Пьер Леметр - Тщательная работа

Он выходит из кабинета и становится перед книжными полками. Нужно удостовериться. Пока он снимает с табурета книги и газеты, накопившиеся за последние недели, в уме у него сцепляются звенья: Гуинплен, «Человек, который смеется». Голова женщины с широченной улыбкой, сделанной бритвой, — женщина, которая смеется.

А что до цветка, какой еще пион…

Камиль взбирается на стремянку. Его пальцы пробегают по корешкам книг. Вот несколько Сименонов, какие-то английские авторы, американские, вот Хорас Маккой,[19] сразу за ним — Джеймс Хедли Чейз,[20] «Плоть орхидеи»…

— Орхидея… Точно нет, — заключает он, цепляя том за корешок и стаскивая его к себе. — Далия.

«И вовсе не красная».

Он устраивается на диване и какое-то время смотрит на книгу, которую держит в руке. На обложке изображено лицо молодой женщины с черными волосами, портрет годов пятидесятых, как кажется, возможно, из-за прически. Машинально он бросает взгляд на год копирайта:

1987.

На форзаце, четвертой странице обложки, он читает:

15 июня 1947 года на пустыре в Лос-Анджелесе было обнаружено обнаженное изувеченное тело, разрезанное надвое на уровне талии, принадлежавшее девушке 22 лет: Бетти Шорт, по прозвищу Черная Далия…

Он довольно хорошо помнит сюжет. Взгляд скользит по страницам, выхватывая отдельные отрывки, и внезапно останавливается на странице 99.

Это была молодая девушка, чье обнаженное изувеченное тело разрезали надвое на уровне талии. С левого бедра был срезан большой кусок плоти, а от отрезанной талии к центру покрытого волосами лобка шла длинная открытая резаная рана. Груди были усеяны ожогами от сигарет, а правая висела, отрезанная так, что с телом ее соединяли только обрывки кожи; левая грудь была изодрана вокруг соска. Разрезы доходили до кости, но самым ужасным было лицо девушки.

— Что ты там делаешь, почему не спишь?

Камиль поднимает глаза. Ирэн в ночной рубашке стоит в дверях.

Он откладывает книгу, подходит к ней, кладет руку на живот:

— Ступай спать, я уже иду. Приду совсем скоро.

Ирэн похожа на ребенка, разбуженного дурным сном.

— Уже иду, — повторяет Камиль. — Ну же, ступай в кровать.

Он смотрит, как Ирэн, сонно покачиваясь, возвращается в спальню. Книга на диване лежит обложкой кверху, открытая на той странице, где он остановился. «Дурацкая мысль», — говорит он себе. И все же возвращается к дивану, усаживается и вновь берется за книгу.

Переворачивает книгу, ищет нужное место и продолжает читать.

Это был сплошной фиолетовый кровоподтек: расплющенный нос глубоко вдавлен в лицевую полость, рот разрезан от уха до уха, и рана зияла улыбкой, скалящейся вам в лицо, будто желая посмеяться над всеми жестокостями, которые претерпело тело. Я знал, что эта улыбка будет преследовать меня всегда, и я унесу ее с собой в могилу.

«Черт побери…»

Камиль листает книгу еще пару секунд и откладывает в сторону. Закрыв глаза, снова видит Мануэлу Констанза, следы от веревок у нее на щиколотках…

Он опять принимается за чтение.

…на ее смоляных волосах не было ни следа крови, словно убийца промыл волосы шампунем, прежде чем бросить ее там.

Камиль откладывает книгу. Так хочется вернуться в кабинет, еще раз просмотреть фотографии. Но нет. Сон… Какая чушь.

Среда, 9 апреля 2003 г.

1

— Ты что, Камиль, действительно веришь в эту чушь?

9 часов. Кабинет комиссара Ле-Гуэна.

Камиль пару секунд разглядывал тяжелые обвислые усталые щеки своего шефа, размышляя, что такое тяжелое давит на них изнутри.

— Лично меня, — сказал он, — удивляет одно: как никто об этом не подумал. Ты же не можешь отрицать, что это впечатляет.

Ле-Гуэн слушал Камиля, отслеживая то, что тот прочел. Он перескакивал от закладки к закладке.

Потом Ле-Гуэн снял очки и положил перед собой. Камиль, заходя к нему в кабинет, всегда оставался стоять. Однажды он попытался усесться в одно из кресел напротив письменного стола Ле-Гуэна, но почувствовал себя как в глубине колодца, обитого подушками, и вынужден был сучить ногами как прóклятый, чтобы оттуда выбраться.

