак в столовую, которая находилась в ближайшей к главному зданию постройке. Таких домиков, в которых при первых владельцах находились усадебные службы, реставрированных и перестроенных под нужды современных детей-пациентов, было около двадцати. Часть строений занимали процедурные, массажные кабинеты, водолечебницы, оставшиеся домики предназначались для персонала. В главном корпусе, в котором при реставрации удалось удачно совместить старину с современностью, на первом этаже располагались кабинеты главного врача и директрисы, комната для медсестер, а также небольшой гимнастический зал. Комнаты воспитателей находились на втором этаже, рядом со спальнями пациентов. Левое крыло здания занимали мальчики, правое – девочки. Возле одной лестницы был обустроен подъемник, на котором каждое утро спускали в инвалидных креслах Свету и еще одного мальчика лет десяти, имени которого Олеся так и не узнала.
После завтрака, который разнообразием не баловал, детей опять строили и вели на процедуры. Время до обеда между приемами ванн, массажами и лечебной гимнастикой проходило быстро. Затем – обед и тихий час, во время которого воспитатели строго следили за тем, чтобы их подопечные спали или лежали с закрытыми глазами. Запрещалось даже читать книгу в постели, что для Олеси, редко засыпавшей днем, было настоящим наказанием. Но потом наступал полдник, который девочка очень любила: давали вкусные булочки или пирожки, а к ним – чай или компот. Затем, если не было дождя, детей выводили к реке. Усадьба стояла на крутом берегу, и к воде можно было спуститься по крутой тропинке, но маленькие пациенты шли другой дорогой, пологой, в обход. У реки дети на маленьком пляже, который принадлежал санаторию, принимали солнечные ванны. Воспитатели под руководством врача и двух медсестер строго следили за временем и командовали, когда следовало перевернуться. Если было безветренно, то устраивали недолгое купание. После прогулки до ужина было «свободное время». Олеся чаще всего отправлялась в библиотеку. Ее соседки гуляли по территории или проводили время в игротеке за настольными играми и рисованием. А после отбоя, когда уже все лежали в своих кроватях, наступал особый час – час историй. Страшных, грустных или сказочных – зависело от общего настроения и того, кому выпадала очередь рассказывать. Рассказчицами выступали старшие девочки: Олеся пересказывала прочитанное, Маша оказалась кладезем анекдотов и шуток, а Ирина была признанной Королевой ужаса. Истории, рассказываемые Ириной с артистичным мастерством, пробирали до костей и частенько трансформировались в кошмарные сновидения. Но отказаться от них было невозможно: девочка обладала не только артистизмом и талантом рассказчицы, но и буйной фантазией. Это были не всем известные «страшилки» про черную руку и гроб на колесиках, это были истории, так или иначе связанные с санаторием. Ирина подмечала любую мелочь в обстановке и в своих рассказах находила ей удачное применение, знакомые всем вещи или события умела показать с другого ракурса, развернуть темной стороной и дать всему происходящему правдоподобное объяснение. Она не только сочиняла «ужастики», но и придумывала новые подробности к уже рассказанным, отчего те превращались в настоящие сериалы. Одной из любимых историй девочки был «сериал» про злодеяния «медсестры смерти», которая ходила по коридорам санатория в коротком белом халате, накрахмаленной косынке с вышитым надо лбом красным крестом и шприцем в кармане. В шприце вместо лекарства или витаминов был яд. Медсестра дожидалась, когда все пациенты уснут, и обходила палаты, выбирая новую жертву.
– Но ведь еще никто не умер! – воскликнула в первый раз Настя, испуганно глядя на дверь, будто на самом деле ожидая появления страшной медсестры.
– А ты слушай внимательно! – зловещим шепотом ответила ей Ирина, у которой на любой каверзный вопрос находился ответ. – Я же сказала, что она выбирает жертву!
Все девочки дружно поежились, будто по комнате прошелся сквозняк.
– Но у нас никто не ходит в таких косынках и халатах, – возразила уже Маша.
– Так эта медсестра не из персонала! Что вы, думаете, ее взяли сюда на работу? – усмехнулась Ирина. – Не-ет. Она здесь живет! Еще с тех времен…
Девочка сделала эффектную паузу.
– Еще с тех времен, когда здесь был госпиталь для раненых на войне. Среди медсестер была одна, которую прозвали медсестрой смерти потому, что она вместо лекарства вкалывала тяжелораненым яд, чтобы те не мучились. Но кто из медсестер это делал, так и не узнали. Не успели. Главный врач догадывался и однажды чуть не поймал ее в тот момент, когда она шла с уколом в кармане к раненому. Но случилась бомбежка, и много людей погибло. Главврач тоже, и медсестра. Только она так и не поняла, что умерла. Так и ходит тут до сих пор: ищет новую жертву.
Любила Ирина рассказывать и о других призраках, якобы населяющих санаторий. Ее истории оказывались настолько живыми, что девочки и сами начинали подмечать детали, на которые раньше не обращали внимания. Вот дверь со скрипом приоткрылась, а за ней – никого. Или сквозняк прошел по комнате, а окно – закрыто. А там – тень мелькнула. Или вдруг появилось чувство, что кто-то стоит за спиной. Но оглянешься – никого. А еще возникало ощущение, будто за тобой наблюдают, но с какой стороны, откуда – так и оставалось неясным. Настя однажды расплакалась от страха при воспитательнице, напугавшись внезапного шума, и на вопрос, что случилось, ответила, что боится призраков. Ирина, наблюдавшая за этой сценой, напряглась: выдаст ли ее соседка? Настя промолчала, но воспитательница глянула на Ирину так строго, будто знала, кто во всем виноват. Тем вечером Ира отказалась от роли рассказчицы, хоть накануне и собиралась открыть главный секрет санатория.