Ле-Гуэн перевернул книгу корешком вверх, посмотрел на обложку и сделал задумчивое лицо:

— …не читал.

— Ты не обидишься, если я скажу, что это классик.

— Возможно…

— Понял, — кивнул Камиль.

— Послушай, Камиль, по мне, так неприятностей нам и без того хватает. Конечно, то, что ты мне тут показал, ну… впечатляет, пусть так… но что это могло бы значить?

— А то, что парень копировал книгу. Не спрашивай меня почему, я понятия не имею. Просто все совпадает. Я перечитал отчеты. Все, что не имело никакого смысла в момент расследования, находит свое объяснение и место. Тело жертвы, расчлененное на уровне талии. Я уж не буду тебе рассказывать о сигаретных ожогах и следах от веревок на щиколотках — все абсолютно идентично. Никто так и не смог понять, зачем убийца помыл волосы жертвы. А теперь это приобрело смысл. Перечитай отчет о вскрытии. Никто не мог объяснить, почему отсутствуют кишечник, печень, желудок, желчный пузырь… а я тебе говорю: он так сделал, потому что так было в книге. Никто не смог сказать, почему были обнаружены отметины… — Камиль постарался подыскать точное выражение — «щадящие отметины» на теле, без сомнений, от ударов хлыста. Это математическое сложение, Жан, никто не знает, чему это соответствует, — Камиль указал на книгу, на которую Ле-Гуэн оперся локтем, — но это сложение. Вымытые волосы, плюс исчезнувшие внутренние органы, плюс ожоги на теле, плюс отметины от хлыста равны… книге. Там все это есть, черным по белому, точно, досконально…

Ле-Гуэн иногда немного странно поглядывал на Камиля. Он ценил его ум, даже когда тот зашкаливал.

— Ты себе представляешь, как будешь излагать это судье Дешам?

— Я нет. А ты?..

Ле-Гуэн удрученно рассматривал Камиля:

— Эх, старина…

Ле-Гуэн наклонился к своему портфелю, стоящему у ножки стола.

— После этого? — спросил он, протягивая сегодняшний номер газеты.

Камиль достал из нагрудного кармана пиджака очки, но на самом деле, чтобы разглядеть собственную фотографию и название статьи, они ему не нужны. И тем не менее он цепляет их на нос. Сердце забилось быстрее, и ему кажется, что ладони стали влажными.

2

«Ле Матен». Последняя страница.

Фотография: Камиль, вид сверху. Он смотрит в небо с хмурым видом. Снимок, безусловно, сделан в момент его общения с прессой. Над изображением поработали. Лицо Камиля стало вроде бы крупнее, чем в действительности, взгляд более жестким.

Под названием рубрики «Портрет» заголовок:

Чудовищная резня в Курбевуа, о которой уже писала наша газета, недавно приобрела еще больший масштаб, если такое вообще возможно. По словам судьи Дешам, которой поручено это дело, неоспоримая улика — идеально четкий фальшивый отпечаток пальца, нанесенный с помощью штемпельной подушечки, — явно связывает это преступление с другим, не менее ужасным, имевшим место 21 ноября 2001 г.: в этот день на свалке в Трамбле-ан-Франс было обнаружено вначале изувеченное, а потом буквально разрезанное надвое тело молодой женщины. Убийца так и не найден.

Для майора Верховена это означает, что теперь придется работать над обоими делами. Назначенный руководить этим двойным расследованием, которое носит совершенно исключительный характер, он сможет еще раз подтвердить свою репутацию полицейского, не вписывающегося в стандартные рамки. Ничего удивительного. Когда речь идет о поддержании собственного реноме, следует пользоваться любым случаем.

Руководствуясь поговоркой «Молчи, за мудреца сойдешь», Камиль Верховен немногословен и загадочен. Пусть и пресса, и прочие средства массовой информации посидят на голодном пайке. Камиля Верховена это мало волнует. Для него главное — остаться сыщиком первой величины. Сыщиком, который не рассуждает о преступлениях, а раскрывает их. Человеком действия и результата.

У Камиля Верховена есть и принципы, и учителя. Притом бесполезно искать этих учителей среди ветеранов Судебной полиции. О нет. Это было бы слишком банально для человека, который считает себя столь незаурядным. В общем и целом, примерами для подражания ему служили, скорее, Шерлок Холмс, Мегрэ и прочие Сэмы Спейды.[21] Или, скорее, Рультабий.[22] Он усердно развивает в себе чутье одного, терпеливость второго, искушенность третьего и что уж вам больше нравится четвертого. Его сдержанность стала притчей во языцех, но те, кто близко знаком с ним, легко могут догадаться, как велико в нем стремление стать легендой.